Мере обследовал ее снова. Заметьте, здесь нам помог случай: она могла быть и неношеной - любому из нас случается надевать новую рубашку. Эта, к счастью, оказалась неновой. У нее даже изрядно потертый ворот.
- Очевидно, у содержателей баров особенно сильно снашиваются воротники рубашек?
- Не больше, чем у других, господин следователь. Но у них не снашиваются манжеты. Я говорю о маленьких барах для простого народа, а не об американских барах вокруг Оперы или на Елисейских полях. У хозяина рукава всегда засучены - ему постоянно приходится погружать руки в лед и воду. Так вот - и Мере это подтвердил, - у рубашки, ткань которой вытерлась на вороте до основы, целехонькие манжеты.
Г-жа Мегрэ окончательно сбилась с толку: теперь ее муж говорил с глубокой убежденностью.
- Добавьте к этому треску по-провансальски...
- Это - излюбленное блюдо владельцев маленьких баров?
- Нет, господин следователь. Просто в Париже полно заведений, где кормят очень немногих постоянных клиентов. Порой там на стол даже не стелют скатерть. Часто готовит сама хозяйка. Подают только дежурное блюдо. В таких барах, особенно во второй половине дня, бывают часы затишья, когда хозяин свободен. Вот почему с сегодняшнего утра два инспектора обходят все кварталы Парижа, начиная от Ратуши и площади Бастилии. Вы, должно быть, заметили, что наш покойный все время крутился в этом районе. Парижанин дико привязан к своему кварталу, словно лишь там чувствует себя уверенно.
- Вы надеетесь, что вскоре решите загадку?
- Я надеюсь решить ее рано или поздно. Ну, кажется, все сказал. Нет, я не упомянул о пятнышке лака.
- О каком еще пятнышке?
- На брюках. Его обнаружил опять-таки Мере, хотя оно еле заметно. Он утверждает, что лак свежий. Добавил, что мебель этим лаком покрыли самое большее три-четыре дня назад. Я разослал людей по вокзалам, начиная с Лионского.
- Почему именно с Лионского?
- Потому что он представляет собой как бы продолжение района вокруг площади Бастилии.
- А при чем тут вокзал?
Мегрэ вздохнул. Господи, до чего же нудно все это разжевывать! Как может судебный следователь отличаться таким полным отсутствием элементарного чувства реальности? И как люди, ни разу в жизни не бывавшие в бистро, в агентстве ПГТ, на скаковом поле, люди, не понимающие, что означает на жаргоне “горючее”, смеют воображать, будто они способны проникнуть в душу преступника?
- У вас должно лежать мое донесение.
- Я перечел его несколько раз.
- Когда в одиннадцать утра в среду потерпевший впервые позвонил мне, его преследовали уже давно. По меньшей мере с вечера. Он не сразу решил уведомить полицию. Надеялся, что сам выкрутится. Однако уже струхнул. Понимал, что дело идет о его жизни. Следовательно, должен был избегать безлюдья: толпа служила ему прикрытием. Не осмелился он и вернуться домой - убийца мог ворваться вслед за ним и прикончить его. Даже в Париже не так уж много мест, открытых всю ночь. Если не считать монмартрских кабаре, это только вокзалы. Они освещены, залы ожидания в них никогда не пустуют. Так вот, в понедельник скамьи в зале ожидания третьего класса на Лионском вокзале были заново покрыты лаком. Мере утверждает, что лак идентичен тому, что на брюках.
- Вокзальных служащих опросили?
- Да, и продолжают опрашивать.
- В общем, несмотря ни на что, известных результатов вы добились.
- Да, несмотря ни на что.
Я знаю также, в какой момент пострадавший изменил свои намерения.
- Какие намерения?
Г-жа Мегрэ налила мужу чашку отвара и знаком велела: “Пей, пока горячий”.
- Как я уже сказал, сперва он решил, что выпутается сам. Потом, в среду утром, ему пришло на ум обратиться ко мне. Он продолжал эти попытки до четырех дня. Что случилось затем - не знаю. Может быть, послав нам свой последний SOS из почтового отделения на улице Фобур-Сен-Дени, он вообразил, что мы ему не поможем. Во всяком случае, часом позднее, около пяти, он зашел в пивную на улице Сент-Антуан.
- Выходит, в конце концов какой-то свидетель все-таки появился?
- Нет, господин следователь. Эти сведения - от Жанвье: он предъявлял фотографию и опрашивал официантов во всех кафе. Короче, покойный заказал сюз, деталь, которая подтверждает, что ошибиться насчет него мы не могли, и потребовал конверт. Не почтовую бумагу, а только конверт. Затем сунул его в карман, взял в кассе жетон и бросился в телефонную будку. Дозвониться ему удалось: кассирша слышала, как сработал автомат.
- Но звонил он не вам?
- Нет, - не без обиды признался Мегрэ. - Он обратился не к нам. Что же касается желтой машины...
- Есть сведения?
- Они неточны, но совпадают с остальным. Набережную Генриха Четвертого знаете?
- Это со стороны площади Бастилии?
- Так точно. Как видите, район, где разворачивались события, столь ограничен, что кажется, будто все двигалось по кругу. Набережная Генриха Четвертого - одно из самых тихих и малолюдных мест Парижа. Ни магазинов, ни бистро, одни жилые дома. В среду, ровно в восемь десять вечера, некий юный доставщик телеграмм приметил там желтую машину. Она бросилась ему в глаза потому, что стояла у дома шестьдесят три, куда он как раз нес телеграмму. В моторе, открыв капот, копались двое мужчин.
- Приметы он запомнил?
- Нет. Было темно.
- А номер машины?
- Тоже нет. Людям редко приходит в голову запоминать номера автомобилей. Важно другое: машина была развернута в сторону Аустерлицкого моста, и часы показывали десять минут девятого. А результаты вскрытия дают основания полагать, что убийство произошло между восьмью и десятью вечера.
- Вы считаете, состояние здоровья вскоре позволит вам выйти из дома? - Следователь поостыл, но сдаваться не собирался.
- Не знаю.
- В каком направлении ведет; вы теперь расследование?
- Да ни в каком. Жду. Что мне еще остается? Согласитесь, мы сейчас на мертвой точке. Мы, вернее, наши люди, сделали все, что могли. Остается только ждать.
- Чего?
- Не важно чего. Того, что произойдет. Может быть, свидетельских показаний. Может быть, новых фактов.
- Вы думаете, они обнаружатся?
- Надеюсь.
- Благодарю. Я доложу прокурору о нашем разговоре. Поправляйтесь, господин комиссар.
- Благодарю, господин следователь.
Мегрэ положил трубку с важным, как у индюка, видом. Уголком глаза он следил за женой, чувствуя, что она полна глухой тревоги, хотя и взялась опять за вязанье.
- Тебе не кажется, что ты зашел слишком далеко?
- В каком смысле?
- Сознайся, ты над ним потешался.
- Ты находишь?
В голосе комиссара прозвучало неподдельное удивление.