– Как вы поняли, что это Ротстайн?
– Я узнал его стиль даже в стихотворениях, – ответил «Хокинс». Несомненно, он подготовился к такому вопросу. – В Городском колледже я специализируюсь на американской литературе, поэтому прочитал большую часть его произведений. Да и о нем самом много прочел. К примеру, это стихотворение о Мексике, где Ротстайн путешествовал шесть месяцев после демобилизации.
– Как и десяток других американских писателей, включая Эрнеста Хемингуэя и таинственного Б. Травена.
– Да, но посмотрите на это. – Парнишка достал из конверта вторую фотокопию. Дрю велел себе сдержаться… и жадно потянулся к ней. Повел себя так, словно работал в этом бизнесе три года, а не тридцать, но кто мог его за это винить? Это было событие. Событие огромного значения. Проблема состояла в одном: «Джеймс Хокинс», похоже, это знал.
«Да, но он не знает того, что известно мне: источника этих записных книжек. Если только Моррис не пытается использовать мальчишку в своих целях. А такое маловероятно, поскольку Моррис гниет в Уэйнесвилле».
Текст на второй фотокопии писала та же рука, но не столь аккуратно. Если на страничке со стихотворением вычеркивания и заметки на полях отсутствовали, то здесь их хватало.
– Я думаю, он мог написать это нетрезвым, – сообщил подросток. – Знаете, он много пил, а потом завязал. Раз и навсегда. Прочитайте. Увидите, о чем речь.
Вверху страницы стояло обведенное кружком число 77. Ниже начиналось с середины предложение.
…никогда не предполагалось. Если хорошие рецензии – сладкий десерт на короткое время, потом выясняется, что в долгосрочной перспиктиве они ведут к несварению желудка: бессоннице, ночным кошмарам, даже к проблемам со столь важной послеобеденной срачкой. И глупость значительно более заметна в хороших рецензиях, чем в плохих. Воспринимать Джимми Голда как какой-то критерий, как ГЕРОЯ – все равно что называть кого-то вроде Билли Кида (или Чарльза Старквезера, наиболее близкого его воплощения двадцатого века) американской иконой. Джимми – он и есть Джимми, такой же, как я или вы. Он срисован не с Гека Финна, а с Этьена Лантье, величайшего персонажа литературы девятнадцатого столетия! Если я покинул поле зрение общественности, то лишь потому, что она слепа и нет причины показывать ей новые матерьялы. Как сказал бы сам Джимми: дерьмо ни хрена…
Текст обрывался, но Дрю знал, что идет следом, и не сомневался, что Хокинс тоже в курсе. Этот знаменитый девиз Джимми и теперь встречался на футболках.
– Он ошибся в «перспективе», – только и смог выдавить Дрю.
– Да, и слово «материалы» написал неправильно. Обычные ошибки, не вычищенные корректором. – Глаза подростка блестели. Дрю видел подобный блеск, но никогда – в столь юном возрасте. – Это живой текст, вот что я думаю. Живой и дышащий. Видите, что он говорит об Этьене Лантье? Это главный герой романа «Жерминаль» Эмиля Золя. И это новинка! Понимаете? Новый взгляд на персонажа, которого все знают, от самого автора! Готов спорить, некоторые коллекционеры заплатят большие деньги за оригинал этого эссе и за все остальное, что у меня есть.
И это новинка! Понимаете? Новый взгляд на персонажа, которого все знают, от самого автора! Готов спорить, некоторые коллекционеры заплатят большие деньги за оригинал этого эссе и за все остальное, что у меня есть.
– Вы сказали, у вас шесть записных книжек.
– Ну да.
Шесть. Не сто с лишним. Если у парнишки всего шесть записных книжек, тогда он точно действует не от лица Беллами, если только Моррис не решил разделить свой товар и продавать частями. Но Дрю не видел причины, по которой его давний друг мог бы так поступить.
– Записные книжки среднего размера. По восемьдесят страниц в каждой. Всего четыреста восемьдесят страниц. Много пустого места на страницах со стихотворениями, но там не только поэзия. Есть и рассказы. Один – про детство Джимми Голда.
И опять вопрос: должен ли он, Дрю, верить, что записных книжек действительно только шесть? Может, парнишка придерживает самое лучшее? А если придерживает, то почему? Потому что хочет продать остальное позже – или не хочет продавать вообще? Для Дрю блеск в глазах «Хокинса» говорил о втором, хотя, возможно, сам мальчик еще этого не осознал.
– Сэр? Мистер Холлидей?
– Извините. Просто свыкаюсь с мыслью, что это и в самом деле новые тексты Ротстайна.
– Новые, – подтвердил парнишка без тени сомнения. – Так сколько?
– Сколько я готов заплатить? – Дрю подумал, что теперь можно использовать «сынка», потому что началась торговля. – Сынок, я не набит деньгами. И пока не полностью убежден, что это не подделка. Не надувательство. Я должен увидеть сами записные книжки.
Дрю заметил, как «Хокинс» прикусил губу под прикрытием новорожденных усов.
– Я говорю не о том, сколько вы заплатите, я говорю о частных коллекционерах. Вы должны знать тех, кто готов выложить немалые суммы за подлинники.
– Парочку я знаю, это верно. – Он знал с десяток. – Но не буду беспокоить их на основании фотокопий двух страниц. Что касается подтверждения эксперта-почерковеда… это рискованно. Как вы знаете, Ротстайна убили, и эти записные книжки, возможно, краденые.
– Нет, если он подарил их кому-то до убийства, – без запинки возразил паренек, и Дрю пришлось напомнить себе, что на эту встречу «Джеймс Хокинс» пришел подготовленным. Но на моей стороне опыт, подумал он. Опыт и хитрость.
– Сынок, нет никакой возможности доказать, что все произошло именно так.
– Нет никакой возможности доказать обратное.
Что ж, ситуация патовая.
Внезапно паренек схватил обе фотокопии и сунул в конверт.
– Минуточку, – попытался остановить его Дрю. – Что такое? Постойте.
– Нет, я думаю, что допустил ошибку, придя к вам. В Канзас-Сити есть компания «Первые и редкие издания Джарретта». Одна из крупнейших. Я обращусь туда.
– Если вы сможете подождать неделю, я кое-кому позвоню, – предложил Дрю. – Но вам придется оставить фотокопии.
Подросток колебался, но потом спросил:
– Сколько вы сможете выручить, как думаете?
– За почти пятьсот страниц неопубликованного… черт, неизвестного текста Ротстайна? Покупатель, вероятно, захочет провести компьютерный анализ почерка, для этого существует пара хороших программ, и если будет доказано, что текст подлинный… – Он прикинул минимальную возможную сумму, которую мог назвать, не противореча здравому смыслу.