- Ах ты, разбойник, - гневно процедил король сквозь плотно сжатые зубы.
- Государь, не будем оскорблять всевышнего, пытаясь скрыть от него то, что ему и без нас доподлинно известно.
- Речь идет не о политике, - сказал голос.
- Ах, вот мы и пришли, - слезливым тоном отозвался Шико. - Значит, речь идет о моих нравах, не так ли?
- Продолжай, - прогремел голос.
- Чистая правда, господи, - каялся Шико от имени короля, - я слишком изнежен, ленив, слабоволен, глуп и лицемерен.
- Это верно, - глухо подтвердил голос.
- Я плохо обращаюсь с женщинами, прежде всего с моей женой, такой достойной особой.
- Подобает возлюбить свою жену, как себя самого, и предпочитать ее всему на свете, - наставительно изрек голос.
- Ах, - с отчаянием вскричал Шико, - тогда я порядком нагрешил.
- И ты вынуждаешь к греху других, подавая им пример.
- Это правда, чистая правда.
- Ты чуть было не погубил бедного Сен-Люка.
- Ба! - возразил Шико. - А ты уверен, господи, что я еще не погубил его окончательно?
- Нет, он еще не погиб, но может погибнуть, а вместе с ним и ты, если завтра же утром, и никак не позже, ты не отошлешь его домой, к семье.
- Ага, - прошептал Шико королю, - сдается мне, что голос дружит с домом де Косее.
- И если ты не сделаешь Сен-Люка герцогом, а его жену герцогиней в возмещение за те дни, которые ей пришлось прожить соломенной вдовой...
- А если я не послушаюсь? - сказал Шико, придав своему голосу явственную нотку несогласия.
- Если ты не послушаешься, - со страшной силой загремел голос, - то ты будешь всю вечность кипеть в большом котле, в котором уже варятся в ожидании тебя Сардананал, Навуходоносор и маршал де Рец.
Генрих III застонал. При этой угрозе его снова обуял дикий страх.
- Чума на мою голову! - выругался Шико. - Заметь, Генрих, как небеса интересуются господином де Сен-Люком. Черт меня побери, можно подумать, что добрый боженька сидит у него в кармане.
Но Генрих либо не слышал шуток Шико, либо, если он их слышал, они его не успокаивали.
- Я погиб, - растерянно твердил он, - я погиб, этот глас свыше меня убьет.
- Глас свыше! - передразнил его Шико. - Ах, на сей раз ты обманываешься. Голос сбоку, не более.
- Как это - голос сбоку? - удивился Генрих.
- Ну да, разве ты не слышишь, сын мой? Голос выходит из этой стены. Генрих, господь бог живет в Лувре. Вероятно, он, как император Карл Пятый, решил завернуть во Францию по дороге в ад.
- Безбожник! Богохульник!
- Но это большая честь для тебя, Генрих. И я приношу тебе поздравления по сему случаю. Но, должен тебе сказать, ты весьма прохладно относишься к этой чести. Подумать только! Сам господь бог, собственной персоной, находится в Лувре и отделен от тебя всего лишь одной стенкой, а ты не хочешь нанести ему визит. Что случилось, Валуа? Я тебя узнать не могу, ты стал просто невежлив.
В эту минуту какая-то хворостинка, затерявшаяся в углу камина, с треском вспыхнула и осветила лицо Шико.
Выражение этого лица было таким веселым, даже насмешливым, что король удивился.
- Как, - сказал он, - у тебя хватает наглости смеяться? Ты дерзаешь.
- Как, - сказал он, - у тебя хватает наглости смеяться? Ты дерзаешь...
- Ну да, я дерзаю, - ответил Шико, - и сейчас ты и сам дерзнешь, или пусть чума меня заберет. Подумай хорошенько, сын мой, и сделай так, как я тебе говорю.
- Ты хочешь, чтобы я пошел посмотреть...
- Не приютился ли господь бог в соседней комнате.
- Ну, а если голос опять заговорит?
- А разве я не здесь и не смогу ответить? Даже очень хорошо, если я по-прежнему буду говорить от твоего имени и голос, который принимает меня за тебя, поверит, что ты остаешься в спальне, ибо он рыцарски доверчив, этот глас божий, и совсем не знает свой мир. Подумать только, я уже целые четверть часа реву здесь, как осел, а он меня все еще не распознал. Это унизительно для разумного существа.
Генрих нахмурился. Слова шута поколебали его несокрушимую веру.
- Я думаю, ты прав, Шико, - произнес он, - и мне очень хочется...
- Ну, пошел, - напутствовал его Шико, подталкивая к двери.
Генрих осторожно открыл дверь в переднюю, соединявшую опочивальню с соседней комнатой, которая, как мы это уже говорили, раньше была комнатой кормилицы Карла IX, а теперь служила спальней Сен-Люку. Король не успел сделать еще и четырех шагов, а голос уже с удвоенным жаром возобновил свои упреки. Шико отвечал на них в самом жалостливом тоне.
- Да, - гремел голос, - ты непостоянен, как женщина, изнежен, как сибарит, развращен, как язычник.
- Увы! - хныкал Шико. - Увы! Увы! Разве я виноват, великий господь, что ты сотворил мою кожу такой нежной, руки такими белыми, нос таким чувствительным, дух таким переменчивым. Но отныне с этим покончено, господи, начиная с нынешнего дня я буду носить рубашки только из грубого холста, я погребу себя в навозной яме, как Иов, я буду есть коровий помет, как Иезекииль.
Тем временем Генрих, продолжая идти по передней, с удивлением заметил, что, по мере того как голос Шико становится все глуше, голос его собеседника звучит вес громче и что голос этот, по-видимому, действительно исходит из комнаты Сен-Люка.
Генрих уже собирался постучать в дверь, но тут увидел луч света, пробивающийся в широкую замочную скважину.
Он нагнулся и заглянул в эту скважину. Его бледное лицо внезапно побагровело от гнева, он выпрямился и начал протирать глаза, словно не мог им поверить и хотел получше рассмотреть то, что увидел.
- Клянусь смертью Христовой! - пробормотал он. - Мыслимое ли дело, чтобы надо мной посмели так надсмеяться?
Вот что король увидел через замочную скважину. В углу комнаты Сен-Люк, облаченный в халат и узкие панталоны, выкрикивал в трубку сарбакана угрозы, которые Генрих принимал за божье откровение, а рядом, опираясь на его плечо, стояла молодая женщина в белом прозрачном одеянии и время от времени вырывала сарбакан из рук Сен-Люка и кричала в него все, что ей приходило в голову, - всякую чепуху, которую можно было сначала прочесть в ее лукавых глазах и на ее улыбающихся устах. Каждый раз, когда сарбакан опускался, раздавались взрывы хохота, ибо было слышно, как Шико плакался и сокрушался, с таким совершенством подражая гнусавому голосу своего хозяина, что королю в передней показалось, будто это он сам причитает и скорбят душой по поводу своих прегрешений.
- Жанна де Косее в комнате Сен-Люка! Дыра в стене! Меня провели! - глухо прорычал Генрих. - О! Негодяи! Они мне дорого заплатят!
И после одной особенно оскорбительной фразы, котирую госпожа де Сен-Люк прокричала в сарбакан, Генрих отступил на шаг и с силой, неожиданной в столь женственном создании, одним ударом ноги высадил дверь: дверные петли оторвались, замок сломался.