- Ты заявишь все, что тебе угодно, - сказал сержант, скрестив нагруди
руки и холодно глядя на него, - но не к чемуэтоделатьздесь.Тебееще
представится полная возможность и поговорить и послушать.
- Я знаю, только это статья особая. Человек не может жить без еды. Я по
крайней мере не могу. Это я к тому говорю, что взял кое-какуюснедьвтой
деревне, где церковь, вон что за болотами.
- Попросту говоря, украл, - сказал сержант.
- И сейчас скажу у кого. У кузнеца.
- Эге! - сказал сержант и уставился на Джо.
- Эге, Пип! - сказал Джо и уставился на меня.
- Еды было так, всякие остатки, и еще глоток спиртного, и паштет.
- Вы как, не заметили у себя дома пропажи паштета? -спросилсержант,
наклоняясь к Джо.
- Жена хватилась его как раз перед вашим приходом. Ты ведь слышал, Пип?
- Вот как, - сказал мой арестант, хмуро подняв глаза на Джо идажене
взглянув в мою сторону, - это вы, значит, ибудетекузнец?Ну,тогдане
прогневайтесь, ваш паштет я съел.
- Да на здоровье... мне-то не жалко, - добавилДжо,вовремявспомнив
про миссис Джо. - В чем ты провинился, нам неизвестно,но,видитбог,мы
вовсе не хотим, чтобы ты из-за этого помер с голоду, бедныйты,несчастный
человек. Верно, Пип?
Опять, как утром на болоте, в горле у каторжника что-то булькнуло, и он
поворотился к нам спиной. Лодка темвременемвернулась,конвойныестояли
наготове; мы вышли вслед за моим арестантом на пристань, сложенную изкамня
и грубо отесанных бревен, и видели, как его посадили в лодку, где навеслах
сидели такие же каторжники, как он. При встрече с ним никтонепроявилни
удивления, ни интереса, ни радости, ни сочувствия, никто не сказал ни слова,
только чей-то голос в лодке рявкнул,точнонасобак:"Давайгреби!",и
раздался мерный плеск весел. В свете факелов нам видна была плавучая тюрьма,
черневшая не очень далеко отилистогоберега,какпроклятыйбогомНоев
ковчег. Сдавленная тяжелыми балками, опутанная толстыми цепями якорей, баржа
представлялась мне закованной в кандалы, подобно арестантам. Мы видели,как
лодка подошла к борту и как моего каторжника подняли на баржуионисчез.
Тогда остатки факелов шипя полетели в воду и погасли, словнодлянеговсе
навсегда было кончено.
ГЛАВА VI
Даже после того как обвинение в кражебылостольнеожиданносменя
снято, я ни минутынепомышлялочистосердечномпризнании;однакомне
хочется думать, что мною руководили и добрые чувства.
Когда миновала опасность, что мой проступок будетобнаружен,мысльо
миссис Джо, сколько помнится, перестала меня смущать. Но Джо я любил - вте
далекие дни, возможно, лишь за то, что он, добрая душа, не противился этому,
- и уж тут мне не так-то легко было усыпить свою совесть.Ещедолго(ав
особенности, когда он хватился своего подпилка) менямучилосознание,что
надо рассказать Джо всю правду.
И все же яэтогонесделал-несделал
потому, что боялся показаться в его глазах хуже,чембылнасамомделе.
Страх, что я лишусь доверия Джо и отныне будусидетьповечерамуогня,
устремив тоскливый взор на того, кто уже не будет мнетоварищемидругом,
накрепко сковал мне язык. Больноевоображениетвердиломне,чтоеслия
откроюсь Джо, то всякий раз, как он начнет теребить свои русыебакены,мне
будет казаться, что он размышляет о моем прегрешении. Если яоткроюсьДжо,
то всякий раз, как он хотя бы мимоходом взглянет на поданные к столу остатки
вчерашнего мяса или пудинга, мне будет казаться, что он думает,непобывал
ли я в кладовой. Если я откроюсьДжоикогда-нибудьпивопокажетсяему
безвкусным или слишком густым, то я весь зальюсь краской от сознания, что он
заподозрил в нем примесь дегтя. Короче говоря, я из трусости не сделал того,
что заведомо надлежало сделать, так же как раньшеизтрусостисделалто,
чего делать заведомо не надлежало. В то время я совсем не зналсветаине
подражал никому из многочисленных его обитателей, поступающих точно также.
Как истый философ-самородок, я нашел длясебяэтотпутьбезпосторонней
помощи.
Я стал клевать носом, как только мы отошли от плавучей тюрьмы,иДжо,
заметив это снова взял меняназакоркиинесдосамогодома.Бедняга
порядком измучился дорогой, ибо мистер Уопсл, который совсем выбился из сил,
был в такомскверномнастроении,что,будьдверицерквиоткрыты,он,
наверно, отлучил бы от нее всех участников нашего похода, начиная сменяи
Джо. За отсутствием же такой возможности он упорно плюхался в грязь, датак
часто, что если бы подобноеповедениекаралосьсмертью,товещественных
доказательств, обнаруженных на его брюках, когда он снял свой мокрыйсюртук
у огня в нашейкухне,сизбыткомхватилобы,чтобыотправитьегона
виселицу.
Я в это время стоял посреди кухни и шатался как пьяненький, потомучто
меня только что спустили на пол и потомучтояуспелкрепкозаснуть,а
проснулся в теплой, светлой комнате, среди шума голосов. Когдаяпришелв
себя (чему способствовал чувствительный толчок между лопатками иободряющее
восклицание моей сестры: "Ох, до чего же несносный мальчишка!"), Джотолько
что кончил рассказ об удивительном признаниикаторжника,ивсенаперебой
строилипредположениянасчеттого,каконпрониквкладовую.Мистер
Памблчук, тщательно осмотрев наши владения, пришел к выводу, что он залез на
крышу кузницы, оттуда - на крышу дома, а затем по трубе спустился в кухню на
веревке, которую сплел из своих простынь,разрезавихнаполосы.Мистер
Памблчук говорил очень уверенно, а кроме того, мистер Памблчукразъезжали
собственнойтележке,-иникомунеуступалдороги,-апотомувсе
согласились, что так оно и было.
Правда,мистерУопсл,сраздражениемусталогочеловека,громко
выкрикнул: "Нет!", но поскольку у него не было своей теории ипосколькуон
был без сюртука, никто не стал его слушать; к тому же от заднего егофасада
валил пар - он сушился, стоя спиной когню,-аэтоотнюдьневнушало
доверия.