- Хотел убить? - пренебрежительно повторил мой арестант. - Хотел, ине
убил? Я его задержал и сдал кому следует, вот что я сделал. Мало того, что я
не дал ему уйти с болота, я его сюда приволок, немножко не доволок до места.
Этот мерзавец, видите ли, благородный, джентльмен. Так вы теперь мне спасибо
скажите, что тюрьма получит обратно своегоджентльмена.Убитьего?Очень
нужно руки марать, когда я мог сделать кое-что похуже, - опять его засадить.
А тот все бормотал, задыхаясь:
- Он хотел... хотел меня убить. Будьте... будьте свидетелями.
- Вы меня послушайте, - сказал мой каторжник сержанту. - Я самушелс
баржи, мне никто не помогал. Захотел и ушел.Ябыинаэтомболотене
остался замерзать - вон, посмотрите, нога-то не закована, - кабынеузнал,
что он тоже здесь. Допустить, чтобы он ушел? Чтобыонвоспользовалсямоей
хитростью да сноровкой? Чтобы опять согнулменявбаранийрог?Нунет,
шалишь! Да если б я сдох вэтойканаве,-онуказалнанее,неуклюже
взмахнув скованными руками, - я б и то его не выпустил, так и держалбыдо
вашего прихода.
Другой арестант повторил, с содроганием оглядываясь на него:
- Он хотел меня убить. Если бы не вы, меня уже не было бы в живых.
- Врет он! - свирепо оборвал его мой каторжник. - Всю жизнь вралидо
смерти не перестанет.Давон,унегоэтоналиценаписано.Пусть-ка
посмотрит мне в глаза. Вот увидите, не посмеет.
Тот пытался выдавить из себя презрительную усмешку, - хотя так и не мог
унять дрожь, кривившую его губы, -посмотрелнасолдат,окинулвзглядом
болота и небо, но от своего противника упорно отводил глаза.
- Вот вам, - продолжал мой арестант. - Видали мерзавца? Видали,каку
него глаза шмыгают да стреляют по сторонам? Так же было и тогда,когданас
вместе судили. Ни разу на меня не взглянул.
У второго каторжника все кривились пересохшие губы, и глазапродолжали
беспокойно бегать, нонаконецоностановилсявзглядомнасвоемвраге,
проговорил: "Было бы на чтосмотреть",исиздевкойприщурилсянаего
скованные руки. Тут мой каторжник совсем рассвирепел и рванулсявперед,но
солдаты его удержали.
- Я ведь говорю вам, что он убил бы меня, если б мог, - сказалвторой,
и было видно, как он трясется от страха, а на губах у неговыступилибелые
хлопья пены.
- Довольно разговаривать, - сказал сержант. - Зажечь факелы.
Один из солдат, несший вместо ружья корзину, опустился на колено и стал
ее открывать, итутмойарестантвпервыеогляделсяиувиделменя.Я
неподвижно стоял рядом с Джо, - он спустилменяназемлю,ещекогдамы
только добрались до канавы. Поймав на себевзглядкаторжника,яумоляюще
посмотрел на него и еле заметно развел руками ипокачалголовой.Ядолго
ждал этой минуты, чтобы попытаться уверить его, что я тут ни при чем.Яне
мог бы сказать, понял ли он мое намерение: он только взглянул на меня как-то
странно и тотчас отвернулся.
Яне
мог бы сказать, понял ли он мое намерение: он только взглянул на меня как-то
странно и тотчас отвернулся. Но если бы он смотрел на меняхотьцелыйчас
или целый день, лицо его не могло бы выразить более напряженного внимания.
Солдат, который нес корзину, скоро высек огонь, зажег несколько факелов
и роздал их, оставив один себе. И до этого было почти темно, теперь же стало
совсем темно. а потом тьма еще сгустилась. Прежде чем уйтисэтогоместа,
четыре солдата,ставвкружок,дваждывыстрелиливвоздух.Вскорев
отдалении тоже зажглись факелы, одни -позадинас,другие-надальнем
берегу реки.
- Все в порядке, - сказал сержант. - Вперед,марш!Мыпрошлисовсем
немного, когда впереди три раза выстрелила пушка - так громко,чтоуменя
словно что-то лопнуло в ушах.
- Это в твою честь, - сказал сержант моему каторжнику. - Набаржеуже
известно, что тебя ведут. Не отставай, любезный. Сомкнись!
Их вели каждого под особым конвоем, поодаль друг от друга.Джодержал
меня за руку, а в другой руке несфакел.МистерУопслбылбынепрочь
воротиться домой, но Джо решил остаться до конца, и мы по-прежнему следовали
за солдатами. Теперь под ногами у насбылатвердаятропинка;онашлау
самого края воды, кое-где отступая от нее в обход запруды с осклизлым шлюзом
или с крошечной мельницей. Оглядываясь, я видел,какнасдогоняютдругие
огоньки. С наших факелов капали на тропинку большиеогненныекляксы,ия
видел, как они дымятся и вспыхивают. Абольшеяничегоневидел,кроме
черной тьмы. От смолистого пламени факелов воздух вокруг нассогревался,и
это как будто нравилось нашим пленникам, с трудом ковылявшим каждый всвоем
кольце мушкетов. Мы не могли идти быстро,потомучтообаонихромалии
совсем обессилели; раза два-три нам даже пришлось остановиться,чтобыдать
им передохнуть.
Так мы шли около часа, а потом увидели перед собой какое-тодеревянное
строение и пристань. Нас окликнул часовой, сержант ответил. Мы вошли. В доме
пахло табаком и известкой, ярко пылал огонь, горела лампа, и была стойка для
мушкетов,барабанинизкиедеревянныенары,похожиенаподставкуот
огромного катка для белья, где могли уместиться друг возле дружки неменьше
десяти солдат. Лежавшие на них три-четыресолдатавшинеляхневыказали
особого интереса при нашем появлении: приподняв голову, они сонно посмотрели
на нас и улеглись снова. Сержант с кем-то поговорил, записал что-то в книге,
а потом того каторжника, которого я называю "другим", выпели под конвоемна
пристань, чтобы первым отправить на баржу.
Мой каторжник больше ни разу не взглянул на меня. Пока мы были вдоме,
он стоял у очага, задумчиво глядя в огонь, или поочередиставилногина
решетку и задумчиво их разглядывал, словно жалея за то, что им так досталось
в последние дни. Вдруг он повернулся к сержанту и сказал:
- Я хочу кое-что заявить касательно своего побега. Это для того,чтобы
подозрение не пало на кого другого.