Эдя Хаврон сидел на стуле и по кругу обгрызал карандаш. Карандаш был настолько измочален его мощными зубами, что посторонний человек к нему точно не прикоснулся бы. Да Эдя бы и не позволил. Он был злостный собственник.
В блокноте, который он держал в руках, имелся список имен и фамилий. За плечами у брата стояла Зозо и крутила у виска пальцем.
— Кончай заниматься ерундой! Эдуард, ты что, всерьез?
Эдя швырнул карандаш в стену.
— Я не могу больше ждать! Или этой осенью я женюсь, или будет слишком поздно. Все хорошее рано или поздно заканчивается. Я в том числе!
— Так зачем же горячку пороть?.. К чему такая. спешка?
— Нет уж! Наигрались! Хочу регистрироваться! Для меня степень порядочности девушки — нужно жениться или не нужно, — заупрямился Хаврон.
— А свободная любовь? — спросила романтично настроенная Зозо.
— Свобода и любовь — это как огурец с молоком. То есть берутся две неплохих по отдельности вещи, а получается из них явная ерунда… Все! Точка!
Зозо сдалась. Эдя был упрям, как ее сын. Недаром они приходились друг другу родственниками.
— Ну хорошо! Женись! Но без списка! — уступила она.
Эдя самодовольно хрюкнул и уставился в блокнот.
— Со списком нагляднее! Итак, что мы имеем? Двенадцать кандидаток! Девять с высшим образованием, четыре хороших человека, пять — материально обеспечены, две материально зажрались, одна — кандидат в мастера по гребле, три любят животных, у четырех я даже был в гостях и познакомился с мамами…
— А сколько знают, что удостоены чести? — не удержалась Зозо.
Эдя ответил великолепным пожатием плеч. Ему важно было досчитать.
— Восемь ни разу не были замужем, две хорошо готовят, одна готовит с удовольствием, четверо хорошо поют, одна любит походы, две играют на гитаре, пять могут без ошибки написать слово «импрессионизм»…
Стремительным движением Зозо выхватила у брата блокнот.
— А ты хоть кому-то нравишься?
— Отдай, женщина, писчебумажную принадлежность! — потребовал Хаврон. — Для чувств заведена отдельная страница! Трем я нравлюсь почти наверняка: они мне регулярно улыбаются. С четырьмя я ходил в театр, с двумя мы ели русские бублики с маком. Одна сказала: «Эдя! Я тебя обожаю!», когда в кухне я плеснул на нее кипятком. В такие минуты люди всегда открывают, что у них на сердце.
Зозо откинула со лба волосы. Она не понимала, как у нее, такой мудрой, мог образоваться такой безалаберный братец.
— Четыре нравятся мне. Пять меня терпеть не могут, но две из них скажут «да» на шестьдесят процентов, одна — на девяносто, еще одна — на двадцать пять. Первая из спортивного интереса, другая — чтобы испортить мне жизнь… Номер пять начнет бормотать, что я очень хороший, но мы разные люди. Но если поднажать и действовать через маму, то согласится. Номер восемь скажет «да» на сто процентов, но на другой день передумает. Потом снова скажет «да», посоветуется с подругами и снова передумает.
— Хаврон, ты невыносим! Переводить чувства на проценты! В женщине должна быть загадка! — в восторге взвизгнула Зозо.
Эдя цокнул языком.
— Где ты прочитала эту чушь? В женщине не загадка должна быть, а разгадка. Загадки-то каждая загадывать умеет… Но буду откровенен! В моей арифметике есть вопрос с подвисанием. Будущие дети. Девушка мне нужна тихая, добрая, домашняя, а то родится от нее еще одно «я» — чего я с ним делать буду?
Зозо умилилась. Самокритичный Эдя ей нравился. Правда, таковым Хаврон оставался недолго.
— Но я-то еще ладно! А вот если родится еще один Мефодий… — продолжал он.
Услышав такое про Мефа, Зозо вспыхнула и нанесла брату удар ниже пояса.
— А как же Аня?
Хаврон вздрогнул и быстро ответил:
— Аня — это совсем другое.
— Другее, чем эти двенадцать клуш? Почему ее даже в списке нет?
Ответить Эдя не успел. Из коридора раздался вопль. В следующую секунду в комнату, пятясь, ввалился Игорь Буслаев.
— Там, там! Только я форточку открыл, а оттуда… — крикнул он, задыхаясь.
Эдя и Зозо одновременно задрали головы. В комнату влетел диатезный купидон в сваливающейся офицерской фуражке. Кроме фуражки, на купидоне имелся пояс с пистолетной кобурой, завершающей его наряд. Крылышки у купидона трещали как несмазанный пропеллер. Вместо лука он держал небольшой арбалет, который был для него слишком тяжел. Заряжен арбалет был не болтом, а настоящей купидоньей стрелой с наконечником в форме сердца.
— Так это ж купидон! — сказала Зозо.
— Хто? — прохрипел Игорь Буслаев.
— Ну амур!
Пролетев над головой у Зозо, купидон, он же амур, плюхнулся на шкаф и свесил ноги. Потом, глядя на Игоря Буслаева, значительно расстегнул кобуру. Папа-Буслаев на всякий случай схватил с дивана подушку, собираясь защищаться от пуль.
Однако пистолет из кобуры так и не появился. Купидон достал вначале огурец, а затем розовый носочек, внутри которого лежало нечто твердое. ¦ Огурец он откусил, предварительно для стерильности поплевав на него и протерев верхом фуражки.
Потом ткнул в Эдю пальцем и строго спросил:
— Эдуард Хаврон? Эдя закивал.
— Вам посылка!
— От кого?
Купидон достал из-за пазухи почтовую карточку и энергично встряхнул ее, пробуждая дремлющие буквы:
«Дорогой Эдя!
Прими этот скромный подарок и впредь никогда не забывай поздравлять своих знакомых фей с днем рождения! В маленькой женщине может поместиться очень много обиды.
Твоя Трехдюймовочка».
— А где скромный подарок? — жадно спросил корыстный Хаврон.
Купидон достал из носка стеклянный шар и размахнулся, притворяясь, что сейчас бросит его Эде. Тот приготовился ловить.
— Ага, щас! Конфеты гони! — заявил диатезный младенец.
Эдя метнулся на кухню и секунд через десять принес плавленый сырок, кусок колбасы и — непонятно зачем — новый кусок хозяйственного мыла.
— Это теперь такие конфеты? — ехидно поинтересовался купидон, заталкивая в кобуру мыло вслед за колбасой. Плавленый сырок не влезал, и его пришлось смять. Это купидона не смутило. Он был стреляный воробей.
Застегнув кобуру, купидон застрекотал крылышками, взлетел и бросил Эде шар.
— Форточку открывай! Или ждешь, что я попрусь на кухню? — пискляво потребовал он у Игоря Буслаева.
Папа Мефа кинулся распахивать форточку. Уже почти покинув квартиру, купидон повернулся и, двумя ручками подняв тяжелый арбалет, выпалил в него в упор. Игорь Буслаев не успел даже вскрикнуть. Стрела с сердечком вместо наконечника прошила Игоря Буслаева насквозь, вильнула, попала в грудь Зозо и навеки затерялась где-то между легкими и бронхами.
— Благодарствую!.. Люби жену! А ты его иногда слушайся! — сказал диатезный младенец и улетел, волоча за собой арбалет и брякая мылом в кобуре.
Игорь Буслаев, пока еще ничего не осознавший, тупо ощупывал рукой грудь. Крови не было. Раны тоже. Ну и дела творятся тут, на Северном бульваре!
Зозо недоверчиво смотрела на бывшего мужа своими совсем еще даже не бывшими глазами. Ее сердце, пробитое стрелой купидона, теплело. Она вспомнила, как когда-то — в то забытое время, когда Меф еще не родился — они с Игорем работали в одной экономической конторе. Игорь был прекрасен как Аполлон, она была стройна как наяда. Во всякую свободную минуту они развлекались тем, что портили друг другу деловые документы. Потом, разумеется, выбрасывали, но иногда в спешке забывали. Однажды обоих чуть не уволили, когда в министерство ушло такое вот письмо:
Заместителю министра жилсоцправприродэнергоохраннадзора при Минюстфинхимагроремстрое сбытхимфака РФ
Уважаемый Герберт Самуилович!
Доводим до Вашего сведения, что Игорь — дурак! выполнение условий договора с ООО «Стой-Пром» стало невозможным по причине злостного… Зой, ты лапа! Факты нарушения норм законодательства допускаются все чаще. Таким образом, что ты делаешь вечером!
Зозо коснулась рукава мужа. Тот повернул к ней лицо. Его глаза странно поблескивали.
Эдя Хаврон разглядывал свой шар. Он был холодный. За прозрачными стенками клубился непроницаемый туман. В тумане что-то угадывалось, но вот что? Эдя всматривался, всматривался… Нет, бесполезно! Может, разбить? Но что-то подсказывало ему, что не следует.
— Интересно, что Трехдюймовочка имела в виду, говоря, будто я напрасно ее не поздравил?.. Что за мелочные придирки! Эй, сестра! Иди посмотри, что тут! Сестра!
Эде никто не ответил. Он обернулся и замер, забыв закрыть рот. Зозо и ее бывший муж держали друг друга за руки. Лица у обоих были такие, словно они только что съели по ложке варенья. Эдя икнул. Поняв, что на сестру рассчитывать не приходится, отправился на кухню, отыскал в ящике лупу и стал разглядывать шар.
Туман, сплошной туман… Эдя потерял терпение, как вдруг, утопая в тумане, перед лупой проплыла крошечная табличка, похожая на лилипутский дорожный знак. На табличке было написано всего два слова: «Счастье Эди». И стрелка, показывающая вглубь…