— Сначала, инспектор, позвольте вас тоже спросить. Знаете ли вы некоего Роджера Дартворта?
На лице Мастерса не дрогнул ни один мускул, но вид у него был довольный.
— Видимо, вы его сами знаете, мистер Холлидей?
— Да. Хоть не так хорошо, как моя тетушка леди Беннинг, моя невеста мисс Мэрион Латимер, ее брат Тед и старик Фезертон… Кружок довольно многочисленный. Лично мне Дартворт определенно не правится, но что тут можно сделать? С ними не поспоришь, они лишь снисходительно улыбаются и говорят: «Ты ничего не понимаешь». — Он закурил сигарету, раздраженно загасил спичку, на лице его играла саркастическая усмешка. — Хотелось бы только узнать, известно ли что-нибудь Скотленд-Ярду о нем или о его малолетнем рыжеволосом сообщнике.
Холлидей с инспектором обменялись понимающим взглядом. Вслух Мастерс осторожно ответил:
— У нас нет никаких свидетельств против мистера Дартворта. Вообще никаких. Я встречался с ним — симпатичный джентльмен. Очень даже симпатичный, без всякой показухи. Никаких дешевых эффектов, если вы меня понимаете…
— Понимаю, — подтвердил Холлидей. — Тетушка Энн в моменты особенного экстаза объявляет старого шарлатана святым.
— Правильно, — кивнул Мастерс. — А скажите мне… гм… Извините за щекотливый вопрос… Нельзя ли признать обеих дам несколько… м-м-м…
— Легковерными? — Таким образом Холлидей истолковал утробное мычание Мастерса. — Господи боже мой, нет! Совсем наоборот. Тетушка Энн с виду кажется милой старушкой, а на самом деле — железная леди, смазанная медом. А Мэрион… это Мэрион, понимаете…
— Ясно, — опять кивнул инспектор.
Биг-Бен отбил полчаса, когда швейцар раздобыл нам такси; Холлидей назвал шоферу адрес на Парк-Лейн, объяснив, что хочет захватить кое-что из своей квартиры. Было зябко, по-прежнему шел дождь, на темных улицах сверкали блики отраженного света.
Мы подъехали к одному из новых многоквартирных домов из белого камня с зелеными и никелированными панельными вставками, похожему на модернистские коробки, растущие как грибы на тихой пристойной Парк-Лейн. Я вышел, прошелся под ярко освещенным козырьком подъезда, куда поспешно нырнул Холлидей. Дождь поливал темную улицу, лица прохожих выглядели — как бы лучше сказать? — нереально. Меня донимал яркий образ в газетной заметке: отвернувшийся худой мужчина, заглядывающий в макет камеры смертников, медленно крутя и дергая головой. Самое жуткое, что охранник назвал его «джентльменом». Когда Холлидей тронул меня сзади за плечо, я едва не шарахнулся в сторону. Он держал в руках плоский пакет в коричневой оберточной бумаге, перевязанный лентой, и вручил его мне с предупреждением:
— Пока не открывайте. Там кое-какие факты или домыслы, касающиеся некоего Луиса Плейга.
На нем был тонкий, застегнутый доверху дождевик, в котором он ходил в любую погоду, и шляпа, надетая набекрень. Дин с улыбкой протянул мне мощный фонарик, предварительно снабдив другим Мастерса. Когда инспектор садился со мной рядом в машину, я почувствовал что-то твердое у него в боковом кармане, мне показалось, фонарь, захваченный из дома, однако я ошибся — это был револьвер.
В Уэст-Энде легко толковать о кошмарах и ужасах, но, поверьте мне на слово, я не слишком уверенно себя чувствовал среди огней, перемежающихся темнотой. Шины слабо поскрипывали на мокрой мостовой, хотелось о чем-нибудь поговорить.
— Я ничего не слышал о Луисе Плейге, — начал я, — хотя, мне кажется, по газетной заметке нетрудно реконструировать историю его жизни.
Мастерс только хмыкнул, а Холлидей сказал:
— Попробуйте.
— Очень просто. Луис был палачом и внушал дикий страх. Скажем, тем самым ножом он приканчивал своих… клиентов.
Годится для начала?
— На самом деле, — бесстрастно проговорил Холлидей, — ошибочны оба ваши предположения. Если бы все было так просто… Что такое дикий страх! Почему ты вдруг замираешь, будто перед тобой внезапно распахнулась дверь в неведомое, в желудке появляется ледяной ком, хочется бежать куда-то, закрыв глаза, ноги не слушаются, превращаются в кисель…
— Слушайте, — проворчал Мастерс, забившийся в угол, — похоже, вы сами что-то видели.
— Видел.
— А! Правильно. И что же происходило?
— Ничего. У окна просто что-то стояло и смотрело на меня… Вы спрашивали о Луисе Плейге, Блейк. Палачом он не был — духу не хватало. Впрочем, думаю, иногда по приказу палача тянул за ноги приговоренных, слишком долго бившихся в петле. Был, так сказать, подручным, подносил инструменты при четвертовании, убирал останки с эшафота…
У меня слегка пересохло горло. Холлидей повернулся ко мне:
— И насчет кинжала вы тоже ошиблись. Понимаете, это не совсем обычный кинжал. По крайней мере, он не использовался в качестве такового до последнего времени. Луис сам его изготовил для собственных нужд. Он не описан в газетной заметке. Лезвие круглое, толщиной с карандаш, с острым кончиком… Короче говоря, как шило. Ясно, зачем ему требовался такой нож?
— Нет.
Такси притормозило, остановилось, Холлидей рассмеялся. Шофер опустил боковое стекло, объявив:
— Угол Ньюгейт-стрит, хозяин. Теперь куда?
Мы расплатились, постояли немного, глядя друг на друга. Окружающие постройки казались необычайно высокими и покосившимися — как во сне. Вдали туманно светился Холборнский виадук, слышались только слабые автомобильные ночные гудки, шум дождя. Холлидей зашагал вверх по Гилтспер-стрит, указывая нам путь. Я даже не успел понять, что мы свернули с улицы, как уже шел по узкой грязной галерее с кирпичными стенами.
Существует явление, которое называется клаустрофобией или каким-то другим длинным заумным словом, по люди легче себя чувствуют в замкнутом пространстве, когда точно знают, вместе с чем они там заперты. Порой вам кажется, что вы слышите чьи-то голоса, что тогда и случилось. Холлидей, шедший первым, резко остановился в высоком туннеле, за ним я, сзади Мастерс. Кругом еще летало эхо наших шагов.
Холлидей включил электрический фонарь, и мы двинулись дальше. Луч высвечивал только выщербленные мрачные стены, лужи на мощеной дорожке, одна из которых вдруг булькнула, когда в нее с нависающего карниза выплеснулась вода. Впереди виднелись затейливые железные ворота, стоявшие нараспашку. Мы почему-то старались идти тихо. Может быть, потому, что в пустом доме, видневшемся впереди, царила полнейшая тишина запустения. Что-то нас заставляло ускорить шаг, поскорее оказаться за высокими кирпичными стенами, что-то нас манило, играло с нами. Судя по видимой мне части дома, он был сложен из больших светлых каменных плит, потемневших со временем от непогоды. Дом как бы страдал старческой немощью, слабоумием, но мощные карнизы украшали рельефные, жутко веселые купидоны, розы, виноградные гроздья — венок на голове идиота. Одни окна были просто закрыты ставнями, другие заколочены досками.
За домом поднималась широкая стена, окружая просторный задний двор — пустой, грязный, заброшенный. В дальнем конце двора в лунном свете виднелась обветшалая постройка: маленький домик из крупного камня, похожий на бывшую коптильню, с забранными мелкой железной решеткой оконцами. Рядом с ним в запущенном дворе торчало кривое дерево.
Мы шли следом за Холлидеем по заросшей сорняками вымощенной дорожке к резному козырьку над парадным. На дверях высотой более десяти футов висел на одном гвозде ржавый, пьяно покосившийся молоток.