Я готова была разреветься. Как я теперь поеду за этим заданием? Вытащив сотовый, я стала звонить заказчику. Вместо соединения мне сообщили, что данный номер не обслуживается.
– Мама дорогая! – Я побежала к Натанычу и стала барабанить ему в дверь.
– И что? – спросил он, появившись на пороге в одних шортах. – Тебе «молнию» из 1937 года прислали, чтобы ты срочно в Кремль явилась?
Оставив без внимания его шутку, я прошла в квартиру и быстро рассказала, что произошло.
– Да… – Он зачем-то натянул майку. – Совпадение? Или нами действительно интересуются?
– Слушай, а ты уверен, что эти программы взломать нельзя?
Он уставился в экран монитора:
– Более чем… Это не только непрошибаемая система, она действительно самоликвидируется при любой попытке стороннего проникновения. Но толку-то?! Это даже хуже. Сегодня они не смогут понять, как это работает, а завтра придут со мной беседовать?
Я понурилась:
– Был бы здесь Сталин, он бы разобрался, что происходит…
– Ага, – задумчиво сказал Натаныч. – Зря он генетику не любил.
– Это ты к чему? – не поняла я.
– У меня наследственность плохая. Папашу хлопнули из-за научного открытия, которое он ради процветания страны сделал. И я на этом же погорю.
– Ну не каркай…
Он помолчал, а потом спросил:
– И что теперь? Новый комп покупать будешь? Или у тебя запасной есть?
– Тот очень старый, на нем операционная система 1998 года. У него даже USB-порт сломался. В нем можно что-то написать, но из него вытащить никак нельзя. Только через дискету, а их уже и нет ни у кого. И к сети он не подключается. Я оставила-то его потому, что в нем моя любимая гороскопная программа… А так, наверное, выбросила бы давно… Ну а у Глеба свой компьютер. Так что попала я на деньги. И без того нет ни шиша, так еще и ноутбук теперь новый нужен. А так день хорошо начался… Глеб с Машей пожениться решили. У них ребенок будет.
Натаныч присвистнул:
– Боже ж мой! Ты старуха-рассыпуха! У нее внук будет, а она замуж собралась!
Я развела руками:
– У меня вторая молодость. Могу себе позволить… Слушай, Натаныч! Ты бы сделал мне копии этих программ. А то вдруг… Ну мало ли что… Как я жить тогда буду, если в 1937 год не смогу летать?
Он встал и начал прохаживаться по комнате:
– Ты думаешь, что мне эта мысль не приходила в голову? Естественно, я постоянно пытаюсь как-то решить этот вопрос. Но…
– Что «но»?
– Вот хорошо, что эти копии были с защитой. А если бы я их сделал под тебя? С защитой или без… Ты только представь, что все это существует не в нашем воображении! Вдруг за этим действительно стоят какие-то структуры? И, не дай бог, криминальные… Да как только до них дойдет, что еще и ты имеешь доступ к этому механизму, то конец придет и тебе, и твоему будущему внуку!
Я совсем расстроилась:
– Да… В общем, весь наш проект на волоске висит… Пойду я, пожалуй. Мне же еще про Анталью переводить, а весь материал украли. Сейчас поеду, куплю ноутбук и буду все заново делать…
До вечера я провозилась с новым компьютером, умудрилась до конца сделать перевод и, не дождавшись рапорта от смывшихся куда-то детей, навела марафет и опять пошла к Натанычу.
– Летчица явилась! – сказал он, сунув мне в руки стакан с прохладной водой. – Поедешь список гостей составлять? Берию не забудь пригласить. Он будет у тебя свидетелем на свадьбе! Вот веселуха! Жаль, что я не смогу присутствовать – моя машина времени не позволит, а то бы я тебя сопроводил в ЗАГС на правах сводника. Надо же! Ведь своими же руками, своими собственными руками устроил эту историю!
Выпив воды, я села на бумажки:
– Слушай, Натаныч… А ты не можешь в 1974-й слетать и отключить эту жару?
Он сложился пополам и стал хохотать:
– Ну ты выдумала! Как же я это сделаю?! Ой, не могу… Если бы ты только знала, какую ерунду говоришь… Даже обидно, что вместе посмеяться не можем. Хотя доля истины в этом есть… Подумаю на досуге… Ну все! Лети уже с глаз долой. И прибор мой координатный не забудь. Он тебе его наверняка сегодня отдаст…
* * *
– Ты почему испуганная такая? – спросил Сталин, когда мы прошли в гостиную. – Случилось что-то?
Я забралась с ногами на диван и рассказала ему про то, как меня ограбили:
– Скорее всего, нам не мерещилось, что за нашими действиями кто-то следит. Ты знаешь… Мне так страшно, что все это может враз прерваться. Как я тогда буду без тебя?
Было видно, насколько его бесит эта ситуация, в которой он вообще ничего не может сделать. Распотрошив новую пачку «Герцеговины», он закурил:
– Скажи своему другу, пусть научит тебя работать с этой машиной времени! Нельзя, понимаешь, нельзя в таком деле важном от чьей-то жизни зависеть! А если его убьют? Что он тебе говорит?
– Считает, что если эти механизмы будут у меня в руках, то тогда еще и я в опасности окажусь.
– В этом он прав. Чем еще ты там занималась?
– Работала. Мне приходится. А то скоро буду побираться ходить. Совсем там обнищала. Ой! Я тебе забыла сказать! У меня же Глеб жениться собрался! Девушка его, Маша, ребенка ждет. Правда, не знаю, когда у них свадьба. Я их вечером так и не дождалась, потому что к тебе торопилась.
Эта новость только испортила его и без того плохое настроение:
– Я первый раз в таком положении! Вообще никак тебя оградить не могу. Даже деньгами тебе не в состоянии помочь! Что я тебе дам? Бумажки, которые из обращения скоро выйдут? Чушь! И кто за эту свадьбу платить будет? Как там это все у вас происходит?
– Да… – Я закусила губы. – У нас-то так рано теперь вообще мало кто женится. Это они вот влюбились до потери сознания год назад, а теперь вот так… Думаю, наверное, мне придется кредит в банке брать, а потом долго и упорно выплачивать. Но… Ты понимаешь… Я же всю жизнь мечтала, как буду гулять на свадьбе у сына. И что же, теперь не праздновать что ли?
Сталин закурил вторую папиросу:
– Все. Не переживай. Решим этот вопрос. Теперь давай о наших делах говорить. Иди в комнату и платье надень, которое на кровати лежит. Я хочу посмотреть, как ты в нем выглядеть будешь. А то через два дня нас вся страна в передовице «Правды» увидит.
Придя в спальню, я посмотрела на платье. Оно было сшито из огромного количества слоев прозрачного шифона какого-то необъяснимого нежного сливочно-кофейного цвета. Для французского кинематографа предвоенных лет оно выглядело очень даже неплохо, но для страны Советов, на мой взгляд, смотрелось как-то слишком шикарно. Облачившись и надев туфли, которые лежали рядом с кроватью, я вышла обратно:
– Ну как? Тебе нравится?
Он стал внимательно меня разглядывать. Заставил несколько раз повернуться. Пройтись из угла в угол. Потом еще раз посмотрел и сказал:
– Думаю, это подойдет. Только надо будет прическу тебе сделать современную. Хоть я и привык к твоей растрепанной моде 2010 года, но придется привести тебя в соответствие с нормами тридцать седьмого.
– А фата будет?
– Нет. Это пережиток.
– И то верно… – Я вспомнила, что уже давно не девочка, поэтому о фате было как-то неуместно думать и для моего времени тоже.
Он встал с дивана:
– Переоденься и приходи обратно. Надо кое-что обсудить. Свадьба – это хорошо, но и о делах забывать нельзя. Я тебя жду.
Аккуратно повесив свой исторический наряд на два стула, я снова надела его любимое платье и вернулась в гостиную.
Сталин сидел на диване, рассматривая какие-то бумаги:
– Так. У меня для тебя поручение есть.
Я удивленно села рядом:
– А что это?
– Думаю, можно назвать это списком литературы, – усмехнулся он. – Мне катастрофически не хватает знаний. И никто, даже самые современные специалисты не могут в этом помочь. Хуже всего то, что я не знаю, как правильно с точки зрения твоего 2010 года сформулировать некоторые вопросы. Поэтому я выразил их словами своего времени. Возьми. – Он протянул мне плотно исписанные страницы. – И постарайся, когда окажется дома, сначала все это внимательно прочитать, а потом достать где-нибудь книги, в которых есть хоть что-то похожее. Только пусть это будут серьезные труды, а не статьи, которые ты мне показывала раньше. Поняла?
– Да, – замерла я, держа в руках свое первое партийное задание. – Все сделаю. А когда мне прийти?
Он потянулся к столу и взял еще какую-то бумажку:
– Я тут прикидывал, как лучше рассчитать периоды твоего появления, чтобы ты вдруг не исчезла когда не следует. И получилось вот что. Через два дня придешь сюда утром в девять. За два с половиной часа тебя тут приведут в порядок, и мы поедем в ЗАГС. После этого вернемся на дачу, и ты отправишься к себе. То есть ты пробудешь здесь ровно пять часов. Попав в 2010 год, ты сразу прилетишь сюда в семь вечера, потому что в восемь у нас будет банкет в Кремле. Понятно, что уехать с него мы должны будем не позже четырех. Что будет дальше, я тебе скажу. А это возьми, чтобы не ничего не напутать.
Я аккуратно сложила листочек и положила его рядом со списком.
– А прибор? Ты вроде бы должен был мне его сегодня вернуть?
– Да, – Сталин встал и принес координатную гордость Натаныча. – Отдашь это твоему другу. Я его проинструктировал, что и когда с этим делать. – Он снова сел на диван. – У тебя есть вопросы?
– Нет, – помотала я головой.
– А у меня есть, – сказал он и внимательно посмотрел на меня: – Кем тебе приходится нарком путей сообщения?
Я опешила:
– Каганович? Что ты, что ты… – замахала я руками. – Никем, я тебя уверяю.
– Нет. Не Каганович. – В его голосе зазвучали неприятные ноты. – А Бакулин Алексей Венедиктович. Кто он?
Поняв, что совершенно забыла о своем двоюродном прадеде, которого расстреляли в 1939 году, я похолодела:
– Он родной брат моей прабабушки по маминой линии. Но он должен был стать наркомом в конце августа. А сейчас, кажется, он начальник железной дороги, по которой я на дачу езжу…
– Сейчас уже конец августа! Он уже стал наркомом. И мне непонятно, почему я узнаю о вашем родстве не от тебя, а совершенно случайно из какого-то разговора. Я услышал знакомую фамилию, которую ты писала тогда, когда рассказывала о своих предках… Стал выяснять, и оказалось, что он твой двоюродный дед. Так что это за человек? Я так понимаю, его работа на этом посту плохо закончится?
Вот уж меньше всего мне хотелось затрагивать высшие эшелоны власти, а тем более драгоценного Кагановича, который наворотил тут не меньше Берии. Одно дело – разговаривать о прадеде-гэпэушнике, который переключился на легкую промышленность, а другое дело – иметь в родственниках серьезного исторического деятеля, который к тому же всего через год окажется врагом народа. И ведь Сталин мне не поверит, что я могла об этом забыть. А может, все-таки сказать правду?
Я опустила глаза:
– Ну… Да… Не знаю точно, что именно там произойдет, но его должны в 1938-м уволить как не справившегося с работой, а потом расстрелять. Но я забыла о нем, поверь мне! Так получилось, что эта ветвь не настолько мне близка, чтобы я постоянно держала его в голове. Хотя, конечно, его портрет есть в нашем семейном альбоме… Но… Но… Это Каганович, наверное, тебе сказал, да?
– Не важно, кто сказал. – На мое счастье, голос Сталина смягчился. – Тебя в этих ситуациях спасает только то, что я по какой-то неведомой мне причине всегда чувствую, правду ты мне говоришь или нет. Все! Забыла – значит, забыла. Я отдам распоряжение, чтобы за ним проследили и без вмешательств Кагановича разобрались, справляется он со своими обязанностями или нет… Иди уже ко мне!