Дмитрий ЗАТОНСКИЙ
ЛИЧНОЕ ДЕЛО СОТРУДНИКА
ЛИЧНОЙ ОХРАНЫ
Маленькая повесть
© ЗАТОНСКИЙ Д. В., 1989.
Мы служили в охране Главы Государства. Нас было много. Сколько, этого точно не знал никто, кроме, разумеется, отдела кадров и, может быть, еще нашего Генерала, начальника охраны. Люди были поделены на четыре смены. Каждая сутки дежурила, сутки отдыхала, сутки училась, тренировалась и еще сутки отдыхала. Но состав смены нередко менялся: кто-то болел, кто-то уезжал в командировку, а кого-то и отчисляли. Так что и в своей постоянной смене я не всех знал в лицо, а с людьми из других смен и вовсе почти не общался.
Только Генерал видел всех, потому что каждый день был на посту. Конечно, не целые сутки, а лишь те немногие часы, в течение которых Глава Государства в нем нуждался, то есть, когда Глава Государства не лежал.
Глава Государства был стар. Собственно, даже не так стар (вокруг него были люди и постарше), как болен или можно сказать, что дряхл. Он ходил мелкими, неуверенными шажками, медленно поворачивался всем корпусом и был скован во всех движениях, даже когда сидел и чувствовал себя увереннее, потому что у него тогда, по-видимому, не так сильно кружилась голова, и он мог сосредоточить взгляд на всем окружающем сразу, а не только на земле под ногами, и думать не только о следующем шаге, который обязательно нужно сделать. И Генерал подавал ему бумагу, с которой он должен считать речь, подсовывал очки, а иногда и носовой платок. У Главы Государства, конечно, были свои платки (хватало людей, которые об этом заботились), но когда он в случае нужды начинал шарить по карманам и не находил их, то очень расстраивался, очень волновался, а потому тем более не находил. И Генерал со своим платком всегда поспевал раньше. То есть это, конечно, был не его платок, а Главы Государства, только находившиеся в запасе у Генерала. У Генерала все было в запасе для Главы Государства — шляпа, которую он надевал ему на голову, когда появлялось солнце, или зонт, который он над ним раскрывал, когда неожиданно начинался дождь, или имя человека, с которым Глава Государства здоровался и которого хорошо знал, но в какой-то момент мог позабыть.
Говорили, что Генерал всегда был при Главе Государства. В те времена (до моего рождения), когда Глава Государства еще не был Главой Государства, а служил на юге страны, он был его личным шофером. И связь, как бы происходящая не от рассудка, а можно бы сказать, от инстинкта, связь, которая с другими уже оборвалась, между Главой Государства и Генералом сохранилась, поддерживается непрерывной многолетней привычкой.
Я был свидетелем такого случая. В день национального праздника Глава Государства стоял на трибуне в окружении своих соратников. Как это предусмотрено правилами, привели детей, которые вручают руководителям страны цветы, а те, в свою очередь, дарят детям конфеты. Для этого руководителям роздали коробки. Все уже передали их детям. Только Глава Государства вертел свою коробку в руках, не зная, что с ней делать, хотя против него стояла девочка и ждала. Ведь она имела инструкцию: взять коробку и уйти и не могла уйти, пока не взяла коробку. А на площади стояли войска, танки, самоходки, ракетные установки и тоже ждали. И никто не решался сказать Главе Государства, как ему нужно поступить со своей коробкой. Тогда Генерал (он всегда находился тут же на трибуне, только, как и мы, немножко в глубине, чтобы не было видно с площади) сделал Главе Государства знак, какой — я не понял, но Глава Государства понял и отдал коробку девочке. Та могла, наконец, уйти, и парад мог начинаться.
А у нас служба была совсем другая: нам надлежало не действовать, как Генералу, а следить, чтобы ничего не случилось, вернее, чтобы к Главе Государства приближались только лица, которым положено, и в то время, когда это положено. Нашей работой было ожидание. Но совсем иное, чем у той девочки, которой нужно было получить свои конфеты. Мы ждали сбоя, аварии, катастрофы, чтобы тогда мгновенно вмешаться. Однако само наше присутствие, сама наша постоянная готовность была средством предотвращения всего этого. Наше бездействие было действием, может быть, самым напряженным и изнуряющим.
Как-то я читал в газете или в журнале, не помню, о том, как работает рабочий современного автоматизированного промышленного предприятия. Он сидит в стеклянной кабине, перед ним пульт, на нем мигают лампочки, кнопки, сигналы. Он ничего не делает, а только смотрит на свои приборы и старается не пропустить неверного сигнала, когда какая-нибудь кнопка, вместо того, чтобы светиться зеленым светом, загорится красным. Вот тогда он включает аварийный рубильник.
Точно так работаем и мы. Только рабочий посажен в своей стеклянной кабине на возвышении, чтобы его со всех сторон было видно. Обернется мастер или сменный инженер и убедится: не спит человек, смотрит на пульт, значит, хорошо, значит, порядок. А нам, напротив, надо быть как можно незаметнее; в толпе — как бы растворяться, на территории, если удастся, прятаться. Разумеется, такое не всегда получается. Но даже если мы и на глазах, нас все равно вроде не видно. Глава Государства нас никогда не замечал: если ему случалось оступиться или просто потерять равновесие, он ни разу не оперся на плечо или руку одного из нас, а только на плечо или руку Генерала, в крайнем случае, кого-нибудь из соратников, пусть и из тех, кто не были любимыми.
Но из нас никто, насколько мне известно, не видел в этом пренебрежения, не рассматривал как то, будто нас и за людей не считают. Такова была установка, и она, очевидно, распространялась и на Главу Государства. Тем более, на всех остальных, включая и иностранных деятелей и дипломатов, которые приезжали к Главе Государства. Все они делали вид, будто нас не существует.
Мой ближайший приятель из наших (мы с ним частенько работали в паре) говорил, что это похоже на театр. Там артисты и зрители условились между собой, что первые вторых не замечают, а вторые делают вид, будто верят тому, что первые изображают. На сцене целуются так (или eщe хуже себя ведут), вроде никакого зала и нет, а из зала на артистов смотрят, как на короля или принца, хотя прекрасно знают их настоящие фамилии, встречали их на улице, а некоторые живут в одном доме. Мой приятель как раз и жил в одном доме с артисткой.
Не знаю точно, что он имел здесь в виду и кого именно в нашем случае считал артистами, а кого зрителями. Знаю только, что нас не замечают, чтобы нам не мешать. Всякое постороннее внимание отвлекает от дела. А мы ведь делали важное дело. Может быть, кто-нибудь скажет, что не самое важное. Но что самое трудное, это никто не сможет отрицать.
Оно было важным и трудным и тогда, когда мы в те сутки, что учились, тренировались,— как бы разыгрывали все варианты возможных нападений на Главу Государства. То и дело проводились учебные тревоги, в ходе которых отрабатывался тот автоматизм, который лучше, надежнее всякой, пусть и самой разумной, инициативы. Когда каждый точно знает свою задачу и находится в нужную минуту на нужном месте, худшее всегда удается предотвратить, даже если что и случится.
Нас готовили к этому со всех сторон. Часами мы сидели, у автоматических тренажеров, как пилоты или автогонщики, развивая в себе мгновенность реакции в сложнейших аварийных условиях. И мы работали в спортзале, получая великолепную физическую нагрузку и совершенствуя приемы каратэ и дзюдо. Однако самым главным местом тренировок было стрельбище — длинный бетонный гулкий подвал. Мы все стреляли не просто хорошо, а отлично, из всех видов оружия и из любого положения. Но были среди нас и настоящие асы. Например, один майор из моей смены. Он, точно ковбой из американских вестернов, почти не целясь, попадал из двух пистолетов в две мишени, причем почти всегда в яблочко. Ковбои делали это в кино, а он — в жизни.
Довелось мне видеть его в деле. Об этом неприятно вспоминать. Но только с одной стороны неприятно, а с другой — хорошо, нужно. Мы ехали по городу. Как всегда, впереди одна наша машина, за ней тяжелый бронированный лимузин Главы Государства, потом еще две наши машины. Мы с майором и еще двое были в первой из задних. Он сидел впереди с шофером. Было уже темно. На перекрестке развили скорость даже выше нашей обычной. И вдруг со стороны правого тротуара к машине кто-то метнулся. В руке он держал большой пистолет и направлял его на лимузин Главы Государства, так нам всем, по крайней мере, показалось. Майор снял его одним выстрелом и продолжал, как и тот, что сидел слева, смотреть вперед, потому что не исключалось повторное нападение. А я и мой сосед обернулись. Не из любопытства. Так требовала инструкция: следовало убедиться, что источник опасности действительно устранен. В свете фар нашей задней машины (она притормозила, чтобы объехать труп) мы увидали, что посреди мостовой лежит регулировщик, правая его рука вытянута, а впереди нее валяется фара, с помощью которых определяют скорость движущегося транспорта. То ли что-то не сработало и его не успели предупредить о нашем следовании, то ли он был новым, неопытным и не понял, что к чему.
Слов нет, жаль парня, тем более, что он старался выполнить свой долг. Но у нас не было выбора. Майор стрелял точнее и быстрее и поэтому сделал это сам. Но это сделал бы каждый из нас, если не из пистолета, так из автомата, если не с нашей, так с последней машины. Регулировщик все равно должен был умереть, потому что выполнение его (в конце концов неправильного) долга столкнулось с нашим, правильным. И что вообще говорить о выборе, о том, был он у нас или его не было. Сработал автоматизм. И это было хорошо, это было правильно.
Остаток дороги все молчали. А когда мы прибыли в загородную резиденцию и Главу Государства увели в дом (не знаю, заметил ли он что-нибудь), Генерал подошел к майору и тоже молча пожал ему руку. То ли поблагодарил за службу, то ли выразил соболезнование. Наверное, одно и другое вместе. И мы разошлись на свои посты.
С этих постов просматривалась каждая точка загородной резиденции, все ее горизонтали и вертикали, и никто не мог приблизиться к охраняемой нами территории так, чтобы мы его не увидели. А кто сюда приезжал, тщательнейшим, я бы даже выразился, рутиннейшим образом проверялся. Не только у входных ворот, но и на всех этапах его приближения к дому. Само собой разумеется, что мы знали почти всех, кто здесь бывал, кто имел право находиться вблизи особы Главы Государства, но мы тем не менее подолгу рассматривали пропуск, сравнивали его с удостоверением личности, а фотографию на удостоверении с хорошо нам известным лицом прибывшего, пусть тот и был одной из ведущих фигур в стране. И это не была игра (какой уж тут театр!), это был единственный способ сделать нашу охрану безукоризненной, нашу оборону непробиваемой. Малейшая небрежность могла разрушить всю ее систему. И ведущие фигуры страны тоже это понимали, терпеливо, без раздражения ждали, пока мы закончим проверку, зная, что пройдут еще несколько шагов и снова подвергнутся проверке. Ее не могли избежать даже члены семьи Главы Государства. Те, однако, бывали менее терпеливыми. Но нетерпение им не помогало. Даже если сам Глава Государства сидел в это время в кресле на веранде и наблюдал процедуру проверки, он в нее не вмешивался и не просил ускорить. А только делал сыну или дочери приветственный жест рукой, как то обычно делают родственники прибывших из-за границы, стоя по ту сторону таможенного барьера на аэродроме.