Бред какой то.
Внезапно в глубине сознания мелькает мысль: тонул не я, но я был там.
Оглядываюсь по сторонам – наверняка кто нибудь должен находиться поблизости: в течение двух недель, что прошли после того, как меня
взрывом бомбы бросило в песок пустыни, всегда кто то был рядом, мягко произнося успокаивающие слова и время от времени втыкая иголки,
бесконечное количество иголок. У меня все руки болят от уколов, а ягодицы – те и вовсе потеряли чувствительность.
Я снова делаю глоток воды и медленно, избегая резких движений, поднимаю голову. В зеркале, висящем над раковиной, не мужчина, а
серая, расплывшаяся масса, похожая на овсянку. Когда то это был здоровый, жизнерадостный малый, но сейчас из него словно весь воздух
выкачали и остался один лишь скелет.
Я подмигиваю своему отражению. Слава Богу, хоть зубы целы. Это везение – от взрыва, которым меня, как мешок с перьями, подбросило в
воздух футов на пятнадцать и швырнуло в песок, зубы запросто могли вылететь.
В спортивном зале мой приятель Диллон Сэвич, тоже агент ФБР, наверняка покачает головой и спросит, как это мне удалось удрать из
гроба. Я не знаю, что ответить. Мне остается только вознести небу молитву за то, что это вообще случилось.
Я выключаю свет в ванной, и отражение в зеркале меркнет. Тогда я возвращаюсь в палату с ее узкой кроватью, у изголовья которой
мерцают огромные красные стрелки будильника – его принес сюда в подарочной обертке кто то из друзей. Семь минут четвертого утра.
Припоминаю, что, пока я медленно дрейфую от боли в сторону наркотического забвения, Шерлок, жена Сэвича и, разумеется, тоже агент
ФБР, говорит мне, что с каждым шагом минутной стрелки по циферблату я приближаюсь к тому, чтобы выбраться отсюда и вернуться к
работе, то есть на свое настоящее место.
Я возвращаюсь к постели и медленно ложусь на спину. Пытаюсь расслабиться, закрываю глаза и принимаюсь раскладывать свой сон по
полочкам. Я снова в воде, но не тону – просто вода вливается в меня. Всего лишь вкус воды. Дальше – ничего.
Поднимаю левую руку и потираю ладонью грудь. Слава Богу, хоть сердце наконец успокоилось. Теперь главное – не делать из всего этого
драмы, мыслить ясно и логично – этому нас учили в полицейской академии. Надо перестать паниковать и холодно все взвесить.
Так же ясно, как и светящийся циферблат на столике с лекарствами, вижу лицо Джилли, но мне это совершенно не нравится. Почему Джилли?
В последний раз я видел ее в доме Кевина в Мэриленде. Это был конец февраля. Вела она себя немного странно, другого слова и не
подберу, но вообще то мне было все равно – куда больше меня интересовала предстоящая поездка в Тунис.
Мы говорили о Джилли с Кевином на следующий день после того, как она прилетела из Орегона, и пришли к выводу, что, пожив на западном
побережье, она сделалась немного эксцентричной. Кевин – профессиональный военный, имеет четверых сыновей, и размышлять о странностях
собственных троих братьев и сестер у него просто нет времени. Уже восемь лет мы четверо живем без родителей – они погибли в
автокатастрофе.
Помню, Джилли тараторила о всякой всячине – о своем новом «порше», платье, купленном в Портленде у самого Лэнгдона, какой то девице
по имени Кэл Тарчер, которая ей совсем не по душе, и о брате этой девицы Каттере, законченном подонке. Она не забыла также сообщить о
том, как славно у них все получается в постели с Полом, за которым Джилли замужем уже восемь лет.
Так может, это Джилли тонула в моем сне?
Мне меньше всего хотелось, чтобы эта мысль застряла в мозгу, но, раз уж она пришла, теперь от нее не отделаешься.
Я чувствую себя
усталым, хотя и меньше, чем вчера и позавчера. Я поправляюсь. Врачи наверняка будут довольно кивать и улыбаться друг другу,
поглаживая меня по здоровому плечу. Они уже обещали отпустить меня домой на следующей неделе, но я уверен, что сумею сократить этот
срок.
Теперь мне уже не уснуть, потому что на самом деле этот сои вовсе не сон, а что то другое.
Инстинктивно нажимаю на кнопку вызова дежурной сестры, и через четыре минуты, если верить огромным цифрам будильника, в проеме двери
появляется Мидж Хардуэй, моя сиделка.
– Что нибудь случилось, Мак? На дворе ночь, вам надо спать…
Мидж высокая, с медового цвета волосами, острым подбородком, и ей уже за тридцать. На нее всегда можно положиться: когда я только
попал сюда, сознание возвращалось редко, но всякий раз в этот миг ока оказывалась рядом, негромко говоря что то и мягко поглаживая
мою ладонь.
Посылаю ей самую обольстительную свою улыбку, хотя и не уверен, что в темноте можно ее разглядеть.
– Выручай, Мидж: мне так худо, что сил больше нет. Ты моя единственная надежда.
Вижу, что на лице у нее появляется улыбка, одновременно сочувственная и насмешливая. Мидж откашливается.
– Слушайте, Мак, насколько я понимаю, вам с каждым днем все лучше, и, значит, хотеться будет все больше. Но видите ли, милый, я
замужем. Что Дуг скажет – он ведь парень горячий…
Так, теперь все силы на то, чтобы ее разжалобить.
– Во первых, Дуга здесь нет, но даже если тебе кажется, что это хоть как нибудь его заденет – что мне трудно себе представить, – все
равно он ничего не узнает.
– Право, я польщена. Вы симпатичный, по крайней мере на фотографии в газете, и уже обеими руками владеете. Но честное слово, не могу.
– Ну Мидж, только разок, и больше никогда не попрошу – то есть по крайней мере до завтрашней ночи. Всего лишь раз, и не больше. И я
не буду торопиться. А то у меня во рту пересохло.
Мидж стоит, покачивая головой, положив руки на очень, между прочим, соблазнительные бедра, которые я отметил уже девять дней назад,
когда очнулся.
– Ну что ж, – вздыхаю я, – жаль, что это противоречит твоим этическим нормам или нормам Дуга. Хотя, по правде говоря, не вижу в этом
ничего такого особенного. А уж при чем тут твой муж, и вовсе выше моего понимания. Окажись он на моем месте, наверняка попросил бы о
том же. Но в таком случае, может, позовешь миссис Лютер? Она, конечно, дама строгая, и все же вдруг уступит, а? По моему, я ей очень
даже нравлюсь…
– Мак, вы в своем уме – миссис Лютер шестьдесят пять лет! Да ведь она вас покусает!
– Слушай, Мидж, по моему, ты не совсем поняла меня. Мне вовсе не нужна миссис Лютер. Ты – другое дело, но ты замужем. Значит,
единственное, что мне остается у тебя попросить и что мне, по правде говоря, до смерти необходимо, – это кружку пива.
– Пива?! – Мидж долго смотрит на меня и начинает хохотать. Смех становится все громче, так что ей даже приходится войти в палату и
закрыть за собой дверь, чтобы не разбудить других пациентов. Ее так и корчит от смеха. – Так речь идет о кружке пива, и все? О
несчастной кружке пива? И тогда вы успокоитесь?
Я бросаю на нее умоляющий взгляд.
Мидж открывает дверь, останавливается на секунду и, продолжая смеяться, бросает через плечо:
– Светлый «Будвайзер» устроит?
– Готов любому порвать глотку за банку светлого «Будвайзера».
Пиво оказалось таким холодным, что пальцы чуть не примерзли к банке. Интересно, кто из сестер поставил его в холодильник? Одним
глотком я вытянул сразу половину банки, а Мидж все стояла у кровати и смотрела на меня.