Итан закрыл глаза.
Может, сон все-таки придет.
– Итан.
– Привет, детка, – прошептал он.
Тереза перевернулась, оказавшись лицом к нему. Ее дыхание на его лице было знакомым, ласковым теплом.
– Убери свои ноги с моих. Они ледяные.
– Прости. Я тебя разбудил? – спросил он.
– Когда ушел. Куда ты ходил?
– На работу.
– Повидаться с ней?
– Я не могу…
– Итан.
– Что?
– Куда?
– Это неважно, Тереза. Это действительно не…
– Я так не могу, это не может дольше продолжаться.
– Что продолжаться? Ты о нас?
– Об этом городе. И о нас в нем. О тебе. О ней. О твоей работе.
Тереза подалась ближе, прижала губы к его уху, прошептала:
– Могу я продолжать говорить вот так, или нас услышат?
Он поколебался.
– Я все равно это сделаю, Итан.
– Тогда просто не двигайся.
– Что?
– Лежи совершенно неподвижно.
– Почему?
– Может, просто сделаешь это? Особенно не двигай левой ногой.
Они лежали тихо.
Итан чувствовал, как бьется сердце жены напротив его груди.
Мысленно он сосчитал до пятнадцати и прошептал:
– Говори не громче, чем я сейчас.
– Я раньше думала, что если бы только смогла быть снова с тобой, если бы только ты был с нами, я сумела бы это сделать. Купиться на ложь.
– И?
– Я не могу.
– У тебя нет выбора, Тереза. Ты знаешь, какой опасности подвергаешь нашу семью только тем, что ведешь подобные разговоры?
Ее губы плотнее прижались к его уху.
Озноб рванулся вниз по его спине.
– Я хочу отсюда уйти. С меня довольно, Итан. Мне плевать, что может с нами статься. Я просто хочу уйти отсюда.
– Тебе плевать, что станется с нашим сыном? – прошептал Итан.
– Это не жизнь. Мне все равно, если мы все умрем.
– Хорошо. Потому что так и случится.
– Ты это гарантируешь?
– На сто процентов.
– Потому что знаешь .
– Да.
– Что там, снаружи, Итан?
– Мы не можем об этом говорить.
– Я твоя жена.
Они крепко прижимались друг к другу. Ее ноги были холодными и гладкими, а жар, исходящий от нее, сводил с ума. Итану хотелось потрясти ее. Хотелось ее трахнуть.
– Почему, черт возьми, у тебя начинает вставать?
– Не знаю.
– Что там, за оградой, Итан?
– На самом деле ты не хочешь этого знать.
А потом ее рука оказалась на его члене.
– Ты думаешь о ней?
– Нет.
– Поклянись мне.
– Клянусь.
Она отодвинулась, скользнула вниз под одеяла и взяла его в рот. Привела его к самому краю. Потом приподнялась и стащила с себя ночную рубашку. Села на него; дыхание ее туманилось. Наклонилась и поцеловала его. Ее соски на холоде были твердыми, касаясь его груди.
Тереза перевернулась на спину, увлекла с собой Итана и ввела его внутрь.
Она была такой громкой и звучала так красиво…
Когда начала кончать, она притянула голову Итана вниз – ее губы у его уха, его губы у ее уха, – застонала и проговорила:
– Расскажи мне.
– Что?
Он не мог дышать.
– Расскажи… Ооогосподиитан… Где мы на самом деле.
Итан прижался лицом к ее уху.
– Остались только мы, детка.
Они кончали вместе, громко и жестко, так же синхронно, как всегда.
– Это последний город на земле.
Тереза кричала: «Дададаогосподинеостанавливайся!» Достаточно громко, чтобы укрыть его слова.
– И нас окружают монстры.
* * *
Они лежали, перепутавшись руками и ногами, потные, совершенно неподвижные.
Итан шептал ей на ухо.
Он рассказал ей все.
Когда они живут. Где они живут. О Пилчере. Об аберах.
Потом он лежал, подперев голову согнутой в локте рукой, гладя ее лицо.
Тереза смотрела в потолок.
Она была тут пять лет, чертовски дольше, чем он, но то было состояние лимбо. Когда не знаешь ничего наверняка. Теперь она знала. Может, она подозревала это и раньше, но теперь вся неопределенность была выжжена: кроме Итана и Бена, она никогда больше не увидит никого из тех, кого любила в прошлой жизни. Все они были мертвы уже два тысячелетия. И если она когда-то цеплялась за надежду покинуть Заплутавшие Сосны, Итан только что уничтожил эту надежду. Ее пребывание здесь было бессрочным приговором.
Она была приговорена к пожизненному заключению.
Итан гадал, какие чувства преобладали в Терезе, полагая, что в ее голове бултыхается целый коктейль: гнев, отчаяние, горе, страх.
При проникающем в окно свете неблизкого уличного фонаря он увидел, как на глаза ее наворачиваются слезы.
И почувствовал, как ее рука в его руке начала дрожать.
Глава 13
Водонапорная башня,
парк Волонтеров, Сиэтл, 2013
Хасслер приблизился ко входу в водонапорную башню, и из тени возле двери появилась женщина.
– Вы опоздали, – сказала она.
– На пять минут. Расслабься. Он там?
– Да.
Она была не старше двадцати. Тонкая, но сильная, безумно роскошная, но с мертвыми глазами. Интересного громилу выбрал себе Пилчер. От нее явно веяло уверенностью того, кто может за себя постоять.
Она стояла между дверью и Хасслером, преграждая ему путь.
– Не возражаешь? – спросил он.
Мгновение казалось, что женщина может и возразить, но, наконец, она шагнула в сторону. Проходя мимо, Хасслер сказал:
– Не впускай туда никого.
– Спасибо, что говорите, как мне делать мою работу, агент.
Металл лязгнул под туфлями с загнутыми носками.
Хасслер потащился вверх по лестнице.
Наблюдательная площадка была скудно освещена, толстые заслонки прикрывали арочные окна в круглой кирпичной стене, чтобы никто не проник внутрь. И ограда от пола до потолка защищала семидесятипятифутовую шахту открытой спиральной лестницы.
Дэвид Пилчер, в длинном черном пальто и шляпе-котелке, сидел на скамье на дальнем конце площадки.
Хасслер обошел его и уселся рядом.
Мгновение раздавался лишь звук дождя, барабанящего по крыше над ними.
Потом Пилчер оглядел его с чуть заметной улыбкой.
– Агент Хасслер.
– Дэвид.
За окном очертания Сиэтла смахивали на неоновое размытое пятно сквозь низкий облачный слой.
Пилчер сунул руку в карман пальто и вытащил плоский конверт.
Положил его на колени Хасслеру.
Тот осторожно открыл конверт, заглянул внутрь, пролистал большим пальцем стодолларовые купюры.
– Сдается мне, тридцать тысяч, – сказал он, выпустив конверт.
– У вас есть новости? – спросил Пилчер.
– Прошло пятнадцать месяцев со времени исчезновения агента Бёрка и смерти агента Сталлингса. И никаких зацепок. Никаких новых улик. Не поймите меня неправильно. Я не говорю, что кто-то в министерстве финансов забудет, что один наш агент убит и трое пропали без вести в Заплутавших Соснах, Айдахо. Но без новой информации они просто ходят по собственным следам и сами это знают. Два дня тому назад внутреннее расследование по поводу исчезновения моих агентов официально перестало быть приоритетным.
– И что, по мнению ваших людей, произошло?
– Их теории?
– Да.
– Они мечутся туда-сюда, но никогда и близко не подходят к цели. Сегодня у них «служба надежды» Итана Бёрка.
– Что такое служба надежды?
– Гадом буду, если знаю.
– Вы уезжали?
– Уезжал на заключительную пьянку в доме Терезы.
– Я собираюсь нанести ей визит после того, как мы тут закончим дела.
– Неужто?
– Пора.
– Тереза и Бен?
– У меня есть теория, что, если я смогу по возможности удержать семьи вместе, переход на другую сторону будет легче.
Хасслер встал.
Подошел к окну.
Уставился сквозь стекло на оранжерею, освещенную праздничными огнями.
Он слышал шум городского движения и живую музыку на Капитолийском холме, но здесь, на вершине водонапорной башни, чувствовал себя отрезанным от всего мира.
– Вы подумали о том, о чем мы с вами разговаривали в прошлый раз? – спросил Хасслер.
– Да. А вы?
– Я только об этом и думаю. – Он повернулся и уставился на Пилчера. – На что это будет похоже?
– Что именно?
– Заплутавшие Сосны. Когда возвращаешься из того, что вы называете…
– Приостановленной жизнедеятельностью… – Лицо Пилчера потемнело. – Вы уже знаете о моем проекте слишком много, чтобы я чувствовал себя уютно.
– Если бы я хотел свалить вас, Дэвид, я мог бы сделать это несколько месяцев назад.
– Если бы я желал вашей смерти, агент Хасслер, – вашей и всех тех, кого вы любите, – ничто в мире не помешало бы мне это устроить. Даже из тюрьмы. Даже из могилы.
– Итак, между нами установилось взаимное доверие, – сказал Хасслер.
– Возможно. Или, по крайней мере, мы позаботились о взаимном уничтожении.
– По мне, это одно и то же.
Ледяные капли мелкого дождя задували в окно. Хасслер чувствовал, как они покрывают шею сзади неприятным холодком.
– Итак, возвращаясь к моему вопросу, Дэвид. На что это будет похоже, когда вы все очнетесь?
– Сперва – работа. Много, много работы. Город придется отстраивать заново. На это уйдет время. Потом?.. Не знаю. Мы говорим о двух тысячах лет спустя. Башня, на которой мы сейчас стоим, превратится в руины. Эти городские очертания исчезнут. Все люди в этом городе, их дети и внуки и правнуки превратятся в ничто. Даже их кости.
Хасслер вцепился в оконное ограждение.
– Я хочу участвовать.
– Гарантий нет, Адам.
– Я понимаю.
– Это – Колумб в поисках Восточных Индий. Человек, летящий на Луну. Миллион вещей могут пойти наперекосяк – и мы никогда не проснемся. Может ударить астероид. Случиться землетрясение. Мы можем очнуться в ядовитой атмосфере или во враждебном мире, которого никогда даже не воображали.
– Вы и вправду думаете, что это случится?
– Понятия не имею, с чем мы столкнемся по пробуждении. В голове у меня лишь образ идеального маленького городка, где человечество получит шанс начать все заново. Только это и движет мною.
– Итак, вы позволите мне присоединиться?
– У меня уже полный штат. Какие навыки вы можете предложить?
– Интеллект. Способность лидерствовать. Умение выживать. Я был связистом в «Дельте», прежде чем присоединился к секретной службе, но уверен, что вы это уже знаете.
Пилчер только улыбнулся и сказал:
– Что ж, думаю, вы приняты.
– Я хочу попросить об одном одолжении, и если вы на это согласитесь, можете взять обратно свой конверт.
– Каком?
– Итан Бёрк никогда не проснется.
– Почему?
– Я хочу быть там с Терезой.
– Тереза Бёрк…
– Верно.
– Жена Итана.
– Да.
– Вы влюблены в нее? – спросил Пилчер.
– Вообще-то да.
– И она влюблена в вас?
– Пока нет. Она никогда не переставала любить его.
Хасслер почувствовал, как в животе его взыграла язва. Это зеленое пламя ревности.
– Он изменяет ей со своей бывшей напарницей, Кейт Хьюсон, а она все равно принимает его обратно. Все еще любит его. Вы когда-нибудь встречались с Терезой Бёрк?
– Нет, но скоро встречусь.
– Он ее не заслуживает.
– А вы заслуживаете?
– Я бы любил эту женщину так, как ее следует любить. Она будет счастливей со мной в Заплутавших Соснах, чем когда-либо была в целой жизни.
У Хасслера перехватило дыхание оттого, что он сказал эти слова, озвучил их вслух. Он никогда ни с кем этим не делился.