Заметил меня, Кремер поднялся. Мы с Пэрли прошли дальше, к третьей кабинке. Сразу же следом за нами туда пошел и Кремер.
Кабина была большой, примерно восемь на восемь, но сейчас ее переполняли люди. Помимо нас троих и мебели, в ней находился детектив в штатском, а
на стульях у правой стены лежала на спине Жанет Шталь: под голову ей была подсунута кипа полотенец. Не меняя позы, она повела глазами, чтобы
взглянуть на вошедших. Как ни странно, выглядела Жанет просто обворожительно.
– Вот ваш друг Гудвин, – сказал Пэрли, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал сочувственно.
– Ну, что у нас случилось? – спросил я, будто добренький старичок доктор.
Длинные, густые ресницы затрепетали.
– Вы? – выдохнула Жанет.
– Да, ваш друг – Арчи Гудвин.
Я придвинул единственный свободный стул и сел, глядя ей в лицо.
– Как вы себя чувствуете? Ужасно?
– Нет. Я вообще ничего не чувствую. Я утратила способность что либо чувствовать.
Я взял ее руку, нащупал пульс и уставился на часы. Через тридцать секунд я заявил, что пульс у нее неплохой. И попросил разрешение осмотреть
голову.
– Только очень осторожно.
– Если будет больно, кричите.
Я разобрал пальцами ее чудесные каштановые волосы и нежно, но весьма тщательно ощупал череп. Она закрыла глаза, один раз поморщилась, но даже не
застонала.
– Солидная шишка и только, – заявил я под конец. – Некоторое время вам будет трудно причесываться. Хотел бы я самолично вправить ноги тому
ублюдку, который это сделал. Кто он?
– Отошлите их всех прочь, тогда расскажу.
Я повернулся к своей свите.
– Идите ка вы все отсюда… Если бы здесь был я, такого бы не случилось! Оставьте нас!
Полицейские безропотно повиновались. Я прислушался к звукам в коридоре. Вот шаги удаляются, удаляются, совсем затихли, снова слышны. Я подумал,
что пора заводить разговор на тот случай, если сотрудники полиции будут недостаточно осторожно занимать свои посты у входа в эту кабинку, или же
в соседних. Перегородки всего лишь в шесть футов высотой, так что любой звук прекрасно слышен.
– Какая подлость! – начал я. – Он же мог убить или обезобразить на всю жизнь и тем самым испортить всю вашу будущую карьеру. Благодарение богу,
что у вас такой крепкий череп.
– Я начала кричать, – сказала Жанет, – но было уже поздно.
– Что заставило нас закричать? Вы его увидели или услышали?
– И то, и другое. Я сидела не на своем стуле, а на стуле для клиентов, спиной к двери. Просто сидела и старалась обдумать все, что произошло.
Тут позади раздался легкий шум, что то вроде крадущихся шагов. Я подняла голову и увидела его в зеркале, но, прежде чем я среагировала должным
образом, он обрушил на меня удар…
– Обождите минуточку!
Я переставил свой стул к маленькому рабочему столику.
– Эти подробности крайне важны. Вы сидели вот так, да?
– Да, сидела и думала.
Я почувствовал, что мое мнение о ней, сложившееся в ходе утреннего разговора, явно преувеличено.
В плохоньком зеркале над маникюрным столиком вообще не мог отразиться никакой предмет, как высоко его ни задирай… Фантазерка и лгунья,
совершенно не считающаяся с возможностью проверить ее слова. Презрение Жанет к умственным способностям других людей было потрясающим.
Я вновь придвинул свой стул к ее ложу. Под таким углом приятно смотрелось не только ее смазливое личико, но и вся фигурка начинающей актрисы.
Я спросил:
– Но вы все же увидели его отражение до того, как он вас ударил?
– О да.
Я спросил:
– Но вы все же увидели его отражение до того, как он вас ударил?
– О да.
– Вы узнали преступника?
– Конечно. Вот почему я и не пожелала с ними разговаривать. Вот почему мне потребовалось увидеть вас… Это был тот верзила с золотым зубом,
которого они называют то Стеббинсом, а то сержантом.
Я не удивился. Теперь я уже знал, с кем имею дело.
– Вы хотите сказать, что это он ударил вас по голове бутылкой?
– Я не могу с полной ответственностью заявить, что он ударил… Мне кажется, что люди вообще должны с предельной осторожностью обвинять других.
Мне точно известно лишь то, что я видела в зеркале: он стоял за моей спиной с поднятой рукой, а потом… на меня что то обрушилось. Из этого можно
вывести только одно заключение. Сегодня утром он был страшно груб со мной, задавал неделикатные вопросы и потом весь день бросал на меня злобные
взгляды. Совсем не так, как принято мужчинам смотреть на молодых и хорошеньких девушек. Ведь я имею полное право ожидать иного к себе отношения,
не правда ли? Ну и потом, давайте рассуждать логично. Захотел бы Эд убивать меня? Или Филипп, или мистер Фиклер? Зачем бы им это понадобилось?
Остается только он, даже если бы я его не видела. Больше некому.
– Весьма логично, – согласился я. – Но я знаю Стеббинса уже много лет – он не ударит женщину без причины. Что он имел против вас?
– Не знаю.
Она слегка нахмурилась.
– Когда меня станут об этом спрашивать, мне придется просто говорить, что я не знаю. Вот вы и должны прежде всего научить меня, как мне следует
разговаривать с репортерами. Мне кажется глупо повторять все время «не знаю». Такое интервью могут не напечатать. Так что же отвечать, когда
спросят, почему он ударил меня?
– Мы еще вернемся к этому, а сперва…
– Нет, мы должны решить немедленно. – Очевидно, она уже представила свой портрет на обложке журнала «Лайф». – Таким образом вы заработаете
десять процентов.
– Десять процентов? От чего?
– От всего, что я получу. Законный гонорар моего литературного агента и импресарио.
Она протянула мне руку и посмотрела в глаза.
– Давайте пожмем друг другу руки.
Чтобы избежать подобного заключения контракта, не обидев ее, я взял ее миниатюрную ручку, повернул ладонью вверх и нежно погладил кончиками
пальцев.
– Потрясающая идея! – воскликнул я. – Но с ней придется пока повременить. В настоящий момент я на пороге полного банкротства. С моей стороны
было бы противозаконно заключать новые контракты.
– Я могу сказать репортерам, чтобы о тех вещах, которых я не знаю, они спросили у вас. Это называется «отослать к импресарио».
– Да, понимаю. Но это позднее…
– Позднее вы не будете мне нужны. Вы мне нужны сейчас.
– Вот я и сижу подле вас, но пока это чисто дружеская помощь.
Я выпустил ее руку, которую держал, чтобы меня не обвинили в недостаточном внимании к ее прелестям, и заговорил многозначительно:
– Если вы заявите репортерам, что я ваш импресарио, я сам устрою вам вторую шишку. Причем такую, по сравнению с которой эта покажется плоской,
как блин. Ясно? Далее, если вас спросят, почему он вас ударил, не говорите, что не знаете. Скажите одно слово: «Тайна!» Люди обожают тайны.
Теперь…
– Вот это да! – пришла она в восторг. – Как раз то, что требуется.
– Теперь мы должны подумать о полиции. Стеббинс – полицейский, и они не захотят повесить ему на шею такое обвинение.