Жители Камнора гордились своим хозяином гостиницы, а хозяин был горд своим домом, своим вином, своей дочкой и самим собой.
Во дворе такой гостиницы, именовавшей этого честного человека своим хозяином, и спешился однажды поздно вечером некий путешественник. Он вручил конюху свою лошадь, видимо проделавшую долгий путь, и задал несколько вопросов, вызвавших нижеследующий диалог между служителями славного «Черного медведя»:
– Эй, буфетчик Джон!
– Я тут как тут, конюх Уил, – ответил человек со втулкой, появившись в широкой куртке, холщовых штанах и зеленом переднике из двери, ведущей, по‑видимому, в наружный погреб.
– Вот джентльмен спрашивает, есть ли у тебя добрый эль, – продолжал конюх.
– Пропади я пропадом, если нет, – ответствовал буфетчик. – Ведь между нами и Оксфордом всего четыре мили. Ей‑ей, если бы мой эль не шарахал по головам студентов, они разом шарахнули бы меня по башке оловянной кружкой.
– Это называется у вас оксфордской логикой? – спросил незнакомец, который уже бросил поводья и подходил к двери гостиницы, где его встретили весьма объемистые очертания фигуры самого Джайлса Гозлинга.
– Вы толкуете о логике, господин гость? – сказал хозяин. – Ну что ж, тогда отсюда следует прямой вывод:
Дай торбу коню,
Мне – вина, и к огню!
– Аминь! Говорю это от чистого сердца, добрейший хозяин, – ответил незнакомец. – Давай‑ка сюда кварту своего лучшего Канарского вина и любезно помоги мне его распить.
– Ну, сэр путешественнике вами и впрямь что‑то приключилось, ежели вы призываете на помощь хозяина, чтобы расхлебать кварту хереса. Вот будь это целый галлон, вам, пожалуй, понадобилась бы моя помощь, и при этом вы могли бы все‑таки считать себя изрядным пьянчугой,
– Не бойся за меня, – возразил гость. – Я выполню свой долг, как оно и подобает человеку, очутившемуся в пяти милях от Оксфорда. Ибо я вернулся с полей Марса совсем не для того, чтобы уронить свое достоинство в глазах последователей Минервы.
Пока он это говорил, хозяин с видом сердечного радушия провел гостя в большую низкую комнату, где несколько человек сидели, разбившись на небольшие группы, – одни пили, другие играли в карты, третьи беседовали между собой, а остальные, кому дела предписывали на следующее утро встать пораньше, уже заканчивали свой ужин и советовались с управителем о том, как им лучше разместиться на ночлег.
Прибытие незнакомца привлекло к нему, как всегда это бывает, всеобщее и довольно небрежное внимание, из коего воспоследовали такие выводы. Гость был один из тех, кто, будучи статными и не столь уж уродливыми, тем не менее так далеки от подлинной красоты, что то ли из‑за выражения лица, или тона голоса; или походки и манер, в общем, не вызывают особого желания находиться в их обществе. Говорил незнакомец смело, но не очень откровенно, и казалось, что он настойчиво и как можно скорее хочет добиться какой‑то степени внимания и уважения, и боится, что ему откажут в ней, если он немедленно не докажет своих прав на нее. Одет он был в дорожный плащ, из‑под которого виднелась красивая короткая куртка с кружевами, стянутая кожаным поясом, за который были заткнуты меч и пара пистолетов.
– Вы захватили в дорогу, сэр, все необходимое, – сказал хозяин, поглядывая на оружие. Он поставил на стол слегка подогретое испанское белое сухое вино, заказанное путешественником.
– Да, хозяин. Я убедился в полезности этих предметов, когда мне угрожала опасность. Я не расстаюсь, как ваши современные вельможи, со своей свитой в ту минуту, когда она мне уже не нужна.
– Ах, вот оно что, сэр! – заметил Джайлс Гозлинг. – Вы, стало быть, из Нидерландов, из страны пик и мушкетов?
– Я был наверху и внизу, друг мой, на всех просторах и широтах, далеко и близко.
– Ах, вот оно что, сэр! – заметил Джайлс Гозлинг. – Вы, стало быть, из Нидерландов, из страны пик и мушкетов?
– Я был наверху и внизу, друг мой, на всех просторах и широтах, далеко и близко. Но я подымаю за твое здоровье стакан твоего винца. Налей‑ка и себе стаканчик за мое здоровье, и если оно не достигает превосходной степени, все‑таки выпей то, что изготовил сам.
– Не достигает превосходной степени? – воскликнул Джайлс Гозлинг, опустошая стакан и причмокивая губами с невыразимым удовольствием. – Я не знаю ничего более превосходного, и, сколько мне известно, такого вина нет даже и в Вэнтри, в «Трех журавлях». Но если вы найдете лучшее вино в Хересе или на Канарских островах, пусть никогда в жизни я не прикоснусь больше ни к кружке, ни к денежке. Вот, гляньте‑ка на свет, и вы увидите, как маленькие пылинки пляшут в золотистой влаге, как в солнечном луче. Но лучше наливать вино десятерым мужикам, чем одному путешественнику. А что, разве вино вашей милости не по вкусу?
– Винцо недурное, хозяин, да и приятное. Но ежели хочешь знать, что такое настоящее вино, так пей его там, где растет виноград. Поверь, что испанцы слишком умны, чтобы посылать сюда самые душистые лозы. Да и это, которое ты считаешь высшим букетом, где‑нибудь в Ла‑Корунье или в порту святой Марии расценивалось, поди, просто как стакан дерьма. Изволь‑ка поездить, хозяин, по белу свету, и тогда познаешь глубокие тайны бочек и кружек.
– Право же, синьор гость, – ответил Джайлс Гозлинг, – если бы я отправился путешествовать только потому, что был недоволен тем, что могу раздобыть у себя на родине, я свалял бы большого дурака. А кроме того, смею вас уверить, есть уйма олухов, которые воротят нос от хорошего вина, а сами всю жизнь торчат в дыму и туманах старой Англии. А поэтому да здравствует мой собственный очаг!
– Это вы так раскидываете своим слабым умишком, хозяин, – возразил незнакомец. – Ручаюсь, что ваши сограждане не придерживаются столь низменного образа мыслей. Среди вас, как я полагаю, есть храбрецы, которые проделали морской поход в Виргинию или по крайней мере побывали в Нидерландах. А ну‑ка, побарабаньте дубинкой по своей памяти. Разве у вас в чужих краях нет друзей, о которых вам приятно было бы получить весточку?
– У меня, по правде сказать, нет, сэр, – ответил хозяин, – с той поры как кутилу Робина из Драйсендфорда ухлопали при осаде Брилля. Черт бы побрал тот мушкет, из которого вылетела пуля, ведь более веселого парня у меня за кружкой в полночь никогда не бывало! Но он умер и погребен, и я не знаю больше ни солдата, ни путешественника (а они все товарищи солдату), за которого я бы дал хоть очищенное от кожуры яблочко.
– Вот уж это странно, клянусь мессой. Как! Столько наших английских храбрецов в чужих краях, а вы, особа, по‑видимому, здесь значительная, и не имеете среди них ни друга, ни родственника?
– Ну, уж если говорить о родственниках, – ответил Гозлинг, – то есть у меня один такой непутевый родственничек, который уехал отсюда в последний год царствования королевы Марии. Да уж пусть он лучше бы погиб, чем нашелся.
– Не надо так говорить, друг мой, если за последнее время вы не слыхали о нем ничего худого. Многие дикие жеребята превращались потом в благородных коней. А как его зовут, позвольте узнать?
– Майкл Лэмборн, – ответил хозяин «Черного медведя», – это сын моей сестры, да только мало радости вспоминать его имя и родство с ним.
– Майкл Лэмборн! – повторил незнакомец, словно стараясь что‑то припомнить. – Позвольте, а не родственник ли вы некоему Майклу Лэмборну, доблестному воину, который так отличился при осаде Венло, что граф Мориц лично благодарил его перед строем всей армии? Говорили, что он английский солдат и не очень знатного рода.