И эти простейшие, обыденные радости - стакан воды,
запах жареного бекона - затмевали (или, во всяком случае, уравновешивали)
впечатления от высокого искусства, изыс-
[141]
канной музыки, сокровеннейших свиданий с Лилией. Великие немецкие и французские
любомудры XX века уверили нас, что внешний мир враждебен личности, но я
чувствовал нечто противоположное. Для меня внешнее было упоительно. Даже труп,
даже крысиный визг. Возможность ощущать - пусть ты ощущал лишь холод, голод и
тошноту - была чудом. Представьте, что в один прекрасный день у вас открывается
шестое, до сих пор не познанное чувство, нечто, что выходит из ряда осязания,
зрения - привычных пяти. Но оно важнее других, из него-то и рождаются другие.
Глагол "существовать" теперь не пассивен и описателен, но активен... почти
повелителен.
Еще до рассвета я понял: со мной произошло то, что верующий назвал бы
обращением. Во всяком случае, сияние рая я узрел - немцы то и дело запускали
осветительные снаряды. Но бога так и не обнаружил. Лишь осознал, что за ночь
прожил целую жизнь.
...Он помолчал. Мне захотелось, чтоб какой-нибудь друг, пусть даже Алисон,
скрасил бы, помог мне вынести дыхание тьмы, звезды, террасу, звук голоса. Но
тогда и последние месяцы он должен был со мной разделить. Жажда существования; я
простил себе нерешимость умереть.
- Я пытаюсь передать, что со мной случилось, каким я был. А не каким должен
был быть. Не о том я вам толкую, надо становиться пацифистом или не надо. Имейте
это в виду.
На исходе ночи опять заговорили немецкие орудия. Едва рассвело, немцы
бросились в атаку - их генералы допустили тот же промах, что наши днем раньше.
Потери их были даже серьезнее. Цепь миновала мою воронку и продвинулась к нашим
окопам, но ее почти сразу отбросили. Я догадывался о происходящем по гулу боя. И
по тяжести немецкого солдата. Он уперся ногой мне в плечо, чтобы вернее
прицелиться.
Снова стемнело. С юга доносилась перестрелка, но на нашем участке настало
затишье. Бой кончился. Мы потеряли около тринадцати тысяч убитыми. Тринадцать
тысяч душ, воспоминаний, Любовей, чувств, миров, вселенных - ибо душа человека
имеет больше прав называться вселенной, чем
[142]
собственно мироздание - отданы за сотню-другую ярдов бесполезной грязи.
В полночь я стал отползать к деревне. Меня легко мог подстрелить какой-
нибудь перепуганный часовой. Но меня окружали лишь трупы, я влачился по смертной
пустоши. Спрыгнул в окоп. И тут - ничего, кроме тишины и мертвецов. Наконец я
услышал впереди английскую речь и крикнул "Подождите!". То был санитарный отряд,
что совершал заключительный рейд, чтобы убедиться, что на поле боя не забыли
живых. Я объяснил, что меня контузило взрывом.
Никто не усомнился. В те дни и не такое творилось. Мне рассказали, что
осталось от моего батальона. Я не представлял, что делать дальше, только по-
детски хотелось домой. Но, по испанской пословице, плавать всего быстрее учится
утопающий. Я понимал, что считаюсь убитым. И, если убегу, никто не бросится
вдогонку. Рассвет застал меня в десяти милях от передовой. У меня было немного
денег, а по-французски в нашей семье говорили свободно. Днем я укрылся у
крестьян, которые меня накормили. А ночью отправился дальше на запад, по полям
Артуа к Булони.
Я достиг ее после недели скитаний, повторив маршрут беженцев конца XVIII
века. Город кишел солдатами и военной полицией, так что я совсем пал духом. Без
документов сесть на корабль было, конечно, невозможно.
Без
документов сесть на корабль было, конечно, невозможно. Я все собирался взойти на
палубу и солгать, что меня обокрали... но не хватило наглости. Наконец судьба
сжалилась надо мной. Мне подвернулась возможность самому заняться воровством. Я
познакомился с мертвецки пьяным пехотинцем и напоил его еще крепче. Пока бедняга
храпел на втором этаже портовой estaminet(1), я успел на отходящий корабль.
И тут начались настоящие несчастья. Но на сегодня довольно.
----------------------------------------
(1) Рюмочной (франц.).
[143]
21
Тишина. Стрекот сверчков. Над головой, на полпути к звездам, как в начале
времен, каркнула ночная птица.
- И что случилось, когда вы вернулись?
- Уже поздно.
- Однако...
- Завтра.
Он снова зажег лампу. Отрегулировав фитиль, выпрямился.
- Не стыдно вам ночевать у предателя родины?
- Род человеческий вы не предали.
Мы подошли к окнам его комнаты.
- Род человеческий - ерунда. Главное - не изменить самому себе.
- Но ведь Гитлер, к примеру, тоже себе не изменял. Повернулся ко мне.
- Верно. Не изменял. Но миллионы немцев себе изменили. Вот в чем трагедия.
Не в том, что одиночка осмелился стать проводником зла. А в том, что миллионы
окружающих не осмелились принять сторону добра.
Отведя меня в мою спальню, он зажег лампу и там.
- Спокойной ночи, Николас.
- Спокойной ночи. И...
Но он вскинул руку, заставив меня замолчать и отметая возможные изъявления
благодарности. Потом ушел.
Вернувшись из ванной, я посмотрел на часы. Четверть первого. Я разделся,
привернул фитиль, постоял у открытого окна. С какой-то помойки даже сейчас, в
безветрие, шибало гнилью. Забравшись в постель, я принялся обдумывать поведение
Кончиса.
Точнее, изумляться ему, ибо рассуждения мои то и дело заходили в тупик.
Теперь он вроде казался более человечным, не столь непогрешимым, но впечатление
от его рассказа портил некий привкус фарисейства. Расчетливая откровенность - не
чета простодушной искренности; в самом его беспристрастии, что пристало скорее
отношениям романиста
[144]
к персонажу, а не постаревшего, изменившегося человека к собственной, лично
пережитой юности, была чрезмерная нарочитость. Рассказ напоминал биографию, а не
автобиографию, за которую Кончис его выдавал; в нем проявлялось скрытое
назидание, а не честная исповедь. Конечно, что-то я из него вынес - не настолько
же я самонадеян. Но как мог он рассчитывать на отклик, зная меня так мало? К
чему все его усилия?
А еще эти шаги, путаница загадочных знаков и событий, фото в кунсткамере,
взгляды искоса, Алисон, девочка по имени Лилия, чьи волосы освещает солнце...
Я погружался в сон.
Это началось исподволь, как бред, неуловимо-текуче. Мне показалось, что в
спальне Кончиса завели патефон. Я сел, приложил ухо к стене, вслушался. Соскочил
с кровати, бросился к окну. Звук шел снаружи, с севера, с дальних холмов в миле-
другой от виллы.