«Ум без гроша»
Лицо мальчика, единственного свидетеля нарушения Калебом всех законов собственности и гостеприимства, могло бы послужить прекрасным сюжетом для картины. Он остолбенел, словно воочию увидел один из тех призраков, о которых ему рассказывали в долгие зимние вечера; забыв о возложенной на него обязанности, он перестал поворачивать вертел и, в довершение всех бед, баранина пригорела и обуглилась. Увесистая пощечина вывела мальчика из оцепенения. Перед ним стояла миссис Лайтбоди, женщина тучная (хотя, надо полагать, другие качества соответствовали ее имени),
– Фи, как тебе не стыдно! – накинулись на него обе женщины. – При достопочтенном мистере Байдибенте!
– Виноват, – сказал бочар, – но…
– Произносить вслух имя врага рода человеческого, – сказал мистер Байдибент, – значит…
– Виноват, – повторил бочар.
– Значит, – продолжал преподобный отец, – подвергать себя искушениям, вынуждая его некоторым образом забыть тех несчастных, кои уже составляют предмет его попечений, и заняться тем, кто призывает имя его.
– Ладно, мистер Байдибент, будет, – взмолился бочар. – Ведь я уже признал свою вину, чего же еще? Но, с вашего позволения, я хочу спросить этих женщин, зачем они выложили на блюдо дичь, не дождавшись нашего приезда.
– Мы до нее не дотрагивались, Гилберт, – сказала Джин. – Несчастный случай…
– Какой там еще несчастный случай! – заорал Гилберт, бросая на нее гневный взгляд. – Утки‑то, надеюсь, целы? А?
Джин, испытывавшая благоговейный страх перед мужем, не осмелилась отвечать ему, но ее мать немедленно бросилась ей на помощь.
– Я отдала их одному моему знакомому, – заявила она зятю, воинственно отведя локти в сторону, словно собираясь при малейшем возражении упереть руки в бока. – Ну и что?
От такой самоуверенности у Гирдера на мгновение отнялся язык.
– Вы отдали моих диких уток, лучшее украшение нашего обеда?! – завопил он. – Ах вы, старая ведьма! Хотел бы я знать, как его зовут, этого вашего знакомого!
– Достопочтенный мистер Калеб Болдерстон из замка «Волчья скала», – отвечала Мэрион, готовая тотчас ринуться в бой.
Когда Гирдер услышал, что его роскошные утки принесены в дар нашему другу Калебу, которого по причинам, уже известным читателю, он решительно недолюбливал, он пришел в неописуемую ярость; ни одно обстоятельство не могло бы сильнее разжечь его негодование. Он замахнулся на миссис Лайтбоди хлыстом, но та даже не шелохнулась; собравшись с силами, она бесстрашно подняла на обидчика железную поварешку, которой только что поливала маслом жаркое. Без сомнения, это оружие не уступало хлысту, а поднявшая его длань была поувесистее, нежели рука Гирдера, а потому он счел за наилучшее выместить свой гнев на жене, издававшей какие‑то булькающие звуки, весьма похожие на жалобное всхлипывание, к которым пастор, поистине самый простодушный и добрейший из людей, отнесся с большим состраданием.
– А ты, безмозглая потаскушка, – заорал Гирдер, – ты спокойно смотрела, как мое добро отдают какому‑то бездельнику, этому пьянице и распутнику, этой старой развалине, этому лакею, отдают за то, что он поверещал над ухом у глупой старой сплетницы да наврал ей с три короба чепухи. Сейчас я с тобой…
Но тут за нее вступился пастор, пытаясь удержать бочара не только словом, но и делом; между тем миссис Лайтбоди, загородив собою дочь, воинственно размахивала поварешкой.
– Значит, нельзя уж поучить собственную жену?! – возмутился бочар.
– Свою жену, Гирдер, можешь учить сколько тебе угодно, – заявила миссис Лайтбоди, – но мою дочь ты не тронешь и пальцем: в этом уж можешь не сомневаться.
– Стыдитесь, мистер Гирдер, – увещевал пастор. – Не ожидал я от вас такого недостойного поведения! Как! Предаться греховной страсти: с таким гневом ополчиться на самое близкое и дорогое вам существо! И это в тот час, когда вы готовитесь исполнить священнейший долг христианина
– долг отца.
И за что? За пустое и презренное земное благо.
– Презренное! Пустое! – вскричал Гирдер. – Да я отроду не видывал такого жирного гуся! А таких прекрасных уток во всем свете не сыскать!
– Положим, что так, сосед, – возразил пастор. – Но взгляните: разве мало превосходных яств еще осталось в вашем доме? Я помню время, когда одна такая лепешка, которых, как я вижу, имеется у вас в избытке, показалась бы лучшим лакомством тем несчастным, что во имя святой веры умирали с голоду в горах, в болотах и вырытых в земле пещерах, где они скрывались от гонений.
– Вот это‑то меня и бесит, – сказал бочар, желавший хотя бы в ком‑нибудь найти сочувствие.