– Михаэль! Такое красивое имя! – продолжала разглагольствовать Вика. – Наши родители постарались! Ведь они настоящие придурки, наши с ним родители! Знаешь, как они назвали меня?
Сумасшедшая остановилась у кровати и снова склонилась над Татьяной, словно бы ожидая ответа.
– Нет, я не Вика! – выкрикнула она – не дождавшись, естественно, ответа от Тани, – выкрикнула и залилась смехом. – И даже не Виктория!.. Я – Витольда!
Она снова деревянно рассмеялась, а потом воскликнула с сарказмом:
– Витольда! Можешь себе представить! Витольда Как красиво! Как изящно! Чего еще, спрашивается, можно было ждать от старшего сержанта милиции и буфетчицы! О, как они назвали своих детей! Михаэль и Витольда! Настоящие аристократы!
Вика – Витольда вдруг остановилась и изо всех сил запустила пустым бокалом в стену.
Ее лицо перекосила злобная гримаса.
– Суки! – выкрикнула она. – Что же они со мной и с Мишенькой сделали! Твари!
Осколки бокала разлетелись по всей комнате. Кусочек стекла попал на обнаженный Танин живот. Она вздрогнула, словно на нее упал кусочек раскаленного металла.
Витольда обессиленно присела на кровать подле Тани. Понурила плечи, уронила голову в ладони.
– Сволочи, что же они сделали с нами… Бедный мой, любименький Мишенька… Мишенька… Милый…
Сколько раз он спасал меня… Вот и от тебя спас. Все мне рассказал… Вика вдруг обернулась к Тане. Теперь ее глаза были переполнены ненавистью – но, как оказалось, не по отношению к ней, а к кому-то третьему.
Если бы Таня находилась в другом положении, она, пожалуй, сочла бы достойной изучения столь быструю и кардинальную смену настроений в одном и том же человеке. Витольду на протяжении нескольких минут буквально бросало из ярости в нежность, из черной меланхолии – в беспричинную радость.
Но Тане было совсем не до того, чтобы фиксировать все перепады и извивы Викиной психики. Садовникова понимала одно: она находится во власти абсолютно непредсказуемого и смертельно опасного человека.
– Ведь они все, все мне рассказали… – горячечно прошептала Вика.
Теперь тон ее сменился на заговорщицкий, доверительный.
– Меня же сначала лечить пытались, и эти врачи несчастные все мне про меня рассказали: и чем я больна, и откуда это взялось… У меня лекари-то лучшие были. Ведь папаня-то мой – генера-ал. Он мог самых-самых купить! А у врачей теперь, оказывается, новый стиль – доверие. Ведь они, психиатры эти, пациента себе как бы в союзники берут. И разговаривают с ним, как с равным. И все тебе объясняют. Все-все.
«А знаете, Витольда, этиология вашего заболевания, скорее всего; связана с неблагополучной обстановкой в семье в вашем раннем детстве…»
Вика расхохоталась:
– Нет, не могу!
Она встала, прошлась по комнате, исчезла из поля зрения. Загремел выдвигаемый ящик. Затем послышался щелчок зажигалки, и следом до Татьяны долетел тошнотворно-сладковатый аромат анаши.
Вика снова подошла к кровати, села. Глубоко затянулась папиросиной, выдохнула дым в самое лицо Тани. Потом еще и еще раз. Напряженные черты ее лица слегка разгладились.
– Неблагополучная обстановка в семье… Да что я, про нее сама не знаю, что ли, про эту обстановку?!
Когда папаня ко мне, десятилетней, в кроватку лез – это называется «неблагополучная обстановка»! Я тогда ведь молчала – молчала, а он, стервец, все спрашивал: «Ну, как? Хорошо ли тебе, дочурочка?»
Витольда сделала одну за другой три глубокие затяжки, проговорила:
– Дрянь. Не берет… – И продолжила:
– А ух когда я, двенадцатилетняя, из дому-то убежала – он очень испугался. Он ведь тогда генералом стал… В Москве служил… Карьеру, блин, сделал. Демократ хренов… Он, я думаю, боялся, что я про эти его лазанья в мою кроватку кому-нибудь да расскажу… Да еще и до его начальства, не дай бог, дойдет!.. Но только стыдно мне за все это было, и никому ничего я не рассказывала… Никогда… Только этим поведала… Девчонкам, куколкам моим… Всем семи.
Вика глубоко вздохнула, а потом произнесла мечтательно:
– Они меня понимали. Каждая из них мне сувенирчик отдала… Пальчик, сосочек…
Она засмеялась.
– Они меня любили – а я их всех – хрясь!
Девушка сделала короткое рубящее движение рукой и опять рассмеялась.
– Вот и тебе рассказываю… Потому что и ты…
И ты теперь молчать будешь! Навсегда заткнешься!
Холодок пробежал по Таниному телу.
Вика еще пару раз пыхнула папиросой и рассмеялась своим деревянным смехом.
Таня поймала ее взгляд: глаза Витольды были абсолютно пустыми, лишенными всякого человеческого выражения.
Ужас, обуявший Таню, уже исчез – человек не в состоянии испытывать панический страх слишком долго. Мозг стал мыслить очень ясно и трезво. Таня понимала: ее мучительница не остановится ни перед чем. И помочь Тане не сможет никто. Уповать ей не на кого, кроме как на самое себя. Но что может сделать она одна, прикованная к кровати, связанная по рукам и ногам?
Вика потянулась к пепельнице и загасила в ней папиросу.
– Папаня меня в двенадцать лет за границу отправил, – доверительно пояснила Татьяне сумасшедшая. – Учиться в Швейцарии, в интернате. Клево, да?
Всякие девчонки из высшего общества. Графини. Дочки нефтяных магнатов. Особы королевской крови…
Она сделала паузу, а потом вдруг злобно выкрикнула:
– Гореть им всем в аду!
Тут Таня громко простонала через платок, зажимающий ей рот:
– ALALA!..
– Чего тебе?! – недовольно повернулась к ней Вика.
Таня, как могла, показала ей мимикой лица она, дескать, больше не может – задыхается.
– Потерпишь! – пренебрежительно бросила ей мучительница.
У Тани оставался, пожалуй, только один шанс: сначала освободиться любыми правдами-не правдами от кляпа во рту, а потом уговорить, уболтать, улестить Вику – чтобы она не мучила ее, отпустила.
– Так о чем это я? – спросила себя Витольда. – Черт, засранка! Сбила меня!
И она сильно и болезненно ткнула Татьяну рукой под дых.
Из горла Таня вырвался сдавленный стон.
– Не кричи! – зло бросила ей Вика.
Мучительно наморщила лоб, а затем сказала:
– Ах, вот!.. Этот пансион'.. Там все было так круто!
Крахмальные скатерти. Семь блюд на ужин. Гольф – ненавижу я эти клюшки! Поло на лошадях. Три языка учили Вика доверительно нагнулась к Татьяне – а у той после ее удара слезы на глазах выступили – и проговорила:
– У моего отца много денег. Очень много. Хоть он и милиционер.
Потом расхохоталась и добавила:
– А может, именно потому и много, что милиционер! Как их теперь называют – оборотнями? Оборотнями в погонах?
Татьяна попыталась улыбнуться Вике заткнутым ртом. Она стала настраивать себя на волну сочувствия ей, понимания. Может, в таком случае Витольда захочет вступить с ней в диалог?
– Да ведь за деньги не все купишь. – Вика перешла на доверительный шепот. – Дружбы, например, не купишь. Любви… Я там, в пансионе, была изгоем.
Они третировали меня, все эти девочки из высшего общества. За то, что я русская. За то, что неуклюжей была, неловкой. За то, что они по три-четыре языка знали, а я только один английский еле-еле.
«Сочувствую тебе, Вика. Понимаю», – попыталась сквозь кляп произнести Татьяна. Вышел нечленораздельный сип, а Витольда оборвала ее:
– Не стони!.. – И продолжала горячечным шепотом– У нас все хуже и хуже с этими девками отношения становились. Они подставляли меня. Гадили мне по-всякому. А потом… Однажды ночью… Эти шлюхи собрались… Впятером… Пришли ко мне в комнату.
И… И привязали к кровати… И били. А потом – они изнасиловали меня…
Вика уронила голову, а затем вдруг выкрикнула:
– «Fucken communist piglet, lick! Go, go!»– И грубо расхохоталась.
"He убивай меня, Вика, пожалуйста. Спаси меня.
Я люблю тебя", – снова попыталась проговорить Таня сквозь кляп. Во рту у нее пересохло, и опять получилось одно сипение. На этот раз Витольда даже не обратила на него никакого внимания.
– Но я им отомстила потом… Отомстила… – шептала она. – У нас там девочка появилась, из Баку, и они ее тоже хотели опустить, изгоем сделать… А мы с ней объединились… И однажды ночью пришли к одной из тех – я ее про себя Принцессой называла, хотя никакая она была не принцесса, просто дочка одного английского магната – голубые глазки, белые длинные волосики до плеч, кожа на лице тонкая-тонкая…
И мы с Наирой пришли ночью к этой Принцессе, привязали ее к кровати и сделали с ней все то, что они, эти сволочи, со мной делали…
Вика тяжело задышала, глазки ее разгорелись.
– Как это было приятно, Таня! – сладострастно воскликнула она. – Как же мне было приятно!
«Отпусти! Отпусти! Отпусти меня!» – мысленно внушала ей Таня, не рискуя больше стонать. Она не сводила с нее глаз.
Витольда нагнулась над Татьяной и очень больно сжала ей грудь. Изо всех сил ущипнула ее за сосок.
Таню пронзила острая боль, и она невольно застонала. Вика тут же залепила ей пощечину:
– Молчи!!
Она вскочила и в возбуждении прошлась по комнате. Выкрикнула:
– Они выкинули меня из пансиона! Принцесса, сучка, гадина, нажаловалась на нас! И они вышвырнули нас с Наирой! Вызвали отца! «You have to be glad that we will not sue your daughter, mister Pilipchuk!»И выслали меня из страны!
Витольда остановилась посреди комнаты, изо всех сил сжала кулаки – так, что ногти впились в ладони, – и выкрикнула:
– Сволочи! Сволочи! Сволочи!
«Боже мой! Какой кошмар», – подумала Таня против воли и закрыла глаза. Она устала бороться и постепенно начала погружаться в темное, тупое равнодушие.
«Нет! – остановила она себя. – Нет! Не смей! Не сдавайся!»
И, пользуясь тем, что Витольда была целиком поглощена своими собственными чувствами, она изо всех сил дернула правой, скрытой от мучительницы рукой. Потом – еще и еще раз. Вика не заметила этого, а веревка, сдерживающая Танину руку, кажется, от ее толчков изрядно ослабла.
– А в России он, папашка мой чудный, снова меня запер… – выдохнула Витольда и опять присела на кровать.
Таня перестала дергать рукой – теперь ее мучительница наверняка бы заметила эти движения, – но она чувствовала, кожей ощущала, что веревка сдерживала запястье значительно слабее.
– Частная клиника… Уколы, таблетки… Раз вдень – собеседования с лечащим врачом. «Обстановка доверия и спокойствия», – с сарказмом процитировала она кого-то. – Но я в этой обстановке доверия просто превращалась в растение!.. – выдохнула она. – В траву, в бурьян! Такое состояние возникает, когда ничего не надо. Ничего не хочется. Только есть и спать. Спать и есть. Я и спала по двадцать часов в сутки. А остальное время – ела… И никаких контактов с внешним миром. Никаких посещений.
Вика встала и потерла лоб рукой. Тон ее становился спокойным, ровным, безразличным.
– Да только Михаэль, братик мой, плевал на все эти запреты. Он ко мне по ночам приходил. Кофе мне приносил. И виски, и травку… Ми-ишенька, – ласково протянула она. – Это он посоветовал прикинуться, что я выздоровела. Ни с кем ни о чем не спорить. Со всем соглашаться. Быть, – она усмехнулась, – позитивной. И они меня перевели на амбулаторное лечение. Выпустили.
Витольда снова села на кровать. Потерла рукой лоб.