Я обняла его и закрыла глаза. Мне пришло в голову, что когда я имею возможность дотрагиваться до него, то напитываюсь энергией. Это было каким-то наркотиком, на который я подсела и была уже не в состоянии соскочить. И что ему пришло в голову весь вечер держать меня на расстоянии? Только бы он еще что-нибудь не выдумал о моих родственниках. Не дай бог до него слух дойдет, что мой дед энергетик контрой был, да к тому же из донских казаков вышел! Как я тогда всю семью отмазывать от Лубянки буду? А если еще всплывет, что прапрадед мой по маминому отцу был священник, тогда вообще катастрофа случится.
Но на этом Сталин решил прекратить изучение моего генеалогического древа. И оставшееся время мы провели в любви и согласии. Утром я удалилась домой с партзаданием, расписанием полетов и координатным прибором в руках.
* * *
– Это хорошо, что ты не спишь, – сказала я Натанычу, когда увидела его сидящим на диване. – Что, от своей жары что ли так рано проснулся? Или новые идеи тебе покоя не дают?
Он хихикнул:
– И то, и другое. А ты что притащила? Давай рапортуй!
Я перебралась к нему на диван и отдала прибор:
– Сталин сказал, что он тебя проинструктировал. А ты мне ничего и не говорил об этом. Ну… И? Куда он хочет меня отправить?
Натаныч бережно взял координатный замеритель и отставил его в сторону:
– Твой драгоценный вождь взял с меня подписку о неразглашении тайны. А я, как ты знаешь, государственные секреты не выдаю. Так что хочешь – пытай меня, хочешь – плачь… Буду молчать как рыба.
Я недовольно посмотрела на него.
– И этот человек называет себя моим другом! Вот когда ты сталинское завещание хотел прочитать, я, между прочим, согласилась. После шантажа, конечно, но все-таки… Эх, ладно… – Я положила ему на колени листок с расписанием моего свадебного дня. – Смотри! Завтра будешь меня в эти часы отправлять. Нас ждет церемония бракосочетания. Банкет состоится в Георгиевском зале.
– Батюшки милые! – Натаныч присвистнул. – Какой размах! И это в тридцать-то седьмом году! Ты, видать, совсем ему голову вскружила, что он решил свадьбу в Кремле закатить. Да… Подарит он тебе корону из Алмазного фонда. И таким образом опередит всех и станет первым коррумпированным правителем страны Советов. И после этого ты таки будешь мне рассказывать, что пошла туда строить идеальное общество? Гнилая кровушка, ой гнилая… Ну ничего. Пусть разбазаривает народное добро. Все равно это в параллельном мире происходит. Он, наверное, вообще там с тобой о делах забыл, да? Только и думает, когда кремлевский рабочий день наконец закончится…
Я шлепнула его голой коленке:
– Заткнись, сделай одолжение. Вот знаешь ведь, что я влюблена, что буду переживать от любого твоего недоброго слова… Но все равно норовишь гадость брякнуть!
– Ой, ой, ой! – передразнил он меня. – Ты влюблена… А скажи-ка мне, романтическая ты наша героиня, если бы он Сталиным не был, ты бы в его сторону хоть взгляд кинула?
– Натаныч! – укоризненно посмотрела я на него. – Ты задаешь банальный мужской вопрос. У вас у всех на этом пункт. А если бы я не был таким умным… А если бы я не был таким богатым… А если бы я пришел с войны с ампутированной головой… Это же ерунда!
– Что значит «ерунда»?! – взвился он, видимо вспомнив о какой-то печальной истории своей молодости. – Ты мне на вопросик-то ответь. Скажи, если бы он диктатором СССР не был, ты бы в него влюбилась?
Я рассмеялась:
– А кем бы он был? Священником в Тбилиси? С женой и кучей детей? Нет. К твоему сожалению, а может быть, к злорадной радости, признаюсь тебе, что я влюбилась именно в Сталина, а не в Иосифа Джугашвили. Так что можешь сколько угодно рассказывать о моей дурной кровушке… Мне все равно…
Он махнул на меня рукой как на совсем пропащего человека:
– Все вы, женщины, одинаковы… С вами можно только развлекаться и шутки шутить. А когда доходит до чего-то серьезного, начинаются измены, подставы, обманы и прочая дрянь. Давай рассказывай дальше, что там у тебя еще интересного. Листочки какие-то притащила… Это запись тоста, который ты будешь за столом произносить? Мол, оправдаю надежды, поведу страну к светлому коммунистическому будущему?
– Это мое партийное задание. Но пока не знаю, как его выполнить. – Я показала ему бумаги. – Давай вместе посмотрим. Смысл в том, что ему не хватает информации. И он хочет почерпнуть ее из современной литературы. Но что именно ему надо, не так-то просто понять.
Натаныч довольно захмыкал и начал знакомиться со списком:
– Да… – сказал он через некоторое время. – Если он во все это вникнет, а потом переведет на реалии 1937 года, да еще начнет этими знаниями пользоваться… То, скорее всего, история пойдет каким-то другим путем. Но вот каким? Это вопрос! Потому что неизвестно, насколько он способен трансформировать теорию в практику и куда именно захочет вертеть земной шар.
– Это ты красиво сказал! – Я пожала ему руку. – Молодец. Только теперь объясни мне хоть примерно, чего он хочет.
Спустив очки на нос, Натаныч с видом эксперта еще раз изучил страницы:
– Ну, не знаю… Расскажу тебе о том, как лично я понимаю все, что здесь написано. В принципе, как мне кажется, ничего такого сложного, просто он заменяет термины описаниями… Вот из этого абзаца, например, можно сделать вывод, что ему осточертела политэкономия. И он, в душе понимая, что с одной только этой, так сказать, общественной наукой каши не сваришь, желает изучить историю экономических теорий, а сразу за этим и сами экономические теории вообще. С этим ясно. Затем… Ну, я так думаю, что он кроме всего прочего каким-то образом догадывается, что эта самая политэкономия в паре c научным коммунизмом вытеснили из советской действительности то, что сейчас называется политологией. При этом заметь, что словосочетание «научный коммунизм» он не использует, так как фактически это понятие появится чуть позже, вследствие чего ему приходится тратить довольно много слов для выражения своих мыслей. Так вот… Вне всякого сомнения, его интересует политология – ее методы, задачи, функции и все такое прочее. Кроме того, его занимает и социология. Так, так, так… Интересно… После этого он делает вывод, что вся дребедень, о которой он тут говорит, а проще говоря, все тот же научный коммунизм, является для его времени неким советским направлением политтехнологий. Поэтому он хочет знать, какие существуют политтехнологии и как их применяют в реальных условиях. Ага… Что у нас дальше? Ну, это пространное описание я могу перевести только как конституционную экономику. Больше ничего в голову не приходит. И надо сказать, что это очень странно, так как, по-моему, она появилась годах в 1980-х. Ну, значит, о чем-то он таком думал, когда это писал… Теперь здесь… Ну это просто. Речь идет о макроэкономике. В его времени она уже, кажется, есть в зачаточном состоянии… Ну и, наверное, ему любопытно, что будет дальше.
– А это что? – показала я на не совсем разборчивую строчку.
– Тут он глубоко копнул. Теперь ему стали интересны международные экономические отношения современности. То есть современности нашей с тобой, 2010 года. И понеслось… Мировая экономика, международная торговля, валютно-кредитные отношения между государствами… Это он, кстати, вовремя, так как у него там, то есть не у него, а в Штатах скоро будет подписано Бреттон-Вудское соглашение об учреждении Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития… Но пока он об этом не знает и интересуется вопросом резервных валют. Ты ему тогда не забудь про ямайскую валютную систему что-то раздобыть… Ну, здесь идут международные финансовые рынки, международная экономическая интеграция, с какого-то бодуна мировая антимонопольная политика, затем экономическое прогнозирование, многосторонняя дипломатия, видимо, глобализация и… Ты что, ему про теракты что ли рассказывала? Почему он пишет, что хочет знать историю международного терроризма?
– Да, говорила. Про «Норд-Ост», про дома в Москве и про школу в Беслане.
– Понятно. Ну а дальше его начинают волновать более приземленные вещи. Например, экономические последствия его гениальной коллективизации сельского хозяйства. Ты обязательно что-нибудь пострашнее ему принеси! Чтобы задумался и лишних движений не делал. Потом он хочет выяснить все о холодной войне… Ага! И, видимо, не верит тебе на слово и имеет страстное желание убедиться в развенчании культа личности, поэтому заказывает полные материалы двадцатого съезда. Ну и тут дальше уже все понятно. Куча всяких разных вещей, которые в общем-то действительно надо знать человеку, стоящему во главе государства, правда, если этот человек живет в 2010 году… Ну, короче говоря, сама прочитаешь, что он хочет.
– Ну и ну… – Я взяла листы и еще раз посмотрела на них. – Где же я все это возьму? Это вообще в магазинах продается? Он сказал, чтобы никаких статей, только серьезные труды.
Натаныч загоготал:
– Придется тебе согрешить с ректором Дипломатической академии, чтобы он тебя в библиотеку пустил. Ну или дать взятку самому библиотекарю. Не знаю, найдешь ты что-то в книжных или нет.
– Да, Натаныч… Это задача. Я пошла домой. Буду думать, где все это отыскать.
– А ты запомнила, что я тебе сказал? Ничего не перепутаешь?
– Все будет отлично, – с оптимизмом ответила я и пошла к себе.
Дома меня встретил Глеб:
– Привет, мам. Почему без букета? У Натаныча деньги закончились?
Я покачала головой и взлохматила ему волосы:
– Ты глупый какой! А еще жениться собрался. Кстати, когда свадьба?
Мы прошли на кухню и сели за стол.
– Десятого числа, десятого месяца, десятого года, – с гордостью посмотрел он на меня. – Между прочим, чтобы эту дату забронировать, надо еще в очереди неизвестно сколько простоять.
– Ну, вы придумали… – протянула я. – А Маша у тебя под венец, надо понимать, в русском сарафане пойдет? Ты вообще за временем следишь? Какой у нее срок-то будет в этот знаменательный день?
– Не так уж много. Мы ей купим платье грибоедовской эпохи. И никто ничего не заметит. И потом, это даже хорошо, что придется так долго ждать. Я денег заработаю. У меня вообще дела пошли в гору. Мне сказали, что во мне открылся политологический талант….
– Глеб! – заерзала я на табуретке, прижав к себе сталинские листы. – Это очень хорошо! Это просто прекрасно! Раз у тебя талант открылся, то мне твоя помощь нужна. Сейчас я все напишу, а ты мне скажешь, что сможешь сделать.
Я убежала в комнату и, быстро переписав своими словами все то, что мне сказал Натаныч и то, что я сама поняла из прочитанного, вернулась к Глебу. Вместо трех страниц у меня получилось пять, так как некоторые заказы Сталина объединяли в себе несколько сегментов знаний.
– Сын! – Сделав серьезное лицо, я потрясла в воздухе списком литературы. – Прочти это и скажи мне, реально ли купить, взять в библиотеке или экспроприировать у кого-то книги по данным темам.
Он с любопытством углубился в чтение.
– Да, мама! Ты меня поражаешь. Сначала с Натанычем закрутила. Потом войной увлеклась. Теперь еще это! Зачем тебе?
– Я собираюсь поступать в Дипакадемию на второе высшее образование, – таинственно шепнула я. – Скоро экзамены. Мне надо подготовиться. Так ты поможешь мне или нет?
Глеб сложил листы и сунул в задний карман джинсов:
– Сейчас поеду на факультет, посмотрю, что там в библиотеке есть. А потом в книжный заскочу. Думаю, что большую часть смогу раздобыть. А остальное… Ну посмотрим, может, мне и удастся все найти. Ты не возражаешь, если я на машине поеду? Не на себе же мне это тащить!
Я отдала ему ключи и, после того как он ушел, села работать. Вечером он появился с кучей пакетов в руках.
– Все! Половину я взял в библиотеке, половину пришлось купить. Вылетел в трубу.
– Умница! – Я стала шуршать мешками. – Это тебе зачтется. Получишь благодарность от правительства. И куда же мне их упаковать?…
Он обеспокоенно посмотрел на меня:
– А зачем тебе это упаковывать? Сиди дома, читай, к экзаменам готовься.
– Глеб, драгоценный мой сын, преуспевший в политологии! – улыбнулась я. – Неужели тебя подводит воображение? Это все я отнесу к Натанычу и там, в спокойной уютной атмосфере, которая просто создана для изучения всей этой ерунды, я буду грызть гранит науки.
– Да, мама! – сказал он, покачав головой, и пошел было звонить Маше, но вдруг остановился и сказал: – Слушай, мам… Я тебя давно спросить хотел…
– О чем?
– А что, Натаныч разве курит?