– Вряд ли это был мой племянник, – заметил Джайлс Гозлинг, – ибо тот был не храбрее куропатки на все, что угодно, кроме разных пакостей.
– Ну, знаете ли, многие обретают храбрость на войне, – возразил незнакомец.
– Может быть, и так, – ответил хозяин, – но мне думается, что наш Майкл скорее потеряет там и те крохи храбрости, которые у него вообще когда‑то были.
– Майкл Лэмборн, которого я знал, – продолжал путешественник, – всем был хорош: всегда веселый, одет с иголочки, а уж премиленьких девчонок он высматривал прямо‑таки с ястребиной зоркостью.
– А наш Майкл, – возразил хозяин, – ходил с видом собаки, которой привязали на хвост бутылку, и носил такую куртку, что каждый лоскут ее словно прощался со всеми остальными.
– Ну, знаете ли, на войне легко подобрать себе превосходное обмундирование, – ответил гость.
– Наш Майк, – сказал хозяин, – скорее подберет себе одежду в лавке старьевщика, стоит только хозяину на минутку отвернуться. А что касается ястребиной зоркости, о которой вы упомянули, то она всегда была направлена на мои плохо лежавшие ложки. Он был подручным буфетчика в этом благословенном доме целую четверть года, и если бы он прожил тут у меня еще три месяца, со всеми своими обсчетами, обманами, ошибками и облапошиваниями, то я преспокойно мог бы снять свою вывеску, запереть на замок дом и отдать ключ на хранение дьяволу.
– Да, но все‑таки вы бы малость опечалились, – продолжал путешественник, – если бы я уведомил вас, что беднягу Майка Лэмборна убили, когда он, ведя за собой в атаку свой полк, брал укрепление под Маастрихтом?
– Я бы опечалился? Да это была бы для меня самая желанная весть о нем – я убедился бы тогда, что его не повесили. Но бог с ним, сомневаюсь, чтобы его смерть принесла такую честь его друзьям. А если бы и так, то я скажу вот что, – тут он осушил еще кружку вина, – упокой господи его душу, скажу от чистого сердца.
– Потише, приятель, – ответил путешественник, – не бойтесь, вы еще будете гордиться вашим племянником, особенно если он и был тем самым Майклом Лэмборном, которого я знал и любил почти как самого себя. А не можете ли вы указать мне примету, по которой я мог бы судить – одно и то же это лицо или нет?
– По правде говоря, не могу ничего такого припомнить, – ответил Джайлс Гозлинг, – разве только что у нашего Майка на левом плече было выжжено клеймо в виде виселицы за кражу серебряного бокала у госпожи Снорт из Хогсдитча.
– Ну, уж это вы врете, как отъявленный плут, дядюшка, – сказал незнакомец, откидывая кружева и спуская с плеча рукав своей куртки. – Клянусь нынешним прекрасным денечком, мое плечо такое же гладкое, как и твое собственное.
– Как, Майк… мальчик мой? Майк? – воскликнул хозяин. – Да вправду ли это ты? А я, признаться, так и думаю уж целых полчаса – ведь никто другой не стал бы и вполовину так интересоваться тобой. Но вот что, Майк, если твое плечо так чисто, как ты говоришь, то ты должен признать, что мистер Тонг, палач, был милостив и заклеймил тебя холодным железом.
– Полно, дядюшка, хватит шуточек! Придержи‑ка их при себе для приправы своего прокисшего эля, и посмотрим, какой радушный прием ты окажешь родственнику, который скитался по свету восемнадцать лет, видел закат солнца там, где оно встает, и допутешествовался до того, что запад для него стал востоком.
– Ты привез с собой, как я вижу, одно свойство путешественника, Майк, и как раз такое, ради которого не стоило и путешествовать. Я хорошо помню, что среди прочих твоих качеств было одно: нельзя было верить ни одному твоему слову.
Я хорошо помню, что среди прочих твоих качеств было одно: нельзя было верить ни одному твоему слову.
– Вот вам, джентльмены, неверующий язычник, – сказал Майкл Лэмборн, обращаясь к свидетелям этой странной встречи дяди с племянником, среди которых, кстати, были и уроженцы этой деревни, знакомые с его юношескими проказами. – Вот уж, можно сказать, заколол мне с подвохом камнорского жирного тельца. Но вот что, дядюшка, я вылез не из мешка с отрубями и не из свиного корыта, и плевать мне, на твое радушие или нерадушие. У меня с собой есть кое‑что такое, что заставит принимать меня радушно везде, куда бы я ни явился.
Говоря это, он извлек из кармана довольно тощий кошелек с золотом, вид которого произвел некоторое впечатление на присутствующих. Одни, покачивая головой, стали шептаться друг с другом, а двое или трое из менее щепетильных сразу припомнили, что это их школьный товарищ, земляк и так далее. С другой стороны, двое или трое из степенных, важных посетителей, тоже покачав головой, покинули гостиницу, бормоча про себя, что если Джайлс Гозлинг желает процветать и дальше, он должен немедленно выдворить отсюда своего промотавшегося, безбожного племянника. Гозлинг как будто и сам придерживался того же мнения, ибо даже вид золота произвел на почтенного джентльмена гораздо меньшее впечатление, нежели на обычных представителей его профессии.
– Родственничек Майкл, – сказал он, – спрячь‑ка подальше свой кошелек. Сын моей сестры в моем доме не будет платить за ужин и ночлег. Но я полагаю, что вряд ли ты захочешь задерживаться там, где ты слишком хорошо известен.
– По этому вопросу, дядюшка, – возразил путешественник, – я буду сообразовываться с собственными нуждами и удобствами. А тем временем я хотел бы угостить ужином и поднести по прощальной кружке добрым землякам, которые не возгордились и вспомнили Майкла Лэмборна, подручного буфетчика. Если хотите дать мне позабавиться за мои денежки – хорошо, а нет – так отсюда всего две минуты ходу до «Зайца с барабаном», и, смею думать, наши соседи не посетуют, что им придется пройтись туда со мной.
– Ну нет, Майк, – объявил дядя, – раз уж над твоей головой промчались восемнадцать лет и, как я надеюсь, ты малость образумился, ты не можешь уйти из моего дома в такое время и сейчас же получишь все, что тебе ни вздумается заказать. Только хотелось бы мне знать: кошелек, которым ты тут бахвалишься, так ли хорошо добыт, как, по всей видимости, хорошо набит?
– Вот вам Фома неверный, добрые соседи, – сказал Лэмборн, снова взывая к вниманию собравшихся. – Он хочет во что бы то ни стало содрать с безумных проделок своего родственника налипшую на них коросту долгих лет. А что касается золота, так что ж, господа, я был там, где оно растет, и как раз понадобился для сбора. Я был, друг мой, в Новом Свете, в Эльдорадо, где мальчишки играют в камешки алмазами, а бабенки в деревне нанизывают в ожерелья рубины вместо рябины, где черепицы сделаны из чистого золота, а булыжники на мостовой – из самородного серебра.
– Клянусь своим товаром, дружище Майк, – вмешался молодой Лоренс Голдтред, торговец шелком и бархатом из Эбингдона, известный острослов, – это подходящий бережок для торговли. А что же, при таком изобилии золота можно получить там за полотно, креп и ленты?
– Ну, брат, прибыли там несказанные, – ответил Лэмборн, – особенно ежели красивый, молодой купчик сам привозит товар. Дамы в этом климате все – как сдобные булочки, и так как сами они маленько подрумянились на солнышке, то и вспыхивают, как трут, при виде смазливой хари, вроде твоей, где вдобавок и волосы‑то на башке почти что огненно‑рыжие.
– Я не прочь бы там поторговать, – сказал торговец с легким смешком.