Рассеянно прислушиваюсь к общему шуму.
– Ну, Клара, покажи мне. Да нет же, лапочка! Голову человечку надо поставить на плечи, а не рядом! Кристиан, попробуй для разнообразия сделать что‑нибудь еще, кроме бананов и апельсинов.
– Я забыла наверху плеер, – говорит Летиция.
– Пожалуй, поставлю мольберт на террасе, там такое ласковое солнышко, – воркует Жюстина.
– Парень, занимающийся снегокатами, позвонит через час. Надо будет предусмотреть привалы, – бормочет Ян немного сонным голосом.
– Да нет же, Клара, я тебе только что говорил, что голову надо приделывать к плечам, слышишь меня! Ты же не носишь голову под мышкой, а?
– Я пошла наверх! – заявляет Летиция.
Звук ходунков. Шуршание открывающихся дверей лифта. И крик, от которого у меня кровь стынет в жилах. Кто‑то толкает меня на бегу, переворачивается стул, возглас Жюстины: «Что происходит? Что происходит?», Франсина и Иветт тоже начинают кричать, я лихорадочно сжимаю свой плед, двери лифта открываются и закрываются, открываются и закрываются, Летиция икает, Ян, мужественный голос Яна, произносит в телефонную трубку:
– Предупредите Лорье, немедленно! Пусть он немедленно вернется в ГЦОРВИ!
– Что происходит? Может кто‑нибудь мне объяснить?
Толкотня. И эти бесконечно хлопающие двери.
– Юго, закрой двери игровой! – кричит Ян.
Беспорядочные выкрики.
– Ничего не трогайте! – снова орет Ян.
– Но…
– И заблокируйте эту гребаную дверь!
– Ян!
– Господи, Ачуель! Вы не видите, что мы имеем дело с убийством?! Что кто‑то убил эту девушку в то время, пока вы подавали нам этот проклятый чай?!
Убили. Девушку. Вероник Ганс. В лифте. О Боже!
– Кого убили? Леонар! Леонар, где ты? – кудахчет Жюстина.
– Я тут. Инс‑трук‑тор‑ша мер‑т‑вая. Без‑без…
– Что ты хочешь сказать? Успокойся, дыши ровно. Ну, продолжай.
– Без‑без…
– Без одежды? Ее изнасиловали?
– Го‑…
Мне в голову приходит странная мысль о том, что он хочет помолиться.
– Без го‑ло‑вы, – на одном дыхании заканчивает Леонар.
Я правильно расслышала?
– Но это кошмар! – восклицает Жюстина. – Я вам говорила, что Зло где‑то здесь, Элиз, совсем близко! Весь этот красный цвет, весь этот красный цвет!
Вероник Ганс обезглавили в лифте. Последний, кто пользовался лифтом, это ты, подружка. Ты и твой проклятый кроваво‑красный цвет.
– О, бедняжка моя, милая! – лепечет Иветт, сжимая меня в объятиях. – Какое счастье, что вы не можете видеть все это! Она лежит в глубине кабинки, а голова между щиколоток. Он отрезал ей голову! У нее широко открытые глаза, она смотрит на нас, и там полно крови, она еще течет!
Потоки крови, изливающиеся из лифта. «Сияние» Стенли Кубрика. Останься в реальном мире, Элиз, сосредоточься. Вероник действительно пришла в ГЦОРВИ с кем‑то повидаться. С кем‑то, кто убил ее в лифте. Без шума. В лифте, которым воспользовалась Жюстина, чтобы спуститься к завтраку. Она не почувствовала теплового присутствия тела? Такого острого запаха крови? Забыла включить свой сенсорный детектор? Видение гримасничающей и растрепанной Жюстины, с ловкостью дровосека орудующей мясницким ножом. Да, кстати, а где орудие убийства?
Рядом со мной Иветт по‑прежнему бормочет свои безответные «как» и «почему». Франсина Ачуель требует две упаковки аспирина и предлагает его всем подряд. Летицию усадили на диван, Иветт дает ей пососать кусочек сахара, кладет ей мокрую салфетку на лоб.
Мадам Реймон вышла из кухни и чуть не упала в обморок. Она вцепилась в мое кресло и стонет: «О, Божмой, о, Божмой!». Сейчас я счастлива, что ничего не вижу. Что я слишком далеко, чтобы почуять запах смерти. Что не прикасаюсь к коченеющему телу, к ледяной коже. Что я жива и не испытывала к умершей нежности, от которой меня охватила бы непреодолимая грусть. Просто сострадание, положенное каждому умершему, каждому из нас, кто покидает ряды живущих и возвращается в небытие.
Шаги, сбивчивые объяснения, голоса нескольких мужчин. Лорье, Шнабель, Мерканти и другие.
Мерканти собирает нас в углу комнаты. Лорье руководит техническими работниками уголовного отдела, которые не могут удержаться, чтобы не обменяться замечаниями. Четыре насильственных смерти за такой короткий промежуток времени в этом тихом местечке не могут не вызвать шока. Воспользовавшись тем, что Шнабель углубился в беседу с Иветт, я выезжаю вперед, чтобы лучше слышать.
– Мне нужна полная экспертиза, – говорит Лорье. – А, доктор! Увы, мы тут вам снова нашли работенку.
– Да, вижу. Боже правый, этому должен быть положен конец! Кто эта девушка?
– Вероник Ганс, одна из лыжных инструкторш.
– Ах да, я узнаю ее, она занималась с моим внуком. Слушайте, это же мясник какой‑то! Начиная с малышки Овар, и теперь тут… Впервые за тридцать лет вижу такое! Обычно приходится иметь дело со сломанными ногами, в крайнем случае – с переломами позвоночника или с дорожными авариями, и эти аварии – зрелище малоприятное, но это же просто отвратительно! Можете посветить получше? Спасибо.
– Как давно она умерла?
– Тело еще теплое. Полчаса? Час от силы. Видите края раны, вот тут?
– Да. Очень неровные.
– Именно. И такие же следы с другой стороны. Это любопытно. Вы нашли орудие?
– Пока нет.
Доктор молча углубляется в работу. Кто‑то толкает меня, молодой голос произносит: «Мне нехорошо… » И кого‑то рвет прямо возле меня.
– Черт возьми, Морель, аккуратнее! – замечает Мерканти.
– Простите, бригадир, – извиняется тот, кого назвали Морелем.
– Я склоняюсь в пользу инструмента с двойным лезвием, типа кустореза, – говорит в это время доктор.
– Простите? – переспрашивает Лорье.
– Плоть не распилена, а искромсана, так что я склоняюсь в пользу кустореза или ножниц по металлу, словом, какого‑то крупного инструмента, из тех, которыми пользуются, чтобы срезать замки, перерезать металлические прутья и так далее.
– Это трудно спрятать под одеждой.
– Не труднее, чем пилу. Да к тому же под дутой курткой…
Все та же песня. Совсем рядом со мной жужжит муха.
– Не давайте ей сесть на жертву, это ужасно, – лепечет Морель.
– Она просто занята своим делом, – отвечает доктор. – В любом случае, через сорок восемь часов тело уже будет во власти червей.
– Вы действительно считаете, что кто‑то вошел в лифт одновременно с жертвой, вынул из‑под куртки кусторез, зажал ее шею между лезвиями и – крак! – сжимал их, пока голова не отделилась от шеи? – недоверчиво спрашивает Лорье.
– Посмотрим, что вам скажут в лаборатории.
– И она не кричала?
– Может быть, перед этим ее оглушили. Исследование покажет.
Шум шагов.
– Судя по всему, никто ничего не знает, никто ничего не слышал, как обычно, – тихо говорит Мерканти.
– Она действительно вошла в дом. Кто‑то или ждал ее здесь, или шел за ней. Вы уверены, что после мадам Ломбар никто не пользовался лифтом?
– Судя по собранным нами свидетельствам, никто.