Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Когда мы стали работать вместе, Монике было всего двадцать; она была моей почитательницей, убежденной в том, что книги бразильского писателя, переведенные на другие языки, могут снискать успех во всем мире. Ради этого Моника бросила факультет химического машиностроения в университете Рио-де-Жанейро, вместе со своим парнем перебралась в Испанию и принялась стучаться в двери европейских издателей и рассылать им письма, уговаривая обратить внимание на мои сочинения.
Когда эти усилия не принесли никаких результатов, я приехал в маленький городок в Каталонии, где жила Моника, пригласил ее в кафе и предложил оставить это безнадежное дело и заняться своей собственной жизнью и своим будущим. Она решительно отказалась и заявила, что не вернется в Бразилию, потерпев поражение. Я попытался убедить ее, что это не поражение, ведь она не только не пропала (раздавая рекламные буклеты и работая официанткой), но обрела бесценный опыт выживания в чужой стране. Но Моника стояла на своем. Я ушел в твердом убеждении, что она губит свою жизнь, огорченный, что мне не удалось ее переспорить из-за ее невероятного упрямства. Впрочем, через полгода положение совершенно переменилось, а еще через полгода она зарабатывала столько, что смогла купить квартиру.
Моника верила в невозможное и потому выигрывала сражения, которые любой другой – включая меня – неизбежно бы проиграл. В этом и состоит доблесть воина: понимать, что воля и храбрость – не одно и то же. Храбрость привлекает к себе страх и лесть, а сила воли предполагает терпение и обязательность. Воистину сильные мужчины и женщины часто бывают одиноки, ибо от них веет холодом. Многим кажется, будто Моника хладнокровна, но это глубокое заблуждение. В ее душе горит огонь, столь же яркий, как и много лет назад, когда мы сидели в том каталонском кафе. И несмотря на то, что уже столь многого добилась, она по-прежнему полна энтузиазма.
Я как раз собирался рассказать Монике о нашей недавней беседе с Ж., когда в лобби появились две мои болгарские издательницы. Ничего удивительного: множество народу – из тех, кто участвует в ярмарке, – остановились в этом отеле.
Одна из издательниц обращается ко мне с дежурным вопросом:
– Когда же вы к нам приедете?
– На следующей неделе, если вы беретесь организовать поездку. У меня только одно условие: вечеринка после автограф-сессии.
Женщины растеряны.
Китайский бамбук!
Моника смотрит на меня с ужасом:
– Нам надо уточнить расписание...
– Но я совершенно точно готов прилететь в Софию на следующей неделе, – прерываю ее я. И добавляю на португальском: – Я тебе потом все объясню.
Моника видит, что я не шучу, но издательницы все еще колеблются. Они спрашивают, не соглашусь ли я немного повременить с приездом, чтобы они успели подготовить мне достойный прием.
– На следующей неделе, – настаиваю я. – В противном случае придется перенести поездку на неопределенный срок.
Только теперь они наконец понимают, что я совершенно серьезен, и принимаются обсуждать с Моникой детали. В это время к нам подходит мой испанский издатель. Разговор на время прерывается, все знакомятся, и из уст теперь уже испанского издателя вновь звучит все тот же вопрос:
– Когда же вы снова приедете к нам Испанию?
– Сразу после Болгарии.
– А точнее?
– Примерно через две недели. Можно провести автограф-сессию в Сантьяго-де-Компостела и еще одну в Стране Басков, с вечеринкой, на которую можно пригласить и читателей.
Во взглядах болгарских издательниц я вновь вижу недоверие, Моника натянуто улыбается.
«Не бойтесь брать на себя обязательства!» – сказал мне Ж.
Лобби заполняется людьми. Участники всех крупных выставок, будь то книжная ярмарка или выставка станков для тяжелой промышленности, как правило, размещаются в одних и тех же отелях, и самые важные встречи проходят в гостиничных барах, лобби или на ужинах, таких, как сегодня. Я приветствую всех издателей и всем, задавшим вопрос-приглашение: «Когда вы к нам приедете?» – отвечаю согласием. Я стараюсь подольше беседовать с каждым, не давая Монике вмешаться и спросить, что, черт возьми, здесь происходит. Ей остается только вносить в ежедневник все эти визиты, о которых я договариваюсь у нее на глазах.
В какой-то момент я прерываю разговор с арабским издателем, чтобы поинтересоваться, сколько стран мне предстоит в ближайшее время посетить.
– Послушай, ты ставишь меня в дурацкое положение, – раздраженно шепчет по-португальски Моника.
– Так сколько?
– Шесть стран за пять недель. Между прочим, эти ярмарки проводятся для книгоиздателей, а не для писателей. Тебе не обязательно принимать все приглашения, ведь я слежу за...
Тут к нам подходит мой издатель из Португалии, и мы не можем продолжить наш разговор. Мы с издателем обмениваемся ничего не значащими фразами, и я его спрашиваю:
– Вы случайно не собираетесь пригласить меня в Португалию?
Он признается, что краем уха слышал наш с Моникой разговор.
– Я серьезно. Было бы замечательно устроить автограф-сессию в Гимаранше и Фатиме.
– Если только вы в последний момент не передумаете...
– Я не передумаю. Обещаю.
Мы договариваемся о сроках, и Моника записывает в ежедневник: Португалия, еще пять дней. Наконец появляются российские издатели, мужчина и женщина. Моника облегченно вздыхает и тянет меня поскорее в ресторан.
Пока ждем такси, она отводит меня в сторонку.
– Ты спятил?
– Ну да, много лет назад. Ты когда-нибудь слышала о китайском бамбуке? Он целых пять лет представляет собой крошечный росток, тем временем разрастаясь корнями. Но наконец приходит пора, когда вдруг выстреливает вверх и достигает высоты в двадцать пять метров.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Хиляль садится в кресло и продолжает играть. Я уже не в поезде и не в саду, где я видел ее в той кружевной рубахе; я проваливаюсь в глубокий темный туннель, в небытие, в тяжелый сон без сновидений. Последнее, за что цепляется моя память, – это стикер, который приклеил на зеркало Яо.
* * *
Яо будит меня.
– Вас ждет корреспондент.
За окном светло, поезд стоит на какой-то станции. Я резко поднимаюсь, отчего у меня начинает кружиться голова, приоткрываю дверь и вижу моего издателя.
– Сколько я проспал?
– Почти целый день. Сейчас пять вечера.
Мне нужно время принять душ и окончательно проснуться, чтобы не наговорить чего-то такого, о чем придется потом сожалеть.
– Не волнуйтесь. Поезд простоит здесь еще час.
Хорошо, что мы стоим: принимать душ в движении – дело трудное и небезопасное. Запросто можно поскользнуться, сломать себе что-нибудь и окончить путешествие самым нелепым образом: на костылях. Так что идя в душ, я чувствую себя серфером, – но, к счастью, не сейчас.
Через пятнадцать минут, приведя себя в порядок и выпив кофе, я приглашаю репортера и спрашиваю, сколько продлится наша беседа.
– На ваше усмотрение. Я мог бы проехать с вами до следующей станции.
– Тогда десять минут, чтобы вы успели выйти. Не хватало еще, чтобы вам пришлось испытывать из-за меня какие-то затруднения.
– Но вы же...
– Поверьте, я действительно не хочу доставлять вам лишние хлопоты, – повторяю я. Мне вообще не следовало соглашаться на это интервью; сказав «да», я поступил необдуманно. Это путешествие я предпринял совсем с другими целями.
Корреспондент смотрит на издателя, но тот отворачивается и упорно смотрит в окно. Яо спрашивает, подходит ли гостиная для съемок.
– Откровенно говоря, я предпочел бы расположиться в тамбуре.
Хиляль посылает мне тревожный взгляд.
И как она не устает всю дорогу сидеть на одном месте в одной и той же позе? Отправив меня в небытие, за грань времени и пространства, осталась ли она в купе смотреть, как я сплю? Что ж, у меня еще будет время спросить об этом.
– Отлично, – говорю я. – Устанавливайте камеру. И все же позвольте полюбопытствовать, отчего вы предпочитаете тесный и шумный тамбур просторной гостиной?
Корреспондент с оператором уже шагают по коридору и не слышат моего вопроса, нам остается лишь следовать за ними.
– Так почему все-таки в тамбуре? – снова спрашиваю я, пока они устанавливают оборудование.
– Чтобы дать зрителю ощущение реальности. Именно здесь все и происходит. Люди выходят из купе и, поскольку в коридоре совсем мало места, идут сюда поболтать. Сюда приходят покурить. Это место тайных свиданий. У всех вагонов есть такие тамбуры.
В наш тамбур, кроме меня, репортера и оператора, втиснулись Хиляль, Яо, издатель и любопытствующий повар.
– Боюсь, мы нуждаемся в уединении, – прошу я.
При чем тут уединение, если речь идет о телеинтервью? Впрочем, издатель и повар безропотно уходят. Яо и Хиляль остаются.
– Не могли бы вы немного сдвинуться влево?
Нет, не мог бы. Слева располагается Алеф, сотворенный множеством заходивших сюда прежде людей. И хотя Хиляль предусмотрительно держится на расстоянии, я предпочитаю не рисковать.
Камера включена.
– Вы неоднократно говорили, что предприняли эту поездку отнюдь не с рекламными целями. Так зачем же вы в таком случае отправились в путешествие по Транссибирской магистрали?
– Потому что мне давно этого хотелось. Я мечтал об этом с юношеских лет. Вот и все.
– Однако, насколько я могу судить, поезд – не самый комфортабельный вид транспорта.
Я включаю автопилот и перестаю раздумывать над ответами. Корреспондент задает стандартные вопросы о моих впечатлениях, ожиданиях, встречах с читателями. Я терпеливо и вежливо отвечаю, про себя желая, чтобы все поскорее завершилось. По моим расчетам, отведенные для интервью десять минут давно истекли, но корреспондент продолжает спрашивать. Я делаю едва заметный жест, призванный показать, что нам пора закругляться. Репортер улавливает мое движение, но тем не менее не останавливает съемку.
– Вы путешествуете один?
Впереди вспыхивает сигнальный фонарь. Выходит, уже пошли слухи. Так вот, значит, зачем он приехал.
– Разумеется нет. Вы же видели большую компанию в нашем вагоне.
– Однако присутствие первой скрипки Екатеринбургской консерватории...
Как любой опытный репортер, он приберег главный вопрос на десерт. Что ж, я даю интервью не в первый раз. Я его прерываю:
– Да, эта барышня едет с нами в одном поезде, и, узнав об этом, я пригласил ее присоединиться к нашей компании. Я люблю музыку. Хиляль очень талантлива, и слушать ее игру для меня истинное наслаждение. Впрочем, вы можете расспросить ее сами. Уверен, она будет рада ответить на ваши вопросы.
– Да, конечно, если время позволит.
Он явился сюда не для того, чтобы говорить о музыке, однако он решает не перегибать палку и меняет тему:
– Что для вас Бог?
– ТОТ, КТО ЗНАЕТ БОГА, НЕ МОЖЕТ ЕГО ОПИСАТЬ. ТОТ, КТО МОЖЕТ ОПИСАТЬ БОГА, ЕГО НЕ ЗНАЕТ.
Ничего себе!
Я сам удивился тому, что сказал. Подобный вопрос мне задавали десятки раз, и обычно я не задумываясь отвечал: «Когда Бог говорил с Моисеем, Он сказал: “Я есть”, стало быть, это не объект и не признак, но глагол, то есть действие».
Яо приходит мне на помощь:
– Что ж, на этом мы завершим наше интервью. Спасибо за внимание.
ДОЖДЬ И СЛЕЗЫ
В ернувшись в купе, я начинаю лихорадочно перебирать в уме и записывать все разговоры, что были у меня в последнее время. Мы вот-вот прибудем в Новосибирск. Нельзя упустить ни одной детали. Неважно, кто о чем спрашивал. Если я сумею записать мои ответы, это будет бесценный материал для размышлений.