Сначала она проворачивается медленно, трудно, но по мере того, как зёрна со скрежетом рассыпаются в пахучую пыль, крутить становится всё проще – значит, пора добавить в воронку ещё. А потом надо выдвинуть этот трогательный деревянный ящичек снизу и выскрести из него весь порошок в кофейник. Поставив кофе на огонь, отходить от него уже строго запрещается, иначе вместо вальяжного распития бодрящего утреннего напитка придётся отскребать плиту.
Когда всё наконец готово, удовольствия от такого кофе получаешь неизмеримо больше, просто потому что ради него уже столько сделано, что грех теперь им не наслаждаться. Бабушка была права – и кому после этого нужны быстрорастворимые гранулы? Я даже электрическую кофемолку, и ту выкинул.
У кофе было и ещё одно важное качество: готовя его, можно было целиком посвятить себя несложным механическим движениям и заодно занять голову полагающимся к ним несложным механическими мыслями. С каждым поворотом ручки мельницы холодный туман, оставшийся в памяти от привидевшегося кошмара, съёживался, а когда от поставленного на весёлый синий огонёк кофейника пошёл головокружительный аромат, действительность окончательно возобладала над грёзами.
Чёртов сон был, несомненно, навеян историей с теми испанцами, которых аборигенам удалось взять в плен. Автор заметок прошёлся по этому эпизоду совсем поверхностно; не знаю, отчего в моём сознании засел именно он. Больше всего меня удивило то, насколько подробно я видел умерщвление пленных. Детали мне эти взять было совершенно неоткуда: разве что краем глаза случайно зацепился за них, листая Кюммерлинга. Но и это маловероятно: не мог же я упустить их, пока читал книгу, если они настолько поразили моё воображение!
Оставалось надеяться, что просто воспалилась фантазия. Надо было срочно оперировать, пока не начался абсцесс и прободение. Я дал слово разыскать научно-историческое описание человеческих жертвоприношений у майя, чтобы успокоить себя найденными несоответствиями.
К кофе я приготовил бутерброды с сыром и сваренное в мешочек яйцо с перцем и солью: завтрак холостяка. Главное – не капнуть желтком на брюки, иначе твоя жалкая доля станет очевидна для окружающих.
Расправившись и с тем и с другим, я без отлагательств вернулся к работе: сны снами, а заказ надо выполнять. К счастью, продолжение перевода этой книги было для меня не развлечением, а трудом, благодаря которому я рассчитывал уже на этой неделе расплатиться по счетам. Должно было даже что-то остаться – как раз на большой испанско-русский словарь. К счастью, потому что уже само слово «заказ» как бы лишало меня выбора – продолжать переводить или нет.
Наверное, именно в то утро мне впервые пришла в голову мысль, что эта книга может оказаться для меня не просто невинным развлечением. Но прошло немало времени, прежде чем мои подозрения начали укрепляться и превращаться в твёрдую уверенность, а потом и в панику.
С подбором недостающих слов, корректурой и редактурой я справился довольно быстро: всё потому, что рабочий день начался куда раньше, чем обычно. Хотя обычная свежесть мыслей для меня оставалась недосягаемой, ещё несколько ударных доз чёрного кофе сделали своё дело. К вечеру я сел за свою старую печатную машинку «Олимпия» и набрал под копирку два экземпляра перевода.
В конторе к моему упорному нежеланию пользоваться компьютером привыкали трудно, но в конечном итоге всё утряслось. Не знаю, в чём сложность, разве не так они работали раньше – безо всяких дисков и электронной почты? Пускай другим отправляют заказы по телефонным проводам, лично я вполне в состоянии спуститься по лестнице и пройти четыре квартала, чтобы забрать их лично. Компьютерам я не доверяю и не недолюбливаю их, как, впрочем, и электронной технике вообще.
Телевизор я покупать не стал из принципа: достаточно бывает посмотреть его в гостях, чтобы понять, какое через него осуществляется оболванивание зрителей. Радио подходит мне куда больше – картинок оно, конечно, не показывает, зато стимулирует воображение. К тому же, в квартире, обставленной вычурной мебелью восемнадцатого века, компьютер или телевизор просто перегорели бы от стыда за собственное убожество и сиюминутность. Даже у выпущенного в семидесятых транзисторного радиоприёмника, по которому я слушаю иногда новости, от соседства с такой мебелью частенько бывают помехи, что уж там говорить о компьютере с интернетом! Ко всему прочему, как следует пользоваться им я всё равно так и не научился.
Из двух готовых экземпляров перевода один я положил в папку, другой присоединил к собственной подшивке. В бюро, однако, идти было уже поздно, и я остался дома, посвятив целый вечер блаженному безделью.
Ещё раз перечитал всю историю сначала; полистал Кюммерлинга, надеясь всё же найти упоминания заброшенных городов в тех местах, куда шли мои испанцы. Безнадёжно: вся территория нынешнего мексиканского штата Кампече – то есть, весь юго-запад полуострова Юкатан, была пуста. Только на сотни километров к северу, на границе Гватемалы, у озера Петен располагались ближайшие поселения. Но чтобы туда добраться, изначально следовало выбирать совсем другую дорогу; индейские проводники вели отряд именно в глубь сельвы.
Решил просмотреть разделы, посвящённые известным древним городам майя. И именно там я наткнулся на сведения, упоминавшиеся как бы походя, с намёком на то, что образованному человеку они, разумеется, должны быть известны, поэтому и распространяться об этом нечего.
Все города майя были заброшены. Не испанцы уничтожили их: когда те пришли на Юкатан, величественные дворцовые комплексы и гордые, сложенные из гигантских известняковых блоков храмовые пирамиды уже лежали в руинах. И Чичен-Ица (вот, оказывается, как правильно писалось это название), и Ушмаль, и Петен, и Паленке, и десятки других менее известных городов были словно в одночасье покинуты своими обитателями и с тех пор медленно разрушались. В тоскливом безмолвье широкие, мощённые белым камнем площади и арены для ритуальных игр зарастали лианами и покрывались мхом; временно оттеснённый человеком ливневый лес неторпливо возвращал себе отнятую у него сотни лет назад землю.
Испанцы тщетно пытались выяснить у живущих среди этих развалин индейцев, кто их построил. Те только разводили руками. К тому моменту, когда Кортес ступил на полуостров, цивилизация майя была уже в таком упадке, что от её былого могущества оставались только руины, идолы, и книги. Жрецы всё ещё совершали по ним свои обряды, но уже не понимая толком скрытого за ними смысла.
Это и была главная тайна, которой заманивала доверчивых читателей книжка Кюммерлинга. Что же могло случиться с великой цивилизацией? Хроники ни одного из народов, населяющих Центральную Америку не говорили о том, какая участь постигла майя, какой чудовищный удар мог привести к тому, что эта культура вдруг исчезла, а несущий её народ стремительно, за несколько поколений, выродился, вернувшись к тому архаичному общинному строю, из которого пытался выкарабкаться в течение долгих веков.
Пропасть между теми индейцами, которых на Юкатане увидели европейцы и майя, создавшими огромную империю, сложную письменность, детальнейший календарь, более точный, чем тот, которым мы пользуемся сегодня, и, наконец, построившими в сельве свои города, была безграничной.