Чему быть, того не миновать. И много славных побед одержим мы на поле брани, прежде чем выйдем к месту последнего побоища или взойдем на черную плаху.
– Какое побоище? Какая плаха? – послышались голоса со всех сторон, ибо Аллан давно заслужил среди горцев славу ясновидца.
– Вы и так слишком скоро это узнаете, – отвечал Аллан. – А теперь оставьте меня. Я устал от ваших вопросов. – Он прижал руку ко лбу, оперся локтем о колено и погрузился в глубокое раздумье.
– Пошли за Эннот Лайл и вели принести арфу, – шепнул Ангюс своему слуге.
– А вас, господа, прошу пожаловать к столу; надеюсь, вы не побрезгуете нашим неприхотливым завтраком.
Все, кроме Ментейта, последовали за гостеприимным хозяином. Молодой граф остановился в глубокой амбразуре одного из окон.
Вскоре в комнату неслышно скользнула Эвнот Лайл; она вполне оправдывала слова лорда Ментейта, назвавшего ее самым воздушным, волшебным созданьем, когда‑либо ступавшим по зеленой лужайке в лучах лунного света. Она была мала ростом и потому казалась очень юной, и хотя ей уже шел восемнадцатый год, ее можно было принять за тринадцатилетнюю девочку. Ее прелестная головка, кисти рук и ступни так хорошо гармонировали с ее ростом и легким, воздушным станом, что сама царица фей Титания едва ли могла бы найти более достойное воплощение. Волосы у Эннот были несколько темнее того, что принято называть льняными, и густые кудри красиво обрамляли ее нежное лицо, выражавшее простодушную веселость. Если ко всему этому добавить, что девушка, несмотря на свою сиротскую долю, казалась самым жизнерадостным и счастливым существом на свете, читателю станет понятным то внимание, которым она была окружена. Эннот Лайл была всеобщей любимицей; она появлялась среди суровых обитателей замка, «словно луч солнца над мрачной морской пучиной», – как выразился о ней, пребывая в поэтическом настроении, сам Аллан, – вселяя в окружающих кроткую радость, которой было переполнено ее сердце.
Когда Эннот показалась на пороге, лорд Ментейт вышел из своего убежища и, подойдя к молодой девушке, приветливо пожелал ей доброго утра.
– Доброго утра и вам, милорд, – вспыхнув, отвечала она и с улыбкой протянула ему руку. – Нечасто мы видим вас в замке в последнее время. А сейчас, боюсь, вы приехали сюда не с мирными намерениями.
– Во всяком случае, Эннот, я не помешаю вам наслаждаться музыкой, – возразил лорд Ментейт, – хотя мое появление в замке, быть может, и внесет разлад. Бедняге Аллану сейчас нужны ваша игра и ваше пение.
– Мой избавитель, – сказала Эннот Лайл, – имеет право на мое скромное дарование так же как и вы, милорд, – вы ведь тоже мой избавитель: вы принимали самое горячее участие в спасении моей жизни, которая сама по себе не имела бы никакой цены, если бы я не могла быть хоть чем‑нибудь полезной моим покровителям.
С этими словами она села на скамью, недалеко от Аллана Мак‑Олея, и, настроив свою небольшую арфу – размером около тридцати дюймов, – запела, аккомпанируя себе. Она напевала старинную гэльскую мелодию, и слова этой песни, на том же языке, были очень древнего происхождения. Мы прилагаем ее здесь в переводе Секундуса Макферсона, эсквайра из Гленфоргена; и хотя перевод подчинен законам английского стихосложения, мы надеемся, что он не менее достоверен, чем перевод Оссиана, сделанный его знаменитым однофамильцем.
– Нам беду сулить готовы
Вороны, сычи и совы.
Спит больной. Летите прочь!
Крик ваш слушал он всю ночь.
Прочь в руины, в подземелья,
В чащу зарослей, в ущелья ‑
В царство мрака! Чу, с высот
Жаворонок песню льет!
Убегайте в топь, в леса,
Волк‑шатун, юла‑лиса!
Близок хлев, а в нем – ягнятки,
Убегайте без оглядки,
Не оставив и следа, ‑
День идет, а с ним – беда.
Слышите: вдали, у лога,
Будят эхо звуки роса.
Как призрак тает, все бледнея,
Луна с рассветом. Злая фея,
Фантом, пугающий в пути
Скитальцев робких, прочь лети!
Гаси свой факел, дух бесплотный,
Он в топь ведет во тьме болотной.
Ты отплясал, твой срок истек ‑
Уже в лучах горит восток.
Рой грешных мыслей, черных дум,
Во сне гнетущих вялый ум,
Отхлынь от спящего. Так тает
Туман, когда заря блистает.
И ты, злой дух, чей страшный вид
Нам кровь и сердце леденит,
Шпорь вороного! Убирайся
И с ликом солнца не встречайся!
Во время пения Аллан Мак‑Олей постепенно пришел в себя и начал сознавать, что происходит кругом. Глубокие морщины на лбу разгладились, и черты его, искаженные душевной болью, стали спокойней. Когда он поднял голову и выпрямился, выражение его лица, оставаясь глубоко печальным, утратило, однако, прежнюю дикость и жестокость, и теперь Аллан казался мужественным, благородным и не лишенным привлекательности, хотя его отнюдь нельзя было назвать красивым. Густые темные брови уже не были угрожающе сдвинуты, а его серые глаза, перед тем исступленно сверкавшие зловещим огнем, смотрели теперь спокойно и твердо.
– Слава богу, – произнес он после минутного молчания, когда замерли последние звуки арфы. – Рассудок мой больше не затемнен… Туман, омрачавший мою душу, рассеялся…
– За эту счастливую перемену, брат Аллан, – сказал лорд Ментейт, подходя к нему, – ты должен благодарить не только господа бога, но и Энног Лайл.
– Благородный брат мой Ментейт, – отвечал Аллан, вставая со скамьи и здороваясь с графом столь же почтительно, сколь и приветливо, – хорошо знает мой тяжкий недуг и по доброте своей не посетует на то, что я столь поздно приветствую его как гостя этого замка.
– Мы с тобой такие старые знакомые, Аллан, – сказал лорд Ментейт, – и к тому же такие добрые друзья, что всякие церемонии между нами излишни, но сегодня здесь соберется добрая половина всех горных кланов, а с их вождями, как тебе известно, необходимо соблюдать все правила учтивости. Как же ты отблагодаришь Эннот за то, что она сделала тебя способным принять Эвана Дху и еще невесть сколько гостей в шапках с перьями?
– Чем он отблагодарит меня? – сказала Эннот улыбаясь. – Да, уж надеюсь, не меньше, чем самой лучшей лентой с ярмарки в Дуне.
– С ярмарки в Дуне, Эниот? – печально повторил Аллан. – Много прольется крови, прежде чем наступит этот день, и, быть может, мне не суждено увидеть его. Но хорошо, что ты напомнила мне о том, что я Давно хотел сделать.
С этими словами он вышел из комнаты.
– Если он будет продолжать в том же духе, – заметил лорд Ментейт, – вам придется постоянно держать наготове вашу арфу, милая Эниот.
– Надеюсь, что нет, – грустно промолвила Эннот. – Этот припадок длился очень долго и, вероятно, не скоро повторится. Как ужасно видеть человека от природы великодушного и доброго и пораженного столь жестоким недугом!
Она говорила так тихо, что лорд Ментейт невольно подошел поближе и слегка наклонился к ней, чтобы лучше уловить смысл ее слов. При неожиданном появлении Аллана они так же невольно отшатнулись друг от друга с виноватым видом, словно застигнутые врасплох во время разговора, который они хотели бы сохранить в тайне от него. Это не ускользнуло от внимания Аллана; он резко остановился в дверях, лицо его исказилось, глаза грозно сверкнули; но это длилось лишь одно мгновение. Он провел по лицу своей широкой мускулистой рукой, точно желая стереть все следы гнева, и подошел к Эннот, держа в руке небольшой дубовый ларчик с причудливой инкрустацией.