А вы, Элиз? – спрашивает Жюстина.
Что ответить? Что я счастливо жила с родителями, потом замечательно училась, с удовольствием снимала фильмы, страстно любила Бенуа? Что сейчас кажусь самой себе проходящей через какой‑то туннель? Царапаю слово
– У Леонара проблемы с моторикой, он дипломированный математик. Говорит он мало: ему трудно. Да он и не интересуется нашей болтовней. Его страсть – это астрономия, поэтому он сюда и приехал. Из‑за неба. В городе хуже видны звезды.
– А я приехала из‑за звуков. В горах они чище, отчетливее. Слышно, как потрескивает кора на деревьях. Мне кажется, что я хожу по хрустальному замку, – объясняет Жюстина.
А мне кажется, что я увязла в грязи, не дающей мне пошевелиться. Тише, тише, нужен позитив! Представим, что я нахожусь внутри межпланетной капсулы, летящей среди этих чертовых звезд, которые я больше не смогу увидеть…
– Еще чайку, девочки? У вас такой вкусный чай, Иветт!
Вот уж кто сплошной позитив! Сколько же в ней оптимизма, в этой мамаше Ачуель! Ей следовало бы носить имя Апчхи‑чуель, ходить в красном колпачке и распевать: «Хей‑хо! Хей‑хо! С работы мы идем…»
– Вы сами пекли крендельки? – продолжает она. – Надо бы сделать такие нашим милым постояльцам, они такие вкусные…
Кто они, постояльцы? Ну, так не они одни. Господин Вор тоже такой вкусный. Гадкая игра слов, Элиз. Зловещая и вульгарная.
– Ну, и потом Мартина… она строит из себя этакую монашенку, но на нее можно положиться, – продолжает неутомимая Летиция. – А с Юго надо быть начеку, он не любит симулянтов. Иногда мне кажется, что между ними что‑то есть, – заключает она, понизив голос.
Вечер проходит в тихой болтовне под свист чайника. Когда я владела своим телом, то ненавидела сидеть взаперти. От одной мысли провести несколько часов за чайным столом у меня начиналась крапивница. Я нуждалась в движении. В свежем воздухе. Я бы взяла лыжи, носилась бы по склонам… Закидала бы Тони снежками. Даже в минуты грез мне трудно представить себя с Тони, ведь когда мы познакомились, я уже была прикована к этому креслу и никогда не видела его лица, его тела. Я представила себе, как он выглядит, ощупав его, я знаю, что он худой и мускулистый, как боксер, что у него прямой нос и квадратный подбородок, что волосы на его висках уже поредели. Но я никогда не
политически корректной.
Вечер медленно подходит к концу.
Я просыпаюсь, как от толчка, в собственной постели. Наверное, меня уложила Иветт. Который час? Слышу, как она копошится недалеко от меня. Что она делает – ложится или встает? Дверь в мою комнату бесшумно открывается. Я поднимаю руку, чтобы показать, что не сплю.
– А я‑то думала… Вы вчера вечером просто свалились! Сейчас еще совсем рано, только‑только пять часов, но я уже не засну. Пойду приму душ и вернусь.
Пять часов. Что за странность – вставать в такую рань. Сейчас, наверное, еще совсем темно. Честно говоря, для меня это ничего не меняет… Иветт проходит в ванную. Я широко зеваю, вытягиваю здоровую руку, тру глаза. Потом делаю серию вращательных движений. Моя утренняя зарядка. Звонит телефон, и я внутренне содрогаюсь. Включается автоответчик, звучит голос моего дяди:
– Здравствуйте, вы позвонили в шале Монруж. Оставьте свое сообщение после звукового сигнала.
– О, Боже мой, помогите мне, помогите, умоляю! Он меня… О, нет, нет!
Кровь застывает у меня в жилах. Девушка с грустным голосом! Да что же это…
– Нет! О! Он здесь! Он здесь! Я не хочу! Умоляю, помогите…
Я словно окаменела, я в столбняке, я слышу шум воды из ванной, я слышу этот насмерть перепуганный голос,
Фоном возникает шум. Какое‑то жужжание.
– Да что случилось? Что на вас нашло?
Крик в гостиной, полные ужаса мольбы. Иветт выходит, из ванной тянет паром и запахом мыла.
– Что случилось?
Я протягиваю руку к трубке, откуда доносятся нечленораздельные стоны вперемежку с призывами на помощь.
Иветт бежит к телефону, шлепанье босых ног по полу.
– Алло? Кто говорит? Алло?
– Слишком поздно… , – бесконечно печально шепчет Соня. – Слишком… поздно…
– Кто говорит? Где вы? Где вы?
– Собака… Мне удалось спасти собаку… пожалуйста…
– Где вы? Что происходит?
Тишина. Тишина, прерываемая звуком дыхания
Не думаю, что это шутка. Думаю, что Соня действительно умерла только что, на другом конце линии. Что, если бы она позвонила кому‑то другому, ее бы могли спасти.
Иветт звонит в жандармерию. Лорье нет на месте, ее соединяют со стажером Морелем. Она бессвязно рассказывает, что произошло. Вешает трубку.
– Они поедут к ней домой. И в ночной клуб. Им не сообщали об исчезновении человека, значит…
Трудно сообщить об исчезновении, пока кто‑то не исчезнет.