— Возможно, не такие сильные, как им кажется, — мягко возразил Линвуд.
Венеция тут же поняла, что он имеет в виду вовсе не обитательниц Уайтчепела. Их взгляды встретились.
— Вот поэтому они так часто пускают пыль в глаза, — призналась она, грустно улыбаясь. — Спасибо за то, что сопровождали меня, и за все, что сделали.
— Всегда пожалуйста, Венеция. Рад, что позволили помочь.
Посмотрев ему прямо в глаза, она высказала то, что было на сердце:
— Вы не тот человек, которым вас считает весь Лондон.
— То же самое я могу сказать и про вас.
— Возможно, мы и в самом деле друг друга стоим, — повторила она слова, произнесенные лунной ночью на балконе.
Он протянул ей руку, и она, сжав его пальцы, пересела на сиденье рядом с ним. Ехать, держа его за руку, казалось совершенно правильным и успокаивающим после всех невзгод, пережитых этой ночью, а также и вновь всплывших в памяти давних воспоминаний.
— Мне страшно за этих женщин. — Невидящим взором глядя на противоположную стенку экипажа, Венеция заново переживала аналогичную сцену из ее прошлого. — Негодяи, совершившие это, скорее всего, были наняты хозяином одного из домов терпимости, где прежде работали эти женщины.
— В таком случае велика вероятность, что магистраты с Боу-стрит отыщут их.
Венеция лишь покачала головой:
— Констебли ничего не станут предпринимать. Не в первый раз уже возникают подобные трудности, хотя такого ужаса, как сегодня, еще не было. Закон не охраняет проституток. — В ее голосе послышалась горечь, которую она, будучи слишком усталой, даже не пыталась замаскировать. — Простите меня, я вовсе не собиралась читать вам нотации. — Она откинулась на спинку сиденья. — Боюсь, для вежливости я слишком измотана.
Он нежно обнял ее за плечи:
— Изнасилование — страшное преступление. Мерзавцы, его совершившие, будут найдены и наказаны, Венеция. Я уверен, что в данном конкретном случае магистраты с Боу-стрит внимательнее отнесутся к своим обязанностям.
Венеция была слишком усталой, чтобы понять истинный смысл его слов. Ее голова отяжелела, отказываясь соображать. Линвуд казался ей сильным, теплым и безопасным, и она прислонилась к нему, радуясь, что он искренне обеспокоен как судьбой бедной поруганной женщины, так и ее собственной.
— Боюсь, вы заблуждаетесь, хотя всем сердцем хочу, чтобы вы оказались правы.
— Правосудие восторжествует, Венеция.
— В самом деле?
Его слова имели горько-сладкий привкус. Правосудие для павших женщин. И для Ротерхема. Об этом сейчас думать совсем не хотелось. Переплетя пальцы с пальцами Линвуда, она положила голову ему на плечо и, запретив себе думать о чем-либо, просто наслаждалась его обществом, покачиваясь в экипаже, катящемся по спящим улицам Лондона.
Венеция легла в постель, как только приехала домой, но ее сон был тревожен. Ей снился Линвуд.
Во сне она стояла в своей спальне. Судя по льющемуся из окон холодному свету, был белый день, но она тем не менее была облачена в свое новое вечернее платье из черного шелка, которое приберегала для особых случаев и которое наверняка вызвало бы нешуточный скандал. Но такая огласка пойдет на пользу и ей, и ее театру. Ее волосы были собраны в высокую прическу с несколькими выпущенными прядями, красиво обрамляющими лицо и ниспадающими на шею. Она смотрела на мужчину, сидящего у нее на кровати, полностью одетого во все черное, будто они заранее договорились о соответствии нарядов. Он хранил молчание, его черные глаза сверкали от страсти и невысказанных секретов.
— Вы хотите меня? — спросила она низким, томным голосом, напряженно ожидая ответа, который по какой-то причине представлялся для нее чрезвычайно важным.
Линвуд не произнес ни слова. Ему не нужно было этого делать, ответ она прочла в его взгляде, в его напряженном теле, в окружающем воздухе, которого вдруг стало так мало, что было нечем дышать.
Венеция перевела взгляд на пистолет, который держала в руке, старомодный дуэльный пистолет, совсем как у ее отца. Он казался ей невероятно большим и тяжелым, но при этом рука не дрожала, направляя оружие в цель, в грудь Линвуду. Она снова воззрилась ему в лицо.
Линвуд не посмотрел на пистолет даже тогда, когда она взвела курок, приготовившись стрелять.
— Линвуд. — Она произнесла его имя громко и отчетливо и зашагала к нему. — Линвуд, — повторила она мягче, как изысканную ласку.
Она подошла к нему вплотную, уперев дуло пистолета прямо в белоснежную льняную рубашку, под которой скрывалось сердце. Венеция содрогнулась, казалось, она слышит его биение.
Он прошептал только: «Венеция», после чего подался вперед и прильнул губами к ее губам. Этот поцелуй все изменил. Пистолет был забыт. Линвуд все изменил. Он целовал ее, она льнула к нему, подчиняясь чувству, зреющему в ней с самого первого дня. Он обхватил ее груди, бедра, разрушая существующие между ними преграды, прикасался к ней так, как ни один мужчина. Он целовал ее и ласкал до тех пор, пока она не прекратила сопротивление. Сняв друг с друга одежду, они упали на кровать в едином крепком объятии. Ее лоно пульсировало от желания. Она раздвинула ноги, открывшись ему, нуждаясь в нем и в том, что мог дать ей только он один.
— Да, — прошептала Венеция, долгие годы отвечавшая неизменное «нет».
Она встретила темно-пронзительный, обжигающий взгляд Линвуда, когда он склонялся над ней, касаясь лона кончиком своего члена, поддразнивая и оттягивая момент окончательного слияния.
— Френсис. — Она чуть слышно позвала его по имени, показывая тем самым, кто они друг другу. — Френсис! — вскричала она изо всех сил, сгорая от желания и нетерпения, чтобы он поскорее вошел в нее, сделал своей.
Вздрогнув, Венеция пробудилась ото сна. Сердце бешено колотилось в груди, кровь неистово неслась по жилам. Она прерывисто дышала, в тишине спальни звук казался оглушительно громким. Сон, от которого она не вполне оправилась, казался столь реальным, что она огляделась по сторонам в поисках Линвуда. Но никого не обнаружила в спальне, залитой серебристым лунным светом.
Камин давно погас, и ее дыхание облачкам и вырывалось в холодном воздухе. Лежа под одеялом, Венеция дрожала, но вовсе не от озноба. Напротив, тело сжигал огонь желания, соски под грубой тканью ночной сорочки набухли, между ног полыхало пламя. Лоно трепетало и томилось, моля о прикосновении мужчины с красивым, серьезным, опасным лицом и черными глазами, способными проникнуть прямо в душу.
Скользнув рукой между ног, она дотронулась до увлажнившейся промежности.
— Френсис, — прошептала она, удивляясь быстрой и неожиданной реакции собственного тела.
Изогнувшись, громко вскрикнула, захваченная мощным взрывом эмоций, унесшим ее далеко за пределы одинокой спальни на вершины, о существовании которых она и не помышляла.
Она медленно спускалась с небес на землю. Туман страсти рассеялся, оставив лишь холодное, четкое осознание действительности. Венеция перекатилась на бок, обхватив себя, испытывая вину и стыд и ощущая еще большее одиночество, чем прежде. Из-за того, что происходило между ней и Линвудом, границы между притворством и реальностью оказались стерты, и она уже не могла ответить, где кончается игра и начинается правда. Узнав его ближе, она поняла, что он совсем не такой, каким кажется. Ей хотелось раскрыть ему все свои тщательно скрываемые годами тайны, подарить свое тело и уважение, а также то, что чрезвычайно напоминало любовь.
Этого Венеция никак не могла допустить.
Следующий день не задался с самого утра. Венеция проспала, а когда все же поднялась с постели, чувствовала головную боль, усталость и вялость — следствие продолжительного ночного бодрствования. Одеваясь, она случайно наступила на подол платья и разорвала его, потом узнала, что в доме возникли проблемы с кухонной плитой. Значит, кухарка не сумела согреть воды, не говоря уже о том, чтобы что-то приготовить. Помимо всего прочего, Венеции никак не удавалось отыскать листы с текстом ее роли. На этом беды не закончились. Одна из лошадей захромала, пришлось договариваться о визите ветеринара, после чего спешно ловить наемный экипаж, чтобы ехать в театр.
Она опоздала. Мистер Кембл пребывал в мрачном расположении духа, вся труппа ждала только ее. Она с трудом запоминала свои слова, и ситуация ухудшилась еще больше, когда она заметила вертлявого человечка, разговаривающего с мистером Кемблом. Что-то в его манере держаться выдавало его официальный статус. Венеция догадалась о том, что человек магистрат с Боу-стрит, еще до того, как он достал из внутреннего кармана пиджака темную дубинку, подтверждающую его статус. От нехорошего предчувствия Венецию будто обдало зимним ветром, дующим с кладбища.
— Мисс Фокс, с вами желает переговорить один джентльмен с Боу-стрит. Уделите ему минутку.
Рабочий сцены говорил достаточно тихо, но Венеция не могла не понимать, что этот визит разожжет любопытство всей труппы.
— Проводите его в мою гримерную.
Она не могла думать ни о чем ином, кроме как о том, что Линвуда схватили и обвинили в убийстве. Ее сердце, казалось, билось прямо в горле, голос сделался слишком высоким. Она так нервничала, что почувствовала дурноту. Стараясь не смотреть на магистрата, громко произносила свои слова и кое-как отыграла до конца сцену, показавшуюся ей чрезвычайно длинной. Потом направилась в гримерную.
Мужчина ожидал в коридоре, опершись о стену.
— Мистер Коллинз из отделения на Боу-стрит, — представился он, делая шаг вперед и демонстрируя свою дубинку. — Я хотел бы переговорить с вами, мисс Фокс.
— Разумеется.
Она пригласила его в гримерную и дождалась, когда он закроет за собой дверь.
— Чем могу быть полезной, офицер?
Она не стала присаживаться, лишь оперлась о трюмо.
— Нет-нет, мисс Фокс. — Человечек покачал головой и покраснел. — Ничего подобного. Я пришел с хорошими новостями. Мы раскрыли одно из горячих дел, о котором вам будет небезынтересно узнать. Отделение настаивает на соблюдении строжайшей секретности, — он посмотрел на нее восхищенным взглядом, — принимая во внимание вашу вовлеченность в это дело.
Что-то, подозрительно напоминающее страх, зашевелилось у Венеции в животе. Она крепче схватилась за край трюмо и, изогнув губы в холодной улыбке, воззрилась на человечка с совершенно невозмутимым видом, не выдающим истинных чувств. Ждала, когда он снова заговорит.
— Мы схватили их.
Кровь с шумом прилила ей к голове, так что она едва расслышала последнее слово. Их.
— Все четверо надежно упрятаны в камере на Боу-стрит.
— Все четверо, — повторила она и тут осознала, что речь идет вовсе не о Линвуде.
— Они больше не побеспокоят ни единой женщины в Уайтчепеле. Ваша благотворительная организация может безбоязненно продолжать работу, мисс Фокс.
От облегчения у нее едва не закружилась голова. Она опустилась на стул, не в силах совладать с мыслями.
— Как вам удалось поймать их так быстро?
— Это очень странно, мисс. Я пятнадцать лет на службе, но ничего подобного не встречал. У всех четверых вдруг проснулась совесть, они явились в отделение с поличным и чистосердечно во всем признались. Поэтому их жертве, — тут он сверился со своими записями, — некоей мисс Сейди Смит, нет нужды являться на судебное разбирательство, давать показания.