Пилчер выпил.
Все выпили.
У Хасслера начали потеть ладони.
Дэвид взглянул на наручные часы.
– Одиннадцать вчера. Пора, друзья мои.
Пилчер передал свой бокал Пэм. Расстегнул галстук-бабочку и отбросил его. Снял пиджак и уронил на скалу. Люди начали аплодировать. Он сбросил с плеч подтяжки и расстегнул плиссированную рубашку.
Теперь начали раздеваться и остальные.
Арнольд Поуп.
Пэм.
Все мужчины и женщины рядом с Хасслером.
В пещере стало тихо.
Слышалось лишь шуршание одежды, которую снимали и бросали на пол.
Хасслер думал: «Какого черта?»
Но очень скоро, если он не присоединится к происходящему, останется единственным одетым человеком в помещении, и это почему-то казалось еще худшим, нежели раздеваться перед совершенно незнакомыми людьми.
Он снял галстук-бабочку, затем – костюм.
Спустя две минуты сто двадцать человек стояли в пещере нагишом.
Пилчер сказал со своего пьедестала:
– Извиняюсь за холод. С этим ничего не поделаешь. И, боюсь, там, куда мы отправляемся, будет еще холоднее.
Он слез с ящика и босиком направился к стеклянной двери, которая вела в зал консервации.
Войдя туда, Хасслер уже спустя тридцать секунд начал неудержимо дрожать – отчасти от страха, отчасти от холода.
В проходах образовались очереди, люди в белых лабораторных халатах направляли движение.
Приблизившись к одному из них, Хасслер сказал:
– Я не знаю, куда идти.
– Вы не прочитали памятку?
– Нет, простите, я только что получил…
– Ничего страшного. Как вас зовут?
– Хасслер. Адам Хасслер.
– Идемте со мной.
Лаборант проводил его к четвертому ряду и показал в проход между машинами со словами:
– Ваша посередине слева. Поищите табличку с вашим именем.
Хасслер последовал по проходу за четырьмя голыми женщинами. Казалось, испарения стали плотнее, и его дыхание вырывалось на холоде па́ром. Под подошвами его босых ног металлическая решетка над камнем была холодной, как лед.
Он прошел мимо мужчины, который забирался в машину.
Вот теперь ему стало по-настоящему страшно.
Рассматривая каждую табличку с именем, Хасслер понял, что никогда не представлял себе этого момента. Никогда к нему не готовился. Конечно, он знал, что этот момент приближается. Знал, что осознанно на такое пошел. Но почему-то подсознательно он представлял себе нечто вроде общего наркоза. Маска, опускающаяся на лицо в теплой операционной. Лампы, меркнущие в наркотическом блаженстве. И уж как пить дать он не представлял, что будет топать голым в компании сотни других людей…
Вот!
Табличка с его именем.
Его, срань господня, машина.
«Адам Т. Хаслер. Дата консервации: 31.12.13. Сиэтл, штат Вашингтон».
Он рассмотрел кнопочную панель. Непонятный набор символов.
Поглядел налево и направо, но остальные уже исчезли в своих машинах.
К нему подошел еще один лаборант.
– Эй, можете меня выручить? – спросил Хасслер.
– Вы не прочитали памятку?
– Нет.
– Тогда понятно.
– Пожалуйста, не могли бы вы просто мне помочь?
Лаборант набрал что-то на клавиатуре и пошел дальше.
Раздалось шипение пневматики, как будто вырвался сжатый газ, а потом передняя панель машины приоткрылась на несколько дюймов.
Хасслер открыл ее до конца. За ней была тесная металлическая капсула. Маленькое сиденье и подлокотники из черного сплава, а на полу – контуры человеческих ступней.
Негромкий голос в голове Хасслера прошептал: «Ты выжил из ума, к чертям собачьим, если собираешься забраться в эту штуку».
Но он все равно это сделал, шагнув внутрь и примостившись на ледяном сиденье.
Из стен выстрелили оковы и сомкнулись вокруг его лодыжек и запястий.
Сердце его неистово заколотилось, когда дверь с грохотом закрылась, и он впервые заметил пластиковую трубку, которая змеилась по стене, заканчиваясь иглой ужасающих размеров.
Хасслер вспомнил о бескровном лице Терезы и подумал: «Блин!»
Над головой раздался звук, как будто что-то просачивалось сюда под давлением. Он не видел газ, но внезапно почуял запах, напоминающий запах роз, сирени и лаванды.
Женский компьютерный голос сказал:
– Пожалуйста, начинайте глубоко дышать. Нюхайте цветы, пока можете.
За двухдюймовой полоской стекла появился Пилчер.
Компьютерный голос сказал:
– Все будет хорошо.
Пилчер был без рубашки; гордо улыбаясь, он поднял вверх большие пальцы.
Хасслеру больше не было холодно.
Он больше не боялся.
Когда из динамиков полились звуки «Прядильщик снов» Гэри Райта, он закрыл глаза. Он собирался помолиться, собирался мысленно сосредоточиться на чем-нибудь красивом – например, на будущем, новом мире и женщине, с которой он будет этот мир делить. Но как каждый важный, значимый момент в его жизни, и этот промелькнул слишком быстро.
* * *
Пэм ждала в пещере.
Она накинула халат и держала еще один халат для Пилчера, перекинув его через руку.
– Моя дочь? – спросил он, вдев руки в рукава.
– Все схвачено.
Пилчер оглядел пещеру.
– Как тут теперь тихо, – сказал он. – Иногда я думаю о том, каким будет это место, когда все мы отключимся…
– Дэвид!
К ним по каменному полу шла Элизабет.
– Я искала повсюду, – сказала она. – Где она?
– Я отослал Алиссу в мой кабинет, прежде чем была снята одежда.
– Привет, миссис Пилчер, – сказала Пэм. – Вы сегодня восхитительно выглядите.
– Спасибо.
– Я очень сожалела, когда услышала, что вы к нам не присоединитесь.
Элизабет пристально посмотрела на мужа.
– Когда ты отключаешься?
– Скоро.
– Я не хочу оставаться тут на ночь. У тебя найдется кто-нибудь, кто отвезет меня и Алиссу обратно в Бойсе?
– Конечно. Все, что пожелаешь. И можешь взять самолет.
– Что ж. Думаю, уже пора…
– Верно. Почему бы тебе не пойти в мой кабинет? Я присоединюсь к тебе через минутку. Мне просто нужно позаботиться об одной последней вещи.
Пилчер наблюдал, как его жена идет через пещеру ко входу в первый уровень.
Он вытер лицо и сказал:
– Я не должен был проливать слезы нынче вечером. По крайней мере, такиеслезы.
* * *
Элизабет вышла из лифта.
В их квартире было тихо. Эта квартира никогда не нравилась ей. Никогда не нравилась их жизнь внутри горы , ничуть. Сплошная клаустрофобия. Ощущение изоляции, с которой она так и не смогла смириться. Она чувствовала, что душа ее сутулится от всесокрушающего веса жизни с этим одержимым человеком, имеющим лишь одну цель. Но нынче вечером она и ее дочь наконец-то станут свободными.
Дверь, ведущая в кабинет Дэвида, открылась.
Она вошла.
– Алисса! Милая!
Нет ответа.
Она подошла к мониторам. Было уже поздно. Наверное, дочь свернулась на одной из кушеток, чтобы подремать.
Она добралась до кушеток.
Нет.
Пусто.
Элизабет медленно осмотрела комнату.
Может, Алисса вернулась наверх по лестнице? Они могли разминуться, хотя это казалось маловероятным.
Взгляд ее упал на стол Дэвида.
Тот всегда содержал свой стол в безукоризненном порядке. На нем не было никакого мусора. Вообще ничего не было.
Но теперь в центре стола лежал один-единственный белый листок.
И больше ничего.
Она подошла, притянула к себе бумагу по отполированному красному дереву, чтобы прочесть.
«Дорогая Элизабет, Алисса отправляется со мной. Ты можешь увидеть конец своей истории без нее. То, что осталось от этой истории. Дэвид».
У Элизабет появилось острое ощущение, что за ее спиной кто-то есть.
Она обернулась.
Арнольд Поуп стоял на расстоянии вытянутой руки. Ради праздника он побрился. Высокий, широкоплечий. Короткие светлые волосы, почти красивый. Все портили его глаза. Когда они сосредотачивались на тебе, в них было нечто слишком жестокое и хладнокровное. Элизабет чуяла в его дыхании запах шампанского.
– Нет, – сказала она.
– Простите, Элизабет.
– Пожалуйста.
– Вы мне нравитесь. Всегда нравились. Я сделаю это как можно быстрее. Но вы должны поработать вместе со мной.
Она опустила взгляд на его руки, почти ожидая увидеть в них нож или проволоку.
Но они были пусты.
Она ощутила слабость и тошноту.
– Дайте мне всего одну минутку, пожалуйста. Пожалуйста!
Она встретилась с ним глазами.
Глаза его были холодными, пристальными и печальными.
Готовящимися к чему-то.
И за полсекунды до того, как он набросился на нее, она поняла, что не получит этой минутки.
Часть IV
Глава 22
Тобиас согрел грязные руки над жаром огня.
Он разбил лагерь у реки, глубоко в горах той земли, которая некогда называлась Айдахо.
Оттуда, где он сидел, можно было вглядеться в каньон и увидеть, как солнце опускается между двух гор.
Так близко.
Сегодня он мельком видел зазубренное кольцо амфитеатра восточной гряды Заплутавших Сосен.
Единственное, что мешало ему добраться до ограды, – это тысячная стая аберов в лесу, граничившем с южным краем города. Даже находясь от аберов в двух милях, он чуял их. Если ночью они уйдут, путь домой для него будет открыт.
Искушение поспать на земле было очень сильным. Было нечто крайне привлекательное в сне на мягких сосновых иголках.
Но это было бы глупо.
Тобиас уже пристроил свой бивуачный мешок на одной из раскидистых сосен. Он потерял счет ночам, которые провел не на земле, и еще одна ночь его не убьет. А завтра, если все пойдет по плану и он не докатится до того, чтобы быть съеденным в свою последнюю ночь в глуши, он сможет забраться в теплую постель.
Тобиас открыл рюкзак, сунул руку в его глубину. Пальцы его коснулись холщового мешка с трубкой, спичками-книжкой из отеля «Андра» в Сиэтле и табаком. Он выложил все это на камень.
Странно. Столько раз он думал об этом моменте. Мысленно готовился к нему.
Его последняя ночь в глуши.
Тобиас взял с собой фунт табака – больший вес он не мог себе позволить – и истратил его в первые же месяцы, сэкономив ровно столько, чтобы выкурить последнюю трубку, если он до нее доживет. И все равно было столько ночей, когда он чуть было не расправился со своей заначкой… Доводы в пользу такого поступка были многочисленными и убедительными.
«Ты в любой момент можешь погибнуть».
«Ты никогда не доберешься обратно».
«Не быть съеденным? Даже это не перевешивает радости получаса курения».
И все-таки он выдержал.
Это не имело смысла. Его шансы на возвращение были равны нулю. Но когда он открыл полиэтиленовый пакетик и вдохнул запах ароматной смеси, это, бесспорно, стало одним из самых счастливых моментов его жизни.
Он не торопился, набивая чашечку трубки.
Потом примял табак пальцем, убедившись, что каждый побег любовно уложен.
Табак красиво занялся.
Он затянулся.
Господи, этот запах…
Дымок вился вокруг его головы.
Тобиас прислонился к стволу дерева, которое, как он надеялся, будет последним деревом, на котором ему когда-либо придется спать.
Небо порозовело. Можно было видеть его цвет в реке.
Он курил, наблюдал за текущей водой и впервые за целую вечность чувствовал себя человеком.