– Джеймс Хокинс.
– Приятно познакомиться.
– Э… я подумал… у меня есть кое-что такое, что может вас заинтересовать. Вещь, за которую может заплатить коллекционер. Надо только правильно выбрать коллекционера.
– Надеюсь, вы говорите не про книгу, которую принесли? – Теперь Дрю видел название: «Послания с Олимпа». Подзаголовок на корешке отсутствовал, но Дрю много лет владел экземпляром этой книги и помнил его: «Письма 20 великих американских писателей, написанные собственноручно».
– Господи, нет. – Отрывистый, нервный смешок сорвался с губ Джеймса Хокинса. – Это просто для сравнения.
– Хорошо, продолжайте.
Поначалу «Джеймс Хокинс» вроде бы и не знал, как же ему продолжить, но потом плотнее зажал под мышкой конверт из плотной бумаги и принялся торопливо пролистывать глянцевые страницы. Миновал сердитое письмо Фолкнера в торговую компанию из Оксфорда, штат Миссисипи, которая привезла ему чужой заказ; плаксивое – Юдоры Уэлти Эрнесту Хемингуэю; неразборчивые каракули Шервуда Андерсона; список продуктов Роберта Пенна Уоррена, украшенный двумя танцующими пингвинами, один из которых курил сигарету. Наконец нашел нужное место, положил книгу на стол и поднял взгляд на Дрю.
– Вот. Посмотрите.
Сердце Дрю запрыгало, едва он прочитал заголовок: «Джон Ротстайн – Фланнери O’Коннор». На фотоснимке был линованный листок с неровной левой стороной, определенно вырванный из дешевой тетрадки. Маленькие аккуратные буковки, столь не похожие на каракули многих писателей: почерк Ротстайна узнавался безошибочно.
19 февраля 1953 г.
Я получил Ваш удивительный роман «Мудрая кровь» с Вашей же дарственной надписью. Я могу сказать удивительный, потому что купил его, как только он появился на прилавках, и прочел незамедлительно. Я рад, что у меня теперь есть экземпляр с Вашим автографом, как и Вы, я уверен, рады получить доход с еще одного проданного тома! Мне понравились все персонажи, но больше других – Хейзел Моутс и Енох Эмери, служитель зоопарка. Я уверен, что моему Джимми Голду Эмери пришелся бы по душе и они бы подружились. Вас назвали «знатоком гротескности», мисс О’Коннор, но что упускают критики – возможно, потому, что у них этого нет, – так это Ваше безумное чувство юмора, которое не берет пленных. Я знаю, Вам нездоровится, но надеюсь, что Вы будете продолжать работать, несмотря на это. Ваша работа очень важна! Еще раз благодарю Вас.
P.S. Я все еще смеюсь над знаменитым цыпленком!!!
Дрю читал письмо дольше, чем требовалось, чтобы успокоиться, потом посмотрел на подростка, назвавшегося Джеймсом Хокинсом.
– Вы понимаете отсылку к Знаменитой курице? Я объясню, если хотите. Это хороший пример того, что Ротстайн назвал безумным чувством юмора.
– Я знаю, о чем речь. Нашел в Интернете. В шесть или семь лет у мисс О’Коннор была курица – по крайней мере так она утверждала, – которая ходила задом наперед. Какие-то документалисты приехали и засняли эту курицу, и она попала на экраны. Мисс О’Коннор называла приезд киношников вершиной своей карьеры, а все остальное – спадом.
– Совершенно верно. А теперь, когда мы разобрались со Знаменитой курицей, что я могу для вас сделать?
Подросток глубоко вдохнул и открыл клапан плотного конверта.
– Совершенно верно. А теперь, когда мы разобрались со Знаменитой курицей, что я могу для вас сделать?
Подросток глубоко вдохнул и открыл клапан плотного конверта. Достал из него фотокопию и положил на стол рядом с письмом Ротстайна в «Посланиях с Олимпа». На лице Дрю Холлидея читался легкий интерес, когда он переводил взгляд со страницы книги на фотокопию и обратно, но под столом его руки переплелись так крепко, что коротко остриженные ногти впились в тыльные стороны ладоней. Он сразу понял, что перед ним. Какую букву ни возьми, все линии, прямые или изогнутые, совпадали полностью. Теперь предстояло выяснить, что именно знал «Джеймс Хокинс». Вероятно, не слишком много, но определенно больше, чем ничего. Иначе не прятался бы за усами и очками с подозрительно чистыми стеклами, купленными то ли в аптеке, то ли в магазине карнавальных костюмов.
В самом верху страницы стояло обведенное кружком число 44. Ниже был фрагмент стихотворения:
На этом страница обрывалась. Дрю посмотрел на подростка.
– Дальше речь идет о первом автобусе, – пояснил Джеймс Хокинс. – Который получает энергию по проводам. Он его называет trolebus. Это троллейбус по-испански. Жена мужчины, от лица которого написано стихотворение, а может, его подруга, сидит мертвая в углу комнаты. Она застрелилась. Он только что обнаружил ее.
– На бессмертную поэзию не похоже, – ответил Дрю. Фотокопия настолько выбила его из колеи, что ничего другого на ум не пришло. Но независимо от качества написанного стихотворение являлось единственным новым произведением Джона Ротстайна, увидевшим свет за последние полвека. Да и прочли его – не считая автора – только этот подросток и он, Дрю Холлидей. Конечно, стихотворение могло попасться на глаза и Моррису Беллами, но Дрю в этом сомневался, учитывая огромное, по утверждению Морриса, число украденных записных книжек.
Огромное число.
Господи, огромное число записных книжек.
– Да, не Уилфред Оуэн и не Элиот, но я думаю, речь не об этом. А вы?
Дрю внезапно осознал, что «Джеймс Хокинс» пристально всматривается в него. И видит что? Возможно, слишком многое. Дрю обычно ничем не выдавал своих чувств: это необходимое условие в бизнесе, где купить товар подешевле не менее важно, чем продать его подороже. Но он попал в очень нестандартную ситуацию: словно перед ним из глубин Атлантического океана всплыл «Титаник»: ржавый, в водорослях, но настоящий!
Ладно, придется это признать.
– Да, наверное, не об этом. – Фотокопия и страница с письмом к О’Коннор лежали бок о бок, и Дрю не мог удержаться, чтобы не перемещать пухлый палец с одной на другую. – Если это подделка, то чертовски качественная.
– Это не подделка. – В голосе мальчика слышалась абсолютная уверенность.
– И где вы это взяли?
Подросток пустился в пространную вымышленную историю, которую Дрю слушал вполуха. Что-то о дядюшке Филе из Кливленда, который умер и оставил свою библиотеку юному Джеймсу, и там нашлись шесть записных книжек «Молескин», упакованных в коробку с книгами в мягкой обложке и томами «Книги месяца», и надо же, эти записные книжки, в которых обнаружилось много интересного – по большей части стихи, но также эссе и несколько рассказов, – принадлежали Джону Ротстайну.