, за вас, государь, я не поручусь, я говорю только за себя, за вашего смиренного слугу. Чума меня возьми! Вы, вы греховодничали по-королевски, ну, а я грешил, как жалкий любитель, как частное лицо. Надеюсь, в Судный день у господа в руках будут разные весы и разные гири на них.
Король глубоко вздохнул, и забормотал «Confiteor» <Исповедуюсь (лат.)>, ударяя себя в грудь при словах «mea culpa» <Моя вина (лат.)>.
- Сен-Люк, - спросил он, - скажи наконец, не хочешь ли ты провести ночь в моей опочивальне?
- Это зависит от того, - ответил Сен-Люк, - чем мы будем заниматься в опочивальне вашего величества.
- Мы зажжем все свечи, я лягу, а ты почитаешь молитвы святым.
- Благодарствую, государь.
- Ты отказываешься?
- Такое времяпрепровождение меня не соблазняет.
- Ты меня покидаешь в беде, Сен-Люк, ты меня покидаешь!
- Нет. Я вас не покидаю. Отнюдь!
- Неужели?
- Коли вам так угодно.
- Конечно, мне угодно.
- Но при одном условии sine qua non <Непременном (лат.).>.
- Каком?
- Пусть ваше величество повелит накрыть столы, созвать придворных, и, ей-богу, мы славно потанцуем.
- Сен-Люк! Сен-Люк! - вскричал король, охваченный ужасом.
- В чем дело? - сказал Сен-Люк. - Я хочу подурачиться сегодня вечером, лично я. А у вас, государь, нет желания выпить и поплясать?
Но Генрих не отвечал. Его дух, порой столь жизнерадостный и бодрый, все больше и больше омрачался, казалось, он борется с какой-то тяготившей его тайной мыслью, так птица, к лапке которой привязан кусок свинца, не может взлететь и тщетно хлопает крыльями.
- Сен-Люк, - наконец произнес король замогильным голосом, - видишь ли ты сны?
- Да, государь, и очень часто.
- Ты веришь в сны?
- Из благоразумия.
- Как так?
- Очень просто. Сны успокаивают, утешают в житейских горестях. К примеру сказать, прошлой ночью мне снился превосходный сон.
- А именно, расскажи?
- Мне снилось, что моя жена...
- Ты все еще думаешь о своей жене, Сен-Люк?
- Более чем когда-либо.
- Ax! - сокрушенно произнес король и возвел глаза к потолку.
- Мне снилось, - продолжал Сен-Люк, - что моя жена, сохранив свое прекрасное лицо, ибо, государь, жена у меня красавица...
- Увы, да, - сказал король. - Ева тоже была красавицей, нечестивый грешник, а Ева погубила нас всех.
- Ах, вот почему вы настроены против моей жены. Но вернемся к моему сну, государь.
- Я тоже, - сказал король, - и я видел сон...
- Итак, моя жена, сохранив свое прекрасное лицо, обрела крылья и тело птицы, и вот она, пренебрегая всеми решетками и запорами, перелетает через стены Лувра и с нежным, коротким криком прижимается головкой к стеклам моего окна, и я понимаю, что этим криком она хочет сказать: «Открой мне, Сен-Люк, раствори окно, мой дорогой муженек!» - И ты открыл? - спросил король, находившийся на грани полного отчаяния.
- А как же иначе? - воскликнул Сен-Люк. - Я со всех ног бросился открывать.
- А как же иначе? - воскликнул Сен-Люк. - Я со всех ног бросился открывать.
- Суетный ты человек.
- Суетный, если вам так угодно, государь.
- Но тут, надеюсь, ты проснулся.
- Напротив, государь, я всячески старался не просыпаться. Уж до того хорош был сон.
- Значит, ты продолжал его видеть?
- Сколько мог, государь.
- И нынешней ночью, ты рассчитываешь.., - Конечно, рассчитываю на продолжение, и, не извольте гневаться, ваше величество, поэтому-то я и не могу принять ваше милостивое приглашение заняться чтением молитв. Если уж бодрствовать, государь, то я бы хотел по крайней мере получить взамен упущенного сновидения нечто равноценное. И как я уже говорил, если бы ваше величество соблаговолило приказать, чтобы накрыли столы и послали за музыкантами...
- Довольно, Сен-Люк, довольно! - сказал король, поднимаясь с места. - Ты губишь себя, ты и меня погубишь, задержись я здесь у тебя еще немножко. Прощай, Сен-Люк, уповаю, что небо, вместо того бесовского сна-искусителя, ниспошлет тебе сон во спасение, такой сон, который побудил бы тебя завтра покаяться вместе с нами, и тогда мы и спасемся все вместе.
- Сомневаюсь, государь, более того, уверен, что общего спасения у нас не получится, и посему осмелюсь посоветовать вашему величеству нынче же вечером вышвырнуть за двери Лувра этого отпетого вольнодумца Сен-Люка, который решительно собирается умереть нераскаянным.
- Нет, - сказал Генрих, - нет, уповаю, что нынче ночью благодать господня осенит и тебя, подобно тому, как она снизошла на меня, грешного. Доброй ночи, Сен-Люк, я буду молиться за тебя.
- Доброй ночи, государь, а я за вас увижу сон. И Сен-Люк затянул первый куплет более чем легкомысленной песенки, которую Генрих любил напевать, когда бывал в хорошем настроении духа; знакомый мотив заставил короля ускорить отступление, он захлопнул за собой дверь комнаты Сен-Люка и вернулся к себе, бормоча:
- Господи, владыко живота моего, ваш гнев справедлив и законен, ибо мир с каждым днем делается все хуже и хуже.
Глава 8
О ТОМ, КАК КОРОЛЬ БОЯЛСЯ СТРАХА, КОТОРЫЙ ОН ИСПЫТАЛ, И КАК ШИКО БОЯЛСЯ ИСПЫТАТЬ СТРАХ
Выйдя от Сен-Люка, король увидел, что его приказ уже выполнен и весь двор собрался в главной галерее.
Тогда он осыпал своих друзей кое-какими милостями: сослал в провинцию д'О, д'Эпернона и Шомберга, пригрозил отдать под суд Можирона и Келюса, если они еще раз посмеют напасть на Бюсси, Бюсси пожаловал свою руку для поцелуя, а своего брата Франсуа обнял и долго прижимал к сердцу.
К королеве он был чрезвычайно внимателен, наговорил ей тьму любезностей, и придворные даже подумали, что за наследником французского престола теперь дело не станет.
Однако обычный час отхода ко сну приближался, и нетрудно было заметить, что король, елико возможно, оттягивает свой вечерний туалет. Наконец часы в Лувре пробили десять. Генрих медленно обвел глазами придворных; казалось, он раздумывал, кому бы поручить то занятие, от которого уклонился Сен-Люк.
Шико перехватил его взгляд.
- Вот так раз! - сказал он со своей обычной бесцеремонностью. - Нынче вечером ты, мне кажется, строишь глазки, Генрих. Может быть, ты ищешь, кому бы преподнести жирное аббатство с десятью тысячами ливров дохода? Сгинь, нечистая сила! А какой лихой приор из меня выйдет! Подавай сюда твое аббатство, сын мой, подари его мне.
- Сопровождайте меня, Шико, - сказал король.