– Комиссар Шарк! – крикнула ему вслед молодая женщина.
Шарко остановился:
– Что?
– Там, в Египте… Берегите себя!
Он кивнул, перешел на другую сторону, исчез за дверью Северного вокзала, а у Люси крутилось в голове одно‑единственное слово – «одинокий». Все, что осталось от этой встречи.
Одинокий, чудовищно одинокий человек. И раненый. Как она сама.
Люси снова взглянула на белый прямоугольничек, который так и держала в руке, улыбнулась, положила его на стол и написала по диагонали на одной из девственно чистых сторон: «Франк Шарко, он же Шарк». Легонько погладила пальцами буквы этого имени – звучит твердо, резко, франки были германским племенем… Странный человек… Медленно, по слогам проговорила: «Франк Шар‑ко…» Шарк по‑английски – акула…
Она положила карточку в бумажник и, в свою очередь, встала. Горячее красное солнце опускалось на столицу Франции и готово было вот‑вот поджечь город.
До Лилля ехать и ехать: двести пятьдесят километров. Который уже раз работа в полиции загоняет ее так далеко от семьи, от дома…
Добраться до больницы удалось только к десяти вечера, и, когда Люси вошла в палату, девочка уже спала. Какими стали привычными вся эта стерильная обстановка, медсестры, бесшумно скользящие по коридору, каталки, нагруженные памперсами и бутылочками, потрескивание ламп дневного света… Да и вид матери, которая, устроившись в большом коричневом кресле с подголовником, орудует джойстиком…
Мари Энебель ничуть не походила не только на чью‑то бабушку, но даже и на чью‑то маму: обесцвеченные прядки коротко острижены и умело взъерошены, одежда – супермодная. Она была в курсе выпускавшихся для детей игровых приставок – всех этих Wii, PlayStation, Nintendo DS, она лихо оперировала словом «гаджет» и могла часами сидеть за какой‑нибудь «Большой академией мозга» или каким‑нибудь «Зовом долга», либо развивая свои мыслительные способности с помощью хитрых головоломок, либо стараясь прикончить как можно больше врагов. Опасность заразиться интернет‑зависимостью в наши дни не имеет возрастных ограничений.
Дочь не была удостоена даже улыбки, Мари просто встала и взяла в руки свою ярко‑красную кожаную сумку.
– Между обедом и ужином Жюльетту опять два раза вырвало. Врач наверняка отругает тебя как следует.
Люси поцеловала спящую дочурку – хрупкую, как иголочка из слоновой кости, – и обернулась к матери. На экране телевизора действие «Зова долга» замерло на паузе: Мари только что укокошила из пневматического ружья трех солдат и явно нервничала.
– Выругает? За что?
– За то, что тайком подкармливаешь ребенка шоколадом и печеньем! Ты считаешь их дураками? Им каждый день попадаются такие родители, как ты, – не желающие их слушать.
– Но малышка же не ест ничего другого! А у меня сердце разрывается, когда вижу, как меняется ее лицо, стоит внести в палату это омерзительное пюре!
– Скажи, ты способна понять, что желудок ребенка не принимает сейчас ни капельки жира? Способна? И вообще – почему тебе всегда только и надо, что нарушать правила?
Мари Энебель завелась. Просидеть целый день взаперти с этим телевизором, с этим ревом вокруг, с этими играми, от которых никакой радости – только раздражают. Нетушки, тут не отдохнешь, в этой больнице, тут тебе не трехзвездочный пансион в Сен‑Мало!
– У тебя отпуск, ты вроде могла бы наконец провести хоть немного времени с девочками. Так нет – одну ты отправляешь в лагерь, а в то время, когда другую выворачивает наизнанку, прогуливаешься… То в Бельгию покатишь, то в Париж!
У Люси уже не хватало сил терпеть, слишком ее измотали последние часы и эта самая «прогулка».
– Мама, ты прекрасно знаешь, что в августе у меня будет еще один отпуск и мы с девочками поедем отдохнуть втроем. Это давно задумано, это случится обязательно, и мы в это время будем принадлежать друг другу, больше никому.
Мари двинулась к двери, но на пороге остановилась:
– Мне казалось, у тебя есть жизненные приоритеты – к сожалению, я ошиблась. А теперь мне нужно поспать. Потому что, если я правильно поняла, несколько часов спустя мне предстоит сюда вернуться, да? К счастью,
Ее собственная голова была переполнена жуткими кадрами, но в конце концов она уснула, держа за руку своего ребенка.
Внезапно и резко зажглись лампы под потолком. Люси не совсем проснулась и решила не открывать глаза: может быть, в энный раз зашла медсестра – убедиться, что все в порядке, нормальное дело. Она свернулась клубочком, но из намерения еще поспать ничего не вышло – от прозвучавшего в палате громового голоса остатки сна окончательно испарились.
– Энебель, подъем!
Люси тихонько проворчала: нет, не может быть, чтобы это был…
– Майор, вы?
Перед ней и впрямь стоял Кашмарек, начальник управления полиции, где она служит. Сорок шесть лет, характер железный, главное, чем отличается от остальных, – прямота и суровость. Мертвенный свет неона смазывал черты его квадратного лица, углублял затененные области. Кашмарек посмотрел в сторону кровати, где, почти невидная под простыней, спала девочка:
– Ну и как она?
Люси попыталась завернуться в покрывало поплотнее, неудобно же, если шеф увидит ее почти без одежды. Они не настолько близки.
– Только не говорите, шеф, что вы пришли сюда осведомиться о самочувствии моей дочки! Что случилось?
– А ты как думаешь? Поехали, у нас убийство. Ммм… не совсем обычное…
Люси никак не могла взять в толк, зачем шеф сюда‑то пришел. Она слегка выпрямилась и сунула ноги в тапочки‑зайки.
– Необычное, но какого рода?
– Говорю же, сразу не определишь. Сегодня нам позвонил разносчик газет, который каждое утро, ровно в шесть, заходил к одному из своих клиентов выпить чашечку кофе. Так вот, нынче утром он обнаружил этого своего клиента повешенным на кухонной люстре. Со связанными за спиной руками. И, между прочим, выпотрошенным…
– Простите, майор, – прошептала все еще ничего не понимающая Люси, – только я‑то тут при чем? Я же в отпуске, и…
– Во рту у повешенного была твоя визитная карточка.