С тех самых пор я всегда приглашал варана на вечеринки «телек-пиво-тортик». Иногда по дороге домой забегал Хуан; бывало, он даже приводил подружек – показывал варана. Молодой варан рос быстро и вскоре стал уже больше трех футов в длину. Новый рацион вывел его из доисторического спокойствия, а его некогда плоские бока раздулись и стали напоминать бочонки. Оглядываясь назад, я думаю, что сразу должен был понять: это нездоровая перемена, хотя Полковник Том никогда раньше не пребывал в столь радужном настроении. Хуан клялся, что варан стал настоящим болельщиком бейсбола; возможно, Полковник Том не понял всех тонкостей игры, но вполне уразумел ее основные принципы. Варан лежал у меня на коленях перед телевизором, и глаза его просто сияли, но я всегда подозревал, что его вдохновляют не подвиги игроков, а пирожные и дистиллированный хмель.
Однажды поздно ночью в субботу, когда «Марлины» играли с «Доджерами», у Полковника Тома случился тяжелый приступ того, что я диагностировал как варанью икоту. Симптомы проявились вскоре после того, как он проглотил холодный «Хайнекен» и кусок сдобного немецкого штруделя, который Хуан купил в прославленной кондитерской в Ибор-Сити.
По наручным часам я замерил интервалы между судорожными отрыжками Полковника Тома: восемь секунд. От недомогания он впал в подобие летаргии, его щеки покрылись пятнами и потемнели. Хуан уже ушел домой, и мне пришлось одному оказывать помощь дрожащей рептилии. Когда я попытался погладить его морщинистую спину, Полковник Том завертелся на месте и громко защелкал челюстями. А затем как ударит меня задней лапой по щеке! До крови, между прочим.
– Ах ты, маленький неблагодарный засранец! – пробормотал я с излишней резкостью.
В ответ варан злобно поднял свою башку размером с кирпич, открыл пасть и продемонстрировал острые, как иголки, зубы. Я, как завороженный, смотрел на мутную слюну у него во рту, но тут Полковник снова зашелся в икоте, забрызгивая все вокруг. Из телевизора послышался одобрительный гул болельщиков: Гэри Шеффилд красивой петлей запустил мяч на левую трибуну, и «Марлины» проиграли девятую подачу. Полковник Том успел моргнуть одним глазом – и замертво свалился мне на колени.
Минут пятнадцать я не двигался, отчасти из-за шока, отчасти из-за того, что сверкающие челюсти варана замерли всего в каких-то миллиметрах от гульфика на моих трусах. Предсмертный укус этих клыков мог запросто отправить меня в операционную (а в больнице, подозревал я, не найдется невинного объяснения, как задохнувшийся варан оказался в такой опасной близости от моей мошонки).
Убедившись, что Полковник Том испустил дух, я принялся ломать голову, что же мне с ним делать. Прямо под балконом стоит мусорный контейнер – но такое решение показалось мне жестоким и бестактным. В конце концов, это же подарок дочери Анны. Поэтому я решил достойно проводить варана в последний путь. Но церемония требует приготовлений, а пока требовалось сохранить бренные останки, что, принимая во внимание размеры Полковника, было не так-то просто. Чтобы запихнуть зверюгу в морозилку, мне пришлось свернуть его в скрипичный ключ.
С того дня там он и спит, Полковник Том, – замороженное колечко, погребенное под формочками для льда и шоколадными батончиками «Дав». Всякий раз, когда я думаю, что надо бы похоронить беднягу, у меня начинается депрессия.
Я мучился совестью и наврал Карле – сказал, что варан выбрался из террариума и убежал. Только Хуан знает правду. Странно, что он проболтался Эмме. Наверняка она специально выведывала у него информацию, чтобы потом использовать против меня на ежегодной аттестации сотрудников. И хотя Хуан мой лучший друг, он расскажет Эмме что угодно, если только это поможет ему затащить ее в постель. Я лично всегда именно так и поступал на ранней стадии отношений с девушками.
Пожалуй, это даже хорошо, что она знает про дохлую ящерицу в моей морозилке. Возможно, это перевернет ее представления обо мне и заставит гадать, какие же еще страшные тайны я скрываю.
* * *
Макартур Полк – вылитая Смерть. Только косы не хватает.
– Он не может говорить, – сообщает мне медсестра.
– Тогда зачем я сюда пришел? – резонно спрашиваю я.
– Я хочу сказать, он не может говорить обычным способом. Из-за трахеотомии.
Старик мрачно показывает на хирургический разрез в горле; к разрезу прикреплен пластиковый клапан, похожий на кофейную чашку. Прозрачная трубка ведет от клапана к кислородному баллону у кровати.
Для интервью Макартура Полка перевели из отделения интенсивной терапии в палату. Он показывает бескровным пальцем на дверь, веля медсестре исчезнуть.
– Не утомляйте его и не сердите, – шепчет мне медсестра. – Он плохо себя чувствует. – Она успевает загородиться локтем как раз вовремя, чтобы пластмассовая утка не зарядила ей по лбу. – Иногда он вредничает. Сами увидите, – говорит она.
Как только мы остаемся одни, Макартур Полк начинает какие-то манипуляции с клапаном, и воздух проходит через голосовые связки.
– Эта маленькая штуковина в Интернете стоит пятьдесят два бакса, – хрипит старик. – А прикинь, сколько за нее дерут в больнице – три сотни! Грабители чертовы!
Его голосу не хватает силы, но сарказма в нем с избытком. Я шагаю ближе, чтобы лучше слышать.
– Садись, – командует Полк. – Где твой сраный блокнот?
Я послушно вынимаю блокнот из кармана.
– Открывай, – продолжает он. – Теперь пиши, что я был боец. Пиши, что я был смел и вынослив. Никогда не сдавался, что бы ни говорили все эти безмозглые шарлатаны. – Он шумно вдыхает воздух. – Немедленно пиши. Записывай все это в блокноте, мистер Автор Некрологов!
Пока я строчу, он успевает передумать.
– Подожди. Зачеркни «безмозглые шарлатаны». С моим везением один из этих уродов подаст в суд на мою газету за клевету. Видишь, до чего мы докатились? Они могут подать в суд на мертвеца с трубкой в горле, клянусь богом!
Макартур Полк какой-то высушенный, на голове у него немного старческого пуха, нос подернут красными прожилками, шея тонкая, а кожа как пергамент. Он напоминает новорожденного кондора, какими похваляются работники зоопарков по каналу «Дискавери».
Получив очередную дозу кислорода, он каркает:
– Мистер Рэйс Мэггад не хотел, чтобы эту статью писал ты. Как думаешь, почему?
– Думаю, я ему не нравлюсь.
В старых водянистых глазах появляется озорной медикаментозный блеск.
– Я слышал, ты обозвал его нехорошими словами на собрании акционеров. Говорят, ты задал им перцу, мистер Таггер.
– Почему вы об этом вспомнили?
– Потому что… – Старина Полк свистит, как туберкулезник. – Я настоял на том, чтобы ты писал эту статью именно потому, что Мэггад не хотел тебя и близко подпускать. Как там ты его назвал? Мне просто любопытно.
– Самозванцем, – отвечаю я.
Полк смеется под стук зубных протезов.
– Что он, что его отец – оба были хороши. А еще?
– Я, кажется, упомянул его трастовый фонд. И то, что он ни одного дня в жизни честно не отработал. И что он понимает гораздо больше в том, как подковать лошадь для поло, чем в том, как управлять хорошей газетой.
Старик шумно вздыхает:
– Бог мой, как жаль, что я при этом не присутствовал. Наверное, в тот день я был в больнице.
– Вы умирали, – напоминаю я. – Так сказал акционерам мистер Мэггад.
– Черт, в тот раз я вовсе не «умирал», как и в другие разы. Я просто отдыхал. Вешал всем лапшу.
– А сейчас умираете?
Полк униженно кивает:
– К сожалению, на этот раз все по-настоящему, мистер Таггер. Иначе я бы не стал отнимать твое время.
Я ему почти верю – выглядит он неважно. Почему-то я вспоминаю о его тридцатишестилетней жене и гадаю, о чем она может говорить в коридоре с Рэйсом Мэггадом. Старина Полк предполагает, что она стоит насмерть, не впуская его. Принимая во внимание ее будущий капитал, я в этом не сомневаюсь.
– Мистер Рэйс Мэггад собственной персоной пришел проведать меня в больнице. Интересно, зачем? – спрашивает Полк, слабо покашливая. – Посмотреть, как тут я? Почитать мне книжку? Или, может, извиниться за то, что погубил газету, принадлежавшую моей семье?
От меня он версий не дождется. Вместо этого я спрашиваю:
– Так зачем же вы продали газету «Мэггад-Фист»? Почему именно им?
Старик фыркает и отворачивается:
– Вернемся к этому вопросу попозже.
– Многие люди в редакции почувствовали себя так, будто их… предали.
Голова Полка мотается из стороны в сторону, глаза горят:
– Вот как? Предали?
– Была славная маленькая газета, мистер Полк, и мы ею гордились. А эти чужаки надругались над ней.
– Где же твоя чуткость, парень? Я же тебе сказал, что умираю?
Я слышу отчаяние в его голосе. И чувствую себя последней скотиной.
– Я не думал, что можно чувствовать себя еще хуже, – выдыхает Полк, – пока не появился ты. Черт, я бы повесился на этой треклятой кислородной трубке, если б смог дотянуться до карниза.
– Простите. Честное слово, мне очень жаль.
– А, к черту! Ты прав. Но об этом позже. Теперь, мистер Автор Некрологов, – энергично продолжает старик, – запиши, что я превратил «Юнион-Реджистер» в первоклассную газету. И не забудь перечислить награды. Давай-давай, пиши! Где-то у меня был список премий…
Вот таким образом мы общаемся около часа. Меня поражает выносливость Макартура Полка – и его тщеславие. К счастью, он не сможет прочесть мою статью, потому что у меня нет ни малейшего желания захламлять ее сентиментальным бредом умирающего. Хватит и пары-тройки предсмертных цитат.
И все же нельзя сказать, что мне неприятно или скучно. Он сварлив, резок и чересчур прямолинеен – как и положено умирающему. Не могу сказать, что день для меня пропадает зря: я провожу его в компании человека, прожившего весьма насыщенную жизнь. Восемьдесят восемь лет – есть к чему стремиться.
– Я всегда считал, что газета должна быть совестью общества, – в третий раз повторяет он. – Новости – не только прокладка между рекламой. Это основа нашего ремесла. Ты записываешь?
– Каждое слово, – уверяю я.
– Как думаешь, уже хватит на статью?
– Более чем.
– Хорошо, – хрипит Полк. – Теперь мне остается только отдать концы – и можешь приниматься за некролог.
– Не стоит торопиться из-за меня.
– Закрой свой чертов блокнот, мистер Таггер. Нам надо обсудить кое-что важное, тебе и мне. Не для печати.
Понятия не имею, о чем это он.
– Отложи блокнот, – пытается рявкнуть старик, но из горла вырывается лишь шипение и свист. Он хватается за клапан на горле и тянется к кнопке вызова. Появляется та же невозмутимая медсестра и прочищает клапан, чтобы Макартур Полк смог говорить.
– Спасибо, дорогая. – Он сжимает ее руки. Она наклоняется и нежно целует его в испещренную синими венами лысину. – Я люблю тебя, – говорит старик.
– Я тоже тебя люблю, – отвечает медсестра.
Теперь до меня доходит.
– Мистер Таггер, поздоровайся с моей женой, – сипит Полк. – Эллен, это автор некрологов из газеты.
– Приятно познакомиться, – говорит Эллен Полк, пожимая мне руку. – Больше он не кидал утку? Мак, ты хорошо себя вел?
– Присядь, дорогая, – говорит он.
Они оба замечают, как изумленно я на них пялюсь.
– Вы меня не такой представляли, да? – спрашивает миссис Полк.