Нет, мы вас так не отпустим! – смеясь, воскликнула старшая хозяйка, крепко держа его за фалды – вольность, относившаяся ко времени их былого знакомства. – А вдруг это принесет малютке несчастье, если вы уйдете до крестин.
– Я очень тороплюсь, голубушка, – возразил дворецкий, однако, не слишком сопротивляясь, дозволил усадить себя за стол и, видя, что хозяйка дома поспешно ставит перед ним прибор, добавил:
– Нет, есть я решительно не могу, мы в замке прямо уже дышать не в силах, объедаясь с утра до ночи. Право, даже стыдно быть такими чревоугодниками, а всему виной английские пудинги, черт бы побрал этих англичан.
– Бог с ними, с вашими английскими пудингами, мистер Болдерстон, – сказала матушка Лайтбоди. – Отведайте‑ка наших пудингов: вот ржаной, а вот овсяный. Какой вы больше любите?
– Оба хороши, голубушка, оба превосходны, уж куда лучше, да с меня довольно и запаха – я только что отобедал (у несчастного с самого утра не было во рту ни крошки! ). Но, чтобы не обижать вас, хозяюшки, с вашего позволения, заверну их в салфетку да захвачу с собой, а за ужином обязательно съем.
Откровенно говоря, мне страх как надоели все эти пирожные и сладкие подливы, которыми потчует нас Мизи. Вы же знаете, Мэрион, деревенские лакомства всегда были мне больше по душе, и деревенские красавицы тоже, – прибавил он, смотря на молодую хозяйка. – Как похорошела после замужества! А ведь и раньше была первой красоткой в нашем приходе, да, пожалуй, и во всей окрестности. У доброй коровушки и телка хороша.
Женщины приняли комплименты каждая на свой счет и улыбнулись Калебу, потом они улыбнулись друг другу, а Калеб тем временем завернул пудинги в салфетку, которую специально принес на случай, словно фурьер‑драгун, повсюду таскающий с собой фуражную сумку, в надежде наполнить ее чем приведется.
– А что нового у вас в замке? – спросила молодая хозяйка.
– Нового? Да уж такие новости, каких вы никогда и не слыхивали! Лорд‑хранитель гостит у нас с дочерью; он прямо‑таки готов навязать ее нашему милорду, если тот сам не захочет взять ее в жены. Ручаюсь, сэр Эштон не преминет отдать за нею все наши бывшие земли.
– Ах, боже мой! – в один голос воскликнули обе женщины и тотчас засыпали Калеба вопросами:
– А он захочет на ней жениться? А хороша она собой?
А какие у нее волосы? А что на ней надето – амазонка или платье с накидкой?
– Та‑та‑та! Да тут не меньше дня нужно, чтобы ответить на все ваши вопросы, а у меня нет и минуты свободной. Но где же хозяин?
– Он поехал за пастором, – сообщила миссис Гирдер, – за достопочтенным Питером Байдибентом из Мосхеда; бедняжка долгое время скрывался от преследований в горах и схватил там ревматизм.
– Вот как! Виг, да еще из тех, что прятались в горах! – с нескрываемым раздражением воскликнул Калеб. – Я помню время, Мэрион, когда вы и другие порядочные женщины обращались в подобных случаях к достопочтенному мистеру Кафкушену и его молитвеннику.
– Что правда, то правда, мистер Болдерстон, – согласилась миссис Лайтбоди. – Но как же быть?
Джин – жена своего мужа и должна во всем его слушаться. Она и псалмы поет и гребень выбирает по его сказке. На то он хозяин и глава дома. Так‑то, мистер Болдерстон.
– И денежки, чего доброго, тоже у него хранятся? – спросил Калеб, которому мужское владычество в доме не сулило ничего хорошего.
– Все, до последнего пенни. Но, как видите, мистер Болдерстон, Гирдер наряжает ее как куколку, так что она не может на него пожаловаться. На чем выиграешь, а на чем и проиграешь.
– Ладно, ладно, Мэрион, – сказал Калеб, несколько павший духом, но отнюдь не сраженный.
На чем выиграешь, а на чем и проиграешь.
– Ладно, ладно, Мэрион, – сказал Калеб, несколько павший духом, но отнюдь не сраженный. – Вы, мне помнится, вели себя с вашим мужем иначе; ну Да у всякой пичужки свой голосок. Однако мне пора; я и зашел‑то только для того, чтобы сказать Гирдеру, что умер Питер Панчен, бочар при королевских погребах в Лите. Пожалуй, если мой господин замолвит словечко за вашего мужа перед лордом‑хранителем, это может принести Гилберту немалую пользу, но раз его нет дома…
– Ах, подождите его, – взмолилась молодая женщина, – я всегда говорила мужу, что вы желаете ему добра, но он такой обидчивый – слова нельзя сказать.
– Ну хорошо, подожду еще минутку.
– Значит, вы говорите, – начала молодая жена мистера Гирдера, – что мисс Эштон хорошенькая?
Она и должна быть хорошенькой, если собирается за нашего молодого лорда: он ведь такой красавчик и сидит на лошади как настоящий принц. Знаете, мистер Болдерстон, когда ему случается проезжать мимо нашего дома, он всегда смотрит в мое окно. Вот потому‑то я не хуже всех других знаю, какой он из себя.
– Еще бы, дружочек! Мой господин всегда говорит, что у жены бочара самые черные глазки во всем околотке, а я ему отвечаю: «Вполне возможно, ваша милость, ведь они ей достались от ее матушки. Черные‑пречерные, это уж мне по собственному опыту известно». А? Мэрион! Ха‑ха‑ха! Хорошее было времечко.
– Ах вы, старый проказник! – воскликнула Мэрион. – Разве так можно говорить при молодой женщине? Джин, мне кажется, ребенок плачет. Ну конечно, он опять схватил эту гадкую простуду.
Мать и бабка, натыкаясь друг на друга, бросились из кухни в темный угол дома, где находился юный виновник торжества.
Увидев, что поле боя очистилось, Калеб поднес к носу живительную понюшку – табак всегда придавал ему силы, помогая утвердиться в принятом решении.
«Не видать мне счастья на этом свете, – подумал он, – если Гирдер и Байдибент будут лакомиться этими вкусными утками».
Повернувшись к стоящим у очага мальчикам, Калеб сунул старшему из них, которому на вид было лет одиннадцать, два пенса и сказал:
– Вот тебе деньги, дружок, сбегай‑ка к миссис Смолтраш и попроси ее насыпать мне в кисет табачку; она тебе даст за труды пряник, а я пока поверчу за тебя утку.
Не успел старший мальчик закрыть за собою дверь, как Калеб, окинув оставшегося поваренка суровым и пристальным взором, снял с огня вертел с дикими утками, за которыми взялся присматривать, и, нахлобучив шляпу, торжественно удалился с трофеем в руках. Он шел не останавливаясь и задержался только у харчевни, чтобы в нескольких словах передать через хозяйку мистеру Хейстону Бакло, что его никак нельзя будет устроить в замке на ночь.
Просьба Рэвенсвуда была и так слишком кратко изложена его дворецким, но в устах деревенской трактирщицы она прозвучала совсем уж грубо и оскорбительно: не только Бакло, а любой, даже спокойный и уравновешенный человек вышел бы из себя. Капитан Крайгенгельт, при единодушном одобрении всех присутствующих, предложил догнать старую лису (то есть Калеба), пока она еще не ушла в свою нору, и задать ей хорошую трепку. Но Локхард тоном, не терпящим возражений, объявил слугам сэра Эштона и лорда Битлбрейна, что малейшая обида, причиненная домочадцам молодого Рэвенсвуда, нанесет тягчайшее оскорбление лорду‑хранителю. Сказав все это достаточно веско, чтобы отбить у слушателей охоту потешаться над стариком, он отправился в обратный путь, прихватив с собою двух слуг, нагруженных всей той снедью, какую ему удалось раздобыть, и в конце селения догнал Калеба.
Глава XIII
Принять ваш дар? – Да, я просил об этом,
Но хуже то, что, я уже украл,
И худшее, – что, растерялся я.