Варежки, носки, термобелье – мы готовы к восхождению на Аннапурну.
Нет, это идиотское письмо вовсе не кажется мне смешным. Иветт права, конечно, это просто шутка. Читатели детективов всегда считают себя такими хитрыми, вот один из них и решил: «Ну‑ну, я ее достану, эту бедняжку, калеку… Посмотрим, хватит ли ей силенок… ». Я прекрасно представляю себе этого типа, с врожденными комплексами, с аккуратно повязанным вокруг шеи белым шелковым шарфом, обутого в добротные башмаки, как у священника, с кожаной сумкой, набитой неразборчивыми рукописями. Он сидит в парижской пивной, курит паршивые сигареты, ковыряет болячку на губе и злобно хихикает, читая о моих приключениях. Он смотрит на меня свысока. Но ведь меня‑то показали по телевизору, а он считает мелочь, чтобы расплатиться за гадкий кофе, «робусту», уже дважды пропущенную через кофеварку. Жизнь несправедлива…
Ну, началось. Я, словно королева, восседаю в кресле у подножия горы, закутанная на славу: можете положиться на Иветт. На мне мой старый сине‑зеленый комбинезон, на ногах ярко‑красные сапоги‑луноходы, одолженные дядюшкой, на голове черная меховая шапка. В цигейковых наушниках очень жарко, я истекаю потом. Несмотря на яркое солнце, и речи быть не может о том, чтобы расстегнуть хоть пуговку. Иветт не теряет бдительности и, стоит моему пледу сползти на миллиметр, она тут же поправляет его, не забывая комментировать происходящее вокруг:
– Ну вот, свалился, красавчик, чуть‑чуть в дерево не врезался… А другой, на сноуборде, это же опасно для окружающих… Хотите еще чайку?
Я отказываюсь жестом. Мы сидим на террасе Канадского шале, своего рода стратегического центра курорта. Все двуногие, обитающие в округе, так или иначе должны пройти мимо него. Я украдкой тянусь левой рукой к шапке, но сразу же раздается резкий голос Иветт:
– И не думайте! Холод входит через уши. То‑то порадуетесь, если грипп подхватите!
У меня нет гриппа, а на градуснике +5, я слышала это по радио, но объяснить Иветт, что мы не в сибирской тундре, – это выше моих сил. Мне не хочется спорить.
Все вокруг наполнено металлическим звяканьем подвесных подъемников, я слышу, как люди смеются, окликают друг друга, как кричат дети. какой‑то ребенок заплакал. Мать пытается убедить его, что он вовсе не плачет. Мне хорошо. У меня ощущение, что я наполняюсь чистым воздухом. Я загорю, буду хорошо выглядеть. Я нашариваю чашку и подношу ее к губам.
– Элиз Андриоли! Ведь вы – Элиз Андриоли, правда? – восклицает женщина за моей спиной.
Я вздрагиваю и проливаю чай.
– Я – Франсина Ачуель, из ГЦОРВИ, – продолжает она.
ГЦОРВИ? ЭТО ШТО ЕЩЕ?
– Ваш дядя рассказал, что вы должны приехать. Я вас сразу же узнала.
Это нетрудно, не думаю, что в этих краях можно увидеть толпы прелестных слепых девушек в инвалидных креслах.
– Извините, но мадемуазель Элиз не может вам ответить, – вступает Иветт тоном «Марии‑Антуанетты, объясняющей плебеям, что им надлежит прийти в часы приема».
– Я знаю, знаю, мсье Андриоли мне объяснил. Он такой милый, ваш дядя! Он – один из самых щедрых наших спонсоров.
О чем это она?
– Он заверил меня, что вы, безусловно, будете рады посетить Центр и познакомиться с нашими постояльцами. Вы подаете им такой пример… А вы, вероятно, мадам Ольцински, – обращается она к Иветт, – преданная помощница!
– Да, совершенно верно. Я не думала, что… – восклицает польщенная Иветт.
– Но о вас все слышали! Вот я, например, давала читать книгу всем друзьям. Какая жуткая история! Еще более жуткая, если знаешь, что речь идет о реальных событиях! Б‑р‑р, вам пришлось пережить страшные минуты! Ох, простите меня, за мной пришли, мне пора бежать.
Я оставлю вам свою карточку, позвоните, мы назначим встречу. Ну, пока!
– Она ушла, – сообщает мне Иветт. – Садится в зеленый микроавтобус с желтой надписью, отсюда мне не разглядеть. Она оставила визитку… Посмотрим… Ага: «Франсина Ачуель, директор», а внизу – «Горный центр отдыха и развлечений для взрослых инвалидов», и номер телефона.
Я начинаю понимать. Эта славная женщина хочет представить меня своей пастве в качестве иллюстрации того, чего можно добиться, несмотря на увечье. А у моего чертова дядюшки не хватило смелости предупредить меня. В любом случае, это идиотизм: я не могу говорить и не собираюсь проводить им семинар на языке глухонемых.
– Она вроде симпатичная, – замечает Иветт, – но немножко… м‑м‑м… взбалмошная. И эта куртка с розовыми цветами, честно говоря, ее не украшает: она ее толстит, а поскольку она и так не худенькая… Что скажете насчет тортика с черникой?
Я делаю отрицательный жест. Мы уже съели по два блина каждая, а я делаю недостаточно упражнений, чтобы позволить себе так набивать живот.
– Ну ладно, а я все‑таки съем кусочек! От горного воздуха аппетит разыгрывается, – решает Иветт и встает.
Наконец мне удается отпить глоток холодного чая. Смеющиеся голоса молодежи. Возня, крики. Будучи подростком, я тоже носилась по этим склонам, красная от мороза и удовольствия. Я еще чувствую напряжение в лодыжках, сотрясение на пригорках, опьяняющее ощущение скольжения. Мы с Бенуа любили кататься на равнине. Прогулки по сияющему снегу. И бесконечные круги на катке. В подвале еще должно лежать совершенно новое снаряжение, мы купили его незадолго до… несчастного случая. Все кончено. Как будто меня приговорили к пожизненному заключению, а камера – это мое собственное тело. Ну, хватит, долой грустные мысли, не буду же я хныкать на людях.
– Элиз…
Слева от меня голос, мягкий, шепчущий. Еще один неожиданно объявившийся знакомый?
– Элиз…
Я помахиваю рукой в знак того, что услышала.
– У меня для вас подарок, – продолжает голос с ласковыми интонациями.
Поклонник? Я чувствую, как к моей руке прикасается чужая, сухая и горячая, кто‑то зажимает мои пальцы на ручке пластиковой сумки.
– Увидимся позже…
Я так и сижу с сумкой в руке.
– Ну вот, зря вы отказались: на вид очень вкусно!
Иветт тяжело усаживается.
– А что это у вас?
Я протягиваю ей сумку и пишу в блокноте:
Я пишу быстро, как только могу:
Я чувствую, как все мои нервы напрягаются. Кто‑то не поленился прийти, чтобы подарить мне кусок мяса, не назвавшись и воспользовавшись отсутствием Иветт. Значит, этот кто‑то хочет остаться неизвестным. Но в чем смысл этой шутки, если он вообще есть?
Или же мне хотят передать некое послание. Ребус, первым элементом которого является этот кусок мяса.