Пиротик вставал на ноги, готовясь изрыгнуть второй огненный шар. Соня захлопнула дверь, быстро сорвала с себя жакет и набросила на Палмера, сбивая пламя с его плеча и руки. Погасив огонь, она поволокла Палмера к входной двери.
Палмер оглянулся и успел увидеть, как вареный выходит за ними в холл. Двигался он так, будто впервые пользовался конечностями. И еще он будто потел пулями. Потом Палмер сообразил, что это из него капает жир, как с горящей свечи. Все пропитал запах жареного мяса.
– Мы уходим, уходим! О'кей? – крикнула Соня пиротику.
Он остановился в своем неуклюжем марше и уставился на них мутными, как у печеной рыбы, глазами. И продолжал таращиться, пока за ними не закрылась дверь.
~~
– Я же извинилась, чего еще надо? Откуда мне было знать, что у него вместо охранной системы – этот траханный пиротик?
В номере отеля Соня заканчивала заклеивать пластырем ожоги Палмера.
– Знал же я, что не надо было соглашаться, когда ты меня уговаривала! Знал! Но разве я когда-нибудь себя слушаю? Вот меня чуть и не поджарил, как карася, какой-то псих, сбежавший с карнавала!
Палмер дернулся, когда Соня обернула бинт вокруг его руки выше локтя. Правая лопатка дергалась в такт пульсу.
– Да ладно, ничего страшного. Тебе и хуже приходилось. – Соня кивнула на шрам, перекрещивающий сердце.
– Из-за тебя нас чуть не убили!
– Из-за менятебя чуть не убили. И за это я заслуживаю выговора. Наверное, я сама себе пыталась доказать, что не боюсь этого мерзавца. Ты пострадал из-за моей глупости и беспечности. Я этого не хотела.
– Здесь мы с тобой солидарны.
Дальше Соня перевязывала его раны в молчании. Палмер старался найти в себе силы не обращать внимания на касание ее рук. Поначалу его злость вполне питалась страхом и болью, но сейчас она стала проходить. А онхотел продолжать злиться на Соню. Злиться на нее – это куда менее опасно, чем ей симпатизировать.
Он сообразил, что Соня к нему обращается. Она сидела на полу по-турецки, глядя на него, сидящего на краю кровати.
– Извини? Я задумался.
– Я говорю, забыла, что ты не умеешь регенерировать. Мне надо постоянно себе напоминать, как хрупки люди.
Палмер позволил себе улыбнуться.
– Меня по-разному обзывали за мою долгую жизнь, но слова «хрупкий» в этом наборе ругательств не значилось. А ты говоришь «люди», «человек», будто это клеймо. Ты не считаешь, что ты все же – хотя бы частично – одна из нас? Ты не похожа на Панглосса; в тебе есть что-тоживое.
– Это комплимент? Нет, отвечать не надо. – Соня улыбнулась и оперлась подбородком на раскрытую ладонь. – Знаешь, вампиры вообще-то комплиментарное сравнение с человеком рассматривают как смертельное оскорбление. Люди – это всего лишьдойные коровы; надежные продуценты двух вещей, которые нужны для жизни вампиров: крови и отрицательной энергии.
– А ты? Ты оскорбилась?
– Нет, – улыбнулась она. – Потому что я не вампир.
– Чего?
– Ну да, у меня есть все традиционные свойства вампиров: клыки, вкус к «запретному вину», ночной образ жизни, гипнотическая сила – вся эта муть. Но я не настоящий вампир. Понимаешь, я не умирала. Я отклонение – вид из одной особи.
Палмер не мог понять, что значит это признание. Он считал, что Соня избегает дневного света, чтобы не вспыхнуть и не превратиться в обугленную мумию. А теперь до него дошло, что весь день она спит лишь потому, что ночью бодрствует.
– Одиноко тебе, должно быть.
Она склонила голову, глядя на него из-за этих непроницаемых зеркал.
– Я тебе нравлюсь?
Краска бросилась в лицо Палмеру, и его вдруг заинтересовало, сколько точек на колонке телевизора.
– Ну, я бы... гм... сказал, что я просто...
– Понимаю. – Улыбка Сони исчезла, и Палмер услышал у себя в голове эхо собственных слов: «Одиноко тебе, должно быть». Вот именно. В эту дверь, мистер Дойная Корова.
– Я вот что хочу сказать: конечно же, ты мне нравишься. – Он сам удивился своим словам. И еще больше удивился, когда понял, что говорит правду. – Ты мне жизнь спасла.
– Только потому, что это из-за меня ты оказался в опасности. Если бы не я, ты бы вообще в эту кашу не встрял. Даже твои псионические способности могли бы не включиться. Ты бы сейчас...
– Торчал в каталажке штата с выбитыми зубами и растянутой задницей без надежды на помилование до следующего миллениума. Уж поверь мне, как бы жутко и опасно мне сейчас ни было, все могло бы оказаться гораздо хуже.
Палмер протянул руку и поднял Сонино лицо за подбородок. Он сам не знал, почему так сделал, просто это казалось правильным. Как было естественно и притянуть ее в свои объятия. У него начал вставать, и это тоже было естественно. Уже несколько месяцев он жил без секса. Последний раз было с Лоли.
Эту мысль он попытался отбросить, но она не уходила. Тогда все тоже казалось естественным и правильным. Какой-то счастливый и очень приятный случай. Палмер стал настолько циничным, что это сделало его наивным. И Лоли отлично заставила его свалять дурака. Она командовала с самого начала, дергала его за ниточки, как марионетку, пока он не перестал принадлежать себе. С самого начала это была мышеловка, заряженная медом и теплым мясом. Он этого не понимал, пока не увидел мясника в зале забоя. И у этого мясника было лицо Лоли.
Издав такой звук, будто его душат, Палмер оттолкнул Соню прочь. Прижавшись к спинке кровати, он уставился на женщину вытаращенными глазами, полными ужаса.
– Это ты делаешь! Все это по твоей воле! Это не я, этоты!
Соня скривилась так, что казалось, будто она сейчас заплачет. Потом вдруг черты ее лица затвердели, губы истончились в безрадостной усмешке. И голос ее стал рваным, будто легкие наполнились льдом и лезвиями.
– Идиот, мудак! Настолько невротик, что даже сам не знаешь, чего хочешь? Ты думаешь, это я с тобой делаю? Ладно, сейчас я тебе покажу, как яделаю!
Палмер попытался вскрикнуть, когда воля этой женщины стала перетекать в него, сковывая мозг невидимыми тисками, но смог только простонать. Тело онемело, как от лошадиной дозы новокаина. Никакого особого дискомфорта не было, но отсутствие ощущения было даже хуже настоящей боли.
– Ну как, напугался до окостенения? Нет? Сейчас я тебе это устрою.
Палмер захныкал, почувствовав, как шевелится его член. Из-за онемения он был будто где-то за сотни миль. Палмер ощутил какое-то движение, но ничего, кроме этого. А дальнейшее было уже знакомо. В последний раз такую боль он испытал в Новом Орлеане, когда едва ушел от «чар» суккуба. Член стал похож на воздушный шар, надутый так, что сейчас лопнет. Судорожно заглатывая воздух, Палмер попытался не дать глазам вылезти из орбит.
– Вот так я тебя могу держать часами. Днями, если захочу. Конечно, пузырь и половые железы у тебя лопнут куда раньше. И если ты даже не помрешь от собственной мочи и спермы, кровеносные сосуды пениса погибнут навсегда. Если даже не начнется гангрена и врачи не будут вынуждены его ампутировать, ты на всю жизнь останешься импотентом. – Соня покачала головой. – Не понимаю, что она в тебе нашла. Наверное, у нее слабость к никчемным мужикам, неудачникам, которых хлебом не корми, лишь бы их кто-нибудь растоптал. Ты не понял, о чем я? – Она подалась вперед, лицом к лицу с Палмером. – Сейчас напомню.
Сонины волосы свесились вниз, качаясь, как морская трава. Прямо на его глазах они начали расти, сначала вдвое, потом втрое длиннее. Из темных они стали светлыми, как свежий мед. И лицо стало меняться – кожа зарябила, как вода на озере, как отражение в воде. Раздались мокрые щелчки перемещающихся костей.