Но Стремглав, перенимая все остальные обычаи бонжурского двора, такой роскоши себе позволить не мог.
Он не представлял себе, кого может произвести на свет Алатиэль после всего того, что случилось с ними в Чизбурге. Ладно, если просто дурачка… Или дурочку…
Король боялся сейчас так, как не боялся во время самых безумных атак и вылазок. Даже в те краткие дни, когда ему пришлось быть чизбургским палачом…
Но он еще и надеялся, что после родов королева вернется в ум, а может быть, даже и заговорит.
Бабка Чумазея, она же фрейлина Инженю, вприпрыжку поспевала за ним.
Король выбежал из дворца потайным ходом, не прихватив и стражников. Совсем ни к чему ему были лишние глаза и языки. Удача, что и без того все столенградцы нынче толпились на площади, где по случаю приезда иноземных гостей накрыли столы с дармовым угощением и мутным пахучим совиньоном в огромных кадках. Поскольку уже стемнело, пировали при факелах.
Основание башни было каменное, и внизу же располагался надежный караул. Стремглав самолично запирал железную дверь на трое суток, а единственный ключ хранил на груди.
Дверь и открывалась раз в трое суток — во все остальное время в башню можно было проникнуть только по веревочной лестнице, которую бессменно приставленная к королеве повитуха сбрасывала лишь для двух людей — самого Стремглава и бабки Чумазеи. Когда фрейлина Инженю карабкалась наверх с гостинцами для королевы, у подножия башни обычно собиралась толпа, поскольку своего театра в Столенграде пока что не завели. К счастью для бабки, лестница вверху наматывалась на колодезный ворот, и сердобольная повитуха пособляла своей знатной товарке.
— Лестницу! — рявкнул король.
Потом подождал и еще рявкнул.
Над дверью горел хороший большой фонарь, и опознать владыку сверху не составляло труда.
Чем бы ни была занята повитуха, сбросить трап для нее было мгновенным делом. Да ведь там еще и горничная имелась…
— И-и-и-и! — завизжала фрейлина Инженю.
Визжала она потому, что никакой горничной наверху уже не было. Горничная лежала здесь, внизу, и веревочной лестницей она явно не воспользовалась…
Стремглав похолодел. Вроде бы трудно чем-нибудь испугать здоровенную посконскую девку до такой степени, чтобы она с немыслимой высоты и по доброй воле…
Ключ загремел, пытаясь угодить в скважину.
— Пьете, ухоеды?!
Караульщики — четверо серьезных, немолодых мужиков, самолично королем отобранных, — и впрямь пороняли свои косматые сивые головы на столешницу.
Но в бочонке посередь стола содержался не совиньон, не бражоле, не блефурье и не сенсимеон, а обычный квас.
Вот только закуска в мисках была необычная. А-ля покойный мэтр Кренотен была закуска. Все по отдельности. Даже глаза…
Горничной еще повезло.
Король вытолкнул обомлевшую фрейлину Чумазею за дверь:
— Как придешь в себя, вели оцепить башню и никого не впускать.
Загремел толстенный засов.
Пути наверх было двести ступеней — ни больше, ни меньше. Бабка Инженю все равно бы туда только к утру добралась.
На рассвете железная дверь открылась.
Король вышел из башни, держа на вытянутых руках большой деревянный ларец, украшенный магическими рунами. Чумазея сроду не видела такого в покоях королевы. Стремглав поставил ларец на землю и запер за собой дверь.
Тело несчастной горничной уже унесли.
ГЛАВА 22,
в которой произносится большое количество тостов при почти полном отсутствии закуски
Шуту хорошо — ему все можно, он веселый сирота среди серьезных семейных людей.
Вот министру, казначею, полководцу было бы не с руки сидеть в кабаке с послом иной державы — могут заподозрить в сговоре, даже если эта держава считается дружественной. На то к министрам, казначеям и полководцам приставлены особые люди, и это водится даже в такой бесшабашной стране, какова Гран-Посконь. И не хотели, да пришлось завести таких особых людей. Чаще всего под видом толмачей.
А шуту все можно. И толмача ему не нужно.
И с бонжурским послом они знакомы давным-давно: Пистон Девятый назначил на эту должность графа де Кадрильяка, некогда юного оруженосца, что сопровождал будущего бонжурского монарха в опасном пути из Варягии в Бонжурию, а также во всех прочих походах. Так что это была встреча старых боевых товарищей-комбатантов.
Не одни они — вся столица гуляла, оплакивая гибель королевы и радуясь рождению наследника.
— Признаюсь, дружище, я не узнаю нашего доброго капитана Ларусса. В проклятом Чизбурге его словно подменили. У вас в народе ходят упорные слухи, что он обезумел, ворвался в башню и перебил там всех, включая свою королеву…
— Ну, всех слухов не переслушаешь, — сказал Ироня. — Про эту башню и раньше говорили, что там неладно. Голоса какие-то, свечение по ночам… Но не верится мне, граф, чтобы мог он поднять руку на Алатиэль. Да и за пьянство на посту он никого смертью не карал. По морде — это да, у него на это дело рука легкая. То есть тяжелая, но все равно легкая. Вернее, скорая. И уж подавно не стал бы он глумиться над телами.
— А что говорит сопровождавшая короля дама?
— Бабка, что ли? Да она и до того была глупа, а тут и вовсе спятила.
— И все равно он вел себя весьма странно. Отчего никто не видел останков королевы? Почему наш венценосный друг никого не впускал в башню? Почему он самолично оборудовал усыпальницу?
Ироня пожал плечами.
— Может быть, не хотел, чтобы народ видел ее искаженное муками лицо, — откуда нам знать?
— Как, однако, чувствительны в вашей стране сыновья шорников!
— И не говорите, ваше сиятельство.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Например, «ледюк» и «леруа».
Один из всадников как раз и был «ледюк», то есть герцог. Герцог Мижуйский, будущий король Бонжурии Пистон Девятый. А король-то как раз и есть «леруа».
Будущий леруа был ненамного старше Стремглава — года на три. Под латами он оказался совсем худенький, белолицый, только нос торчал у него далеко вперед, как у морского корабля. Но морских кораблей в ту пору Стремглав еще не видел, и такое сравнение ему в голову не пришло, а вспомнилась ему птица дятел.
Нос, прямой и длинный, был навечным клеймом бонжурских королей. Для них и забрала делали особые, как бы с клювом.
Мало того, королевский нос по традиции носил собственное имя и даже благородный титул — виконт дю Шнобелле.
Какого уха делал молодой герцог со свитой в столь отдаленных землях, Стремглав расспрашивать не посмел, но потихоньку, осваивая заодно волшебного звучания язык, понял, что Пистон просто-напросто был увезен в свое время в варяжские земли, чтобы избежать верной смерти от яда или кинжала, потому что желающих занять престол Бонжурии было предостаточно. Ныне же все соискатели короны друг дружку поистребили, и мудрые советники герцога, мессир Плиссе и мессир Гофре, постановили, что пробил час и ему предъявить свои вполне законные права на королевский венец.
«Далеко ли Бонжурия?» — думал Стремглав, чистя и обихаживая чужих коней, точа и смазывая чужие мечи, собирая хворост для костра — ночевать чаще всего приходилось под звездами.
Время от времени отряд останавливали посконские разъезды — их служебное рвение приходилось умерять золотом. Стражники то и дело цеплялись к сыну шорника — кто такой да по какому праву сопровождает чужеземцев, так что ледюк Пистон распорядился дать парню свой запасной камзол и довольно дурацкую шляпу с едва ли не петушиными перьями.
Потом начались затяжные дожди, и двигаться по раскисшим дорогам стало тяжело. Застряли на каком-то постоялом дворе на добрую неделю.
Чтобы не раскрыться до времени, никто молодого герцога таковым не звал, и почестей ему не велено было оказывать — словно не знатнейшие люди Бонжурии странствуют, а ватага разгульных наемников.
— А далеко ли Бонжурия? — наконец-то удалось Стремглаву собрать чужие слова в мучавший его вопрос. К толмачу ему обращаться не хотелось, и он дернул за рукав горбатого оруженосца-варяга. С горбуном они как-то друг друга понимали: все-таки варяги — соседи. Звали горбуна не то Эйрон, не то Айрон. Сын шорника кликал его Ироней. Несмотря на горб, Ироня был нравом весел, умом светел, а мечом владел не хуже здорового.
— Вот все уснут, тогда объясню, — сказал Ироня.
Бонжурцы привыкли у себя в Бонжурии пить хорошее вино, посконская же брага у них в животах бушевала, бурчала, выходила икотой, просилась наружу то с одного, то с другого конца. Стремглав с Ироней то и дело таскали на двор лоханки да бадейки. Стремглав у отца в сарае привык к подобным запахам, Ироня тоже, видно, не в княжьих палатах возрос.
Господа стонали, кряхтели и клялись между собой никогда впредь не употреблять эту страшную влагу, но клятвы хватало обычно до первой попавшейся на пути корчмы. Сопровождавший бонжурцев лекарь, мэтр Кренотен, пытался пичкать своих подопечных какими-то растертыми в прах корешками для укрепления желудков, но, видно, перепутал порошки и еще усугубил позорные недуги.
Наконец господа угомонились, и оруженосцы вышли на крыльцо. Дождь кончился, а свежий ветерок уже растаскивал тучи, открывая полную луну.
— Никому НЕ говори! — предупредил Ироня на посконском и достал из-за голенища свиток.
— Это что? — удивился Стремглав.
На телячьей коже были нанесены непонятные знаки и линии, только в правом верхнем углу какой-то волосатый мужик надувал щеки, а рядом с ним расположилась четырехконечная звезда.
— Хеймскрингла — круг земной, — сказал Ироня. — Вот здесь, вверху, — север, полночь по-вашему. Внизу, следовательно, будет…
— Полдень! — догадался Стремглав.
На отдых они так и не повалились. Стремглав донимал Ироню вопросами. Как же так — на клочке шкуры, оказывается, умещается вся земля! И горы, и леса, и реки, и озера на лице ее! И все на ней страны и державы! И как их много!
— Мы выехали вот отсюда, — объяснял горбун. — Это Норланд.
— Белоглазые чудины, — уточнил Стремглав.
— Называй, как хочешь. Дальше никто не живет, потом начинаются ваши земли.
— Много-то как — ладонью не закрыть! — восхитился сын шорника обширностью родины. — Другие-то земли против нашей Посконии так себе выглядят…
— Да, земля ваша велика и обильна, — вздохнул Ироня. — А вот порядка в ней…
— Можно подумать, у вас больше порядка, — обиделся Стремглав.
Горбун словно бы не обратил внимания и продолжал:
— Далее будет Уклонина, после — Паньша, следом же Немчурия, войной сотрясаемая. Нам через нее идти. Когда пройдем, выйдем к рубежу Бонжурии. Вот столица ее — город Плезир…
Стремглав задумался.
— А что же вы водой не поехали, морем? Я слыхал про море, что ему конца нет, но вот так-то вдоль берега, не ловчее ли?
Ироня одобрительно хмыкнул.
— Можно и морем, только на море ярла Пистона ждут, а сушей — не ждут…
— Кто ждет?
— Убийцы ждут, кому еще конунга ждать? Князя, конунга, короля, царя только убийцы повсюду и ждут. Несладок хлеб владык.
— А чего ж все туда лезут?
— Сам об этом думаю. Жил бы человек у себя на хуторе, сеял хлеб, ловил рыбу, растил детей… Так ведь нет — начинает завидовать соседу. У соседа всегда и колос гуще, и скотина глаже, и кони резвее, и жена красивее, и золота больше. И вот подкрадутся к тебе ночью, подожгут дом… А, что говорить!