– Коли на то пошло, – сказал капитан!, – я не намерен оттягивать капитуляцию лицемерными переговорами (как это отлично проделал сэр Джеймс Рэмзи при осаде Ганнау в лето от рождества Христова тысяча шестьсот тридцать шестое) и откровенно признаюсь, что если ваше жалованье придется мне так же по душе, как ваш провиант и ваше общество, то я готов тотчас же присягнуть вашему знамени.
– Жалованье мы теперь можем назначить очень небольшое, – отвечал лорд Ментейт, – ибо выплачивается оно из общей казны, которая пополняется теми из нас, у кого есть кое‑какие средства. Я не имею права обещать капитану Дальгетти больше полталера в сутки.
– К черту все половинки и четвертушки! – воскликнул капитан. – Будь на то моя воля, я не позволил бы делить пополам этот талер, так же как женщина на суде Соломона не позволила разрубить пополам свое собственное дитя.
– Это сравнение едва ли уместно, капитан Дальгетти, ибо я уверен, что вы скорее бы согласились разделить талер пополам, нежели отдать его целиком вашему сопернику. Впрочем, я могу обещать вам целый талер, с тем что задолженность будет покрыта по окончании похода.
– Ох, уж эта задолженность! – заметил капитан Дальгетти. – Вечно обещают покрыть ее и никогда не держат слова. Что Испания, что Австрия, что Швеция – все поют одну и ту же песню! Вот уж дай бог здоровья голландцам: хоть они никуда не годные солдаты и офицеры, но зато платить – мастера! И, однако, милорд, если бы я мог удостовериться в том, что мое родовое поместье Драмсуэкит попало в руки какого‑нибудь негодяя из числа пресвитериан, которого в случае нашего успеха можно было бы признать изменником и отобрать у него землю, то я, пожалуй, согласился бы воевать заодно с вами, так сильно я дорожу этим плодородным и красивым уголком.
– Я могу ответить на вопрос капитана Дальтетти, – сказал Сибболд, второй слуга графа Ментейта, – ибо если его родовое поместье Драмсуэкит не что иное, как пустынное болото, лежащее в пяти милях к югу от Эбердина, то я могу ему сообщить, что его недавно купил Элиас Стрэкен, отъявленный мятежник, сторонник парламента.
– Ах, он, лопоухий пес! – воскликнул капитан Дальгетти в бешенстве. – Кто дал ему право покупать наследственное имение, принадлежавшее нашему роду в течение четырех столетий! Cynthius aurem vellet, как говорили у нас в духовном училище; это означает, что я за уши вытащу его из дома моего отца! Итак, милорд, отныне моя рука и мой меч принадлежат вам; я весь ваш, телом и душой, пока смерть нас не разлучит, – или до конца ближайшего похода: смотря по тому, что наступит раньше.
– А я, – сказал молодой граф, – скреплю наш договор, выдав вам жалованье за месяц вперед.
– Это даже лишнее, – заявил Дальгетти, торопясь, однако, припрятать деньги в карман. – А теперь я должен спуститься вниз, осмотреть свое боевое седло и амуницию, позаботиться, чтобы Густаву дали корму, и сообщить ему, что мы с ним снова поступаем на службу…
– Хорош наш новый союзник! – обратился лорд Ментейт к Андерсону, как только капитан вышел. – Боюсь, что нам от него будет мало чести.
– Зато он умеет воевать по‑новому, – заметил Андерсон, – а без таких офицеров нам едва ли удастся достигнуть успеха в нашем предприятие.
– Сойдем‑ка и мы вниз, – отвечал лорд Ментейт, – посмотрим, как идет сбор, ибо я слышу шум и суету в замке.
Когда они вошли в зал, где слуги почтительно стояли у стен, лорд Ментейт обменялся приветствием с хозяином и его английскими гостями; Аллан, сидевший у очага на той же скамье, что и накануне вечером, не обратил на вошедших ни малейшего внимания.
Когда они вошли в зал, где слуги почтительно стояли у стен, лорд Ментейт обменялся приветствием с хозяином и его английскими гостями; Аллан, сидевший у очага на той же скамье, что и накануне вечером, не обратил на вошедших ни малейшего внимания.
В это время старик Доналд поспешно вбежал в комнату:
– Посланный от Вих‑Элистер Мора: он прибудет сегодня к вечеру.
– А много ли с ним людей? – спросил Мак‑Олей.
– Двадцать пять – тридцать человек, – отвечал Доналд, – его обычная свита.
– Навали побольше соломы в большом сарае, – приказал хозяин.
Тут, спотыкаясь, вбежал в зал другой слуга и объявил о приближении сэра Гектора Мак‑Лина, «прибывающего с большой свитой».
– Этих тоже в большой сарай, – распорядился Мак‑Олей, – только в другом углу, а то они того и гляди передерутся.
Снова появился Доналд; лицо старика выражало полную растерянность.
– Видно, народ взбесился, – заявил он. – Мне думается, все горцы поднялись с места. Эван Дху из Лохиеля будет здесь через час, а сколько с ним людей – один бог ведает.
– Отведи им помещение в солодовне, – сказал хозяин.
Слуги не успевали докладывать о прибытии все новых и новых вождей, из которых ни один не согласился бы пуститься в путь без свиты в шесть‑семь человек. При каждом новом имени Антюс Мак‑Олей отдавал приказание отвести помещение для вновь прибывающих: конюшни, сеновал, скотный двор, сараи – словом, все службы радушно предоставлялись на эту ночь в распоряжение гостей. Появление Мак‑Дугала Лорна, приехавшего, когда все уже было занято, привело хозяина в немалое замешательстве.
– Что же, черт возьми, теперь делать, Доналд? – промолвил он. – В большом сарае, пожалуй, поместилось бы еще человек пятьдесят, если бы потеснее уложить их друг на дружку; но они пустят в ход ножи из‑за того, кому где лежать, и к утру мы застанем в сарае кровавое месиво.
– О чем тут думать? – сказал Аллан, вскакивая и подходя к брату со свойственной ему стремительностью. – Разве у нынешних шотландцев тело слабее или кровь жиже, чем у их отцов? Выкати им бочку асквибо – вот им и ужин. Вереск будет им ложем, пледы – постелью, чистое небо – пологом. И если прибудет хоть тысяча горцев – всем хватит места на широком лугу!
– Аллан прав, – заметил его брат. – Странно, – добавил он, обращаясь к Масгрейву, – что Аллан, который, говоря между нами, не совсем в своем уме, часто оказывается разумнее всех нас вместе взятый! Понаблюдайте за ним. :
– Да, – продолжал Аллан, вперив мрачный взор в глубину зала, – пусть начнут с того, чем кончат. Многие из тех, что нынче уснут здесь на вереске, когда подуют осенние ветры, будут лежать на этом лугу, не чувствуя стужи и не сетуя на холодную постель.
– Не предсказывай, брат! – воскликнул Ангюс. – Ты накличешь беду.
– А чего же иного ты ждешь? – спросил Аллан, и вдруг глаза его закатились, судорога пробежала по всему телу, и он упал на руки Доналда и старшего брата, уже ожидавших припадка и потому успевших подхватить больного. Они усадили его на скамью и поддерживали под руки, пока он не пришел в себя и не попытался снова заговорить.
– Ради бога, Аллан, – обратился к нему брат, хорошо знавший, какое тяжелое впечатление могли произвести на гостей его пророчества, – не говори ничего, что могло бы лишить нас мужества!
– Я ли могу лишить вас мужества? – спросил Аллан. – Пусть каждый идет навстречу своей судьбе, как я иду навстречу своей.