..
Но конфета, проделавшая долгий путь вдоль трассы Великого Сибирского пути, пока не достигла лавки Унжакова, обрела такую же несокрушимую твердость, как и крупповская броня, в результате чего сильно пострадал передний зуб госпожи Парчевской... Бедному мичману пришлось еще извиняться:
- Простите, что я, volens-nolens, оказался виновником этой чудовищной аварии...
От дальнейших неловких сочувствий его избавило появление с катка Вии Францевны - румяной с мороза, очаровательной.
- А-а, как я рада... Николай Сергеевич?
- Сергей Николаевич, - поправил ее Панафидин.
- Я все забываю, - капризно сказала девушка. - С этим папенькиным квартетом у нас бывает так много господ офицеров, что мне позволительно иногда и ошибаться.
Панафидин подумал, что в имени-отчестве Житецкого вряд ли. от когда ошибалась. ("Не везет! Да, не везет...")
- С вашего соизволения, я вас покину, сказал он.
- Ну куда же вы? - с пафосом воскликнула мадам Парчевская. - Вы как раз попали к обеду. Останьтесь.
- Конечно... останьтесь, - добавила Виечка.
Наверное, приглашение было лишь выражением общепринятой вежливости, но Панафидин по наивности принял его за чистую монету и, смущаясь, проследовал к столу. Прислуга обогатила его обеденный прибор вилкою, которой и нанесла дополнительную сердечную рану, сказав с немалым значением:
- Вот вам... это любимая вилка Игоря Петровича!
("О боже, куда деваться от успехов Житецкого?..")
- Наверное, - произнес Панафидин, обуреваемый ревностью, - наверное, этого мичмана Житецкого скоро передвинут куда-нибудь подальше... вместе с его Рейценштейном!
Фраза была опасной. Виечка не донесла до своего нежного ротика тартинку, а мадам Парчевская, вооруженная ножом, временно отложила хирургическое вскрытие горячей кулебяки:
- Вместе с адмиралом? Почему вы так думаете?
Над кулебякой нависало облако пара, словно туман над Сангарским проливом, чреватым опасностями. Но Панафидин уже отчаялся в надеждах на счастье и сказал честно:
- Я держусь за флот, а мичман Житецкий держится за своего начальника. Флот России бессмертен, как и сама Россия, а вот о бессмертии начальства нам еще стоит подумать...
"Хорошо ли я делаю?" - успел сообразить мичман, но тут послышался странный завывающий звук, словно в небе какой-то ангел заработал пневматическим сверлом. Затем раздался тупой удар, дом на Алеутской дрогнул, а в кабинете доктора Парчевского само по себе спедалировало гинекологическое кресло. Брови мадам Парчевской вскинулись в удивлении.
- Кес-кесе? - сказала она и тут же, как опытный анатом, вскрыла ножом теплую брюшину ароматной кулебяки...
Вия, как и ее мать, тоже ничего не поняла в происхождении этого шума над городом, и она шутливо рассказывала Панафидину, что вопросительное "кес-кесе" памятно ей с гимназии:
- Что такое "кес-кесе"? Кошка кошку укусе. Кошка лапкой потрясе. Вот что значит "кес-кесе"... Смешно, не правда ли?
- Очень, - ответил Панафидин, весь в напряжении.
Снова этот сверлящий гул и... взрыв!
- Не понимаю, куда смотрит начальство? - возмутилась мадам Парчевская. - Объясните хоть вы, что происходит?
- Крейсера! Японские крейсера... здесь, в городе! Схватив в охапку шинель, он кинулся бежать в гавань.
- Объясните хоть вы, что происходит?
- Крейсера! Японские крейсера... здесь, в городе! Схватив в охапку шинель, он кинулся бежать в гавань.
***
Этот день выдался ясным, солнечным, высокие сугробы подтаяли, с крыш нависали серые глыбы снега, готовые рухнуть на панели, тротуары заполнила публика, приодетая ради воскресенья; все лавки, шалманы и закусочные были переполнены людьми, которые не могли знать, что с океана уже подкралась угроза их городу, их жилищам, их жизням... С острова Аскольд японские корабли заметили еще утром, но определить их классификацию мешала дистанция. Оборона города не была оформлена до конца: форты Линевича и Суворова могли огрызнуться от противника лишь редкими пушками и пулеметами. К полудню четко выявился враждебный кильватер, во главе которого - под флагом Камимуры - двигался "Идзумо", за флагманом равнялись шесть крейсеров: "Адзумо", "Иосино", "Асамо", "Иватэ", "Касаги", "Якумо". Огонь был открыт с двух бортов - японцы холостыми залпами сначала прогрели свои орудия.
С рейдовых "бочек" телефонные провода струились до помещения штаба отряда, но Рейценштейна на месте не было, на запросы с крейсеров отвечал Житецкий:
- Все понимаю, все доложу, все исполню...
Командиры крейсеров облаивали Рейценштейна:
- Наверняка при пожаре в публичном доме во время наводнения порядка все-таки больше, чем у нас на бригаде...
Рейценштейн получил информацию с моря лишь около 10 часов. Он велел поднимать давление в котлах крейсеров, вокруг которых "Надежный" уже с треском разрушал льдины. Услышав гулы с моря, гуляющая публика кинулась к берегу, а жители городских окраин спешили подняться в горы, чтобы с их вершин видеть подробности. Камимура вел крейсера Уссурийским заливом, оптика его дальномеров отражала сияние заснеженных гор - без признаков обороны. Японцы лупили по сопкам наугад, желая вызвать ответный огонь, чтобы засечь координаты батарей, чтобы разгадать схему обороны Владивостока. Но русские молчали (еще и потому, что многие батареи находились в проекте, а пушки других хранились в арсеналах порта).
В половине второго Камимура перенацелил огонь на город. Снаряды летели вдоль Светланской - в пустоши Гнилого Угла, терзали долину реки Объяснений, множество снарядов даже не взрывалось. Когда Панафидин, запыхавшийся, появился на "Богатыре", весь отряд крейсеров уже жил одним общим порывом: идти в бой, прямо здесь погибать на глазах жителей...
- В чем дело? Почему не выходим?
- "Рюрик" держит: у него котлы, как в городской бане, два часа не могут набрать нужного давления...
Но "Рюрик" был готов сражаться даже с малым запасом пара. А приказа о выходе в бой не поступало. Александр Федорович Стемман то натягивал, то сбрасывал с рук перчатки:
- Николай Карлыч ведет себя странно. Наверняка в этот момент силы небесные пачкают ему служебный формуляр отметками о непригодности... я еще мягко выражаюсь!
- Почему стоим? - орали от пушек матросы. - Тоже мне, начальнички, называются. Хотим боя! Ведите...
Обстрел города продолжался. Один из снарядов врезался в дом полковника Жукова, пробил спальню его жены, развалил горячую печку, опрокинул всю мебель и, проткнув стенку, взорвал денежную кассу, выбросив на улицу часового, стоявшего возле знамени. Вопреки всем уставам (даже в нарушение их) знамя 30-го Стрелкового полка вынесла из руин и пламени Мария Константиновна Жукова - супруга полковника.
Камимура явился с эскадрою ради устрашения Владивостока, но горожане на все перелеты и недолеты отвечали смехом и шутками, тут же раскупая у мальчишек еще не остывшие осколки - в качестве сувениров.