Скоро показался пароход под японским флагом.
- Будем топить, - без волнения сказал Стемман. Соцветие флагов Международного свода сигналов приказывало японцам: оставить палубу, пересесть в шлюпки.
- Боевым... клади! - слышалось от пушек.
Очевидно, попали в бункер, потому что пароход выбросил в небо сгусток угольной пыли. Рейценштейн велел "Громобою" принять японцев на борт, ибо всем было видно, как трудно им выгребать на веслах к берегу. Это проявление человеколюбия задержало крейсера, которые добивали противника снарядами. Он погружался в море кормою, задрав нос, на котором можно было прочесть название: "Никаноура-Мару"... Рейценштейн приказал отряду отворачивать от Японии к берегам Кореи. Никто не понимал, чем вызвано это решение. Даже каперанг Стемман, осторожный в критике начальства, ворчал:
- Ради чего мы пережгли столько драгоценного угля, чтобы у самого входа в Сангарский пролив отворачивать обратно? Боюсь, что наш Николай Карлович уже начал тосковать по сухой постели и не подумал о последствиях отворота...
Мириады брызг, вздыбленные штормом до высоты клотиков, на лету смерзались в жесткие кристаллы, ледяная корка обволакивала пушки и мачты, рулевые ногтями сдирали со стекол ледяной панцирь, чтобы видеть то, что лежало впереди по курсу. Внутри крейсеров все содрогалось от качки, винты, рассекая уже не воду, а воздух, иногда завывали так, что было жутко. Люди прислушивались, как постанывает бортовое железо - от чудовищных, перегрузок на сжатие и растяжение корпуса.
Стемман проявил к Панафидину отеческое внимание:
- Как чувствуете себя, Сергей Николаич?
- Превосходно... у меня вестибулярный аппарат в порядке. Осмелюсь доложить: мы уже выходим на меридиан Владивостока, скоро, наверное, перед нами откроются корейские берега...
В шесть часов утра 1 февраля Рейценштейн указал отряду следовать во Владивосток. Критика превратилась в брань:
- Конечно, весь обвешанный орденами, он привык сидеть на берегу при своих чемоданах... Много с ним не навоюешь!
- Ахинея, - конкретно выразился штурман "Богатыря". - Своим приказом о возвращении Николай Карлыч словно оторвал меня от женщины, которую я только что начал целовать...
Объятые стужей и морем, владивостокские крейсера тяжко разворачивали бивни своих форштевней - к норду.
- Да, чепуха, - поддержал штурмана Стемман. - У меня такое дурацкое ощущение, будто эта война с Японией вообще не имеет четкого плана. Кто-то там в Адмиралтействе ляпнул, чтобы крейсера пошумели назло японцам, а Рейценштейн даже расшуметься-то не сумел...
Рулевой, стоя у штурвала, буркнул в усы:
- Тоже мне война... как в подкидного сыграли!
Панафидин испытывал чувство сомнительной обиды на эту войну. Именно потому, что война не казалась ему страшной.
***
Лживая легенда о "дне Марии" пришлась по вкусу японским газетчикам, ибо эта басня рисовала русский флот в самом неприглядном свете. Но японцы переиначили ее на свой лад. Вот как выглядела она в изложении популярного журнала "Нитиро-Сенси": "Когда мы напали на Порт-Артур, в городском театре шло веселое представление "Русско-японская война". Беспечные русские офицеры как раз смотрели последний акт этой пьесы, который назывался "Победа России", и бутафорская пальба пушек на сцене заглушала для них звуки настоящей битвы на море..."
Микадо и микадесса поздравили Того с победой!
Парламент поднес ему благодарственный адрес, а корейский император подарил 50 коров и 30 000 пачек папирос, на всю жизнь обеспечив адмирала дармовым куревом.
Вместе с адмиралом Того японская пресса восхваляла сомнительный "подвиг" миллионера Сонодо, который в первый же день войны отдал для победы свои золотые часики с длинной цепочкой. Газета "Дзи-Дзи" выступила с патриотическим призывом: "Наймем тысячу красивейших гейш, и пусть они собирают деньги в фонд победы: один поцелуй за 10 иен! Вы не думайте, что мы шутим, - продолжала "Дзи-Дзи". - Как нам передают из достоверных источников, в русском городе Пермь г-жа Сахарина (?) на общественном балу собрала своими поцелуями с публики сразу 1500 иен (?) за один час (?)..." Конечно, в Перми целовались тогда сколько угодно, но никакой г-жи Сахариной в Перми не существовало, фонд обороны не зависел от поцелуев...
Героическая схватка "Варяга" с эскадрою адмирала Уриу заставила многих японцев задуматься о высоком воинском духе русских воинов. Токийская пресса выразила восхищение мужеством матросов и офицеров "Варяга", кривобоко объясняя его... самурайским духом, воплотившимся в Рудневе! Лишь на четвертый день после нападения Япония объявила миру, что она находится в состоянии войны с Россией. Маркиз Ито, все министры и дамы из окружения микадессы - с цветами! - провожали на токийском вокзале русского посла Розена, который мог бы сказать провожающим: "Если бы вы, дамы и господа, не обманывали меня, если бы вы не утаивали телеграмм на мое имя из Петербурга, возможно, все было бы иначе..." Наконец, на родину возвратился и барон Курино, бывший послом в Петербурге. Курино-то больше других японцев знал, что Россия потому и шла на уступки, что войны с Японией никак не хотела. Об этом он и заявил в Токио, после чего газеты писали: "Г-н Курино высказал в интервью совершенно нелепое мнение, будто Россия в нынешней войне неповинна... Каково нам слышать эти слова? Пусть он оправдается". Но Курино продолжал утверждать:
- Русские не ожидали нашего внезапного нападения, в Петербурге до самого последнего момента рассчитывали разрешить все наши несогласия лишь дипломатическим путем...
В газетах Лондона все чаще встречались выражения: наши солдаты, наши корабли, хотя речь шла о японцах. В самом деле, зачем проливать свою драгоценную кровь, если войну с Россией можно выиграть самурайским мечом? Немало в эти дни радовался и президент США - Теодор Рузвельт, писавший: "Я буду в высшей мере доволен победой Японии, ибо Япония ведет нашу игру..." В японских госпиталях появились поджарые американки в халатах сестер милосердия. Откуда знать этим женщинам, что их сыновья будут взорваны в гаванях Пирл-Харбора детьми тех солдат, которых они сейчас поили с ложечки...
В самом конце января Япония болезненно вздрогнула: русские крейсера замечены у входа в Сангарский пролив! В потоплении парохода "Никаноура-Мару" японские политиканы увидели великолепную ширму, за которой удобнее всего скрыть свое собственное вероломство. Вся японская пресса развопилась как по команде, что русские моряки варварски нарушили "священные права войны". В газете "Иомиури" потопление парохода выдавалось за проявление "дикой жестокости и развратности русских, способное заставить самого хладнокровного человека стиснуть зубы..." При этом, конечно, не указывалось, что русские крейсера открыли боевой огонь, когда экипаж "Никаноура-Мару" был уже в шлюпках.
...Отряд крейсеров вернулся во Владивосток.
Ну ладно. Посмотрим, что будет дальше.
***
Русскиеe газеты тоже во многом бывали грешны. Матросы с крейсеров возвращались из увольнения обозленные:
- Эти поганые писаки развели галиматью, будто мы ходили на обстрел Хакодате. Нас теперь встречают на берегу словно героев, стыдно людям в глаза смотреть.