– А разве у вас не принято отправлять тела умерших на вскрытие? – поинтересовался Дронго.
– Конечно, нет, – отмахнулась Светлана Тимофеевна, – сами подумайте, зачем, для чего? У нас ведь не дом отдыха. Те, кто к нам попадает, проходят через многих врачей, через множество анализов, операций, процедур. И попадают к нам уже в таком состоянии, когда никаких надежд не остается. У нашей пациентки, о которой я говорю, был целый букет болезней. Из-за интенсивного облучения она потеряла волосы, ей удалили грудь. Достаточно было просто прочесть историю ее болезни. Когда наш врач Алексей Георгиевич обнаружил ее умершей, он даже не стал звонить Федору Николаевичу, чтобы не беспокоить его. Все и так было ясно. Но наш главный решил иначе… Вот почему я считаю, что нужно вовремя уходить.
В дверь кабинета постучали.
– Войдите! – крикнула Клинкевич.
В комнату вошел молодой мужчина лет тридцати. Редкие темные волосы, немного покатый череп. Глубоко сидящие глаза. Он был среднего роста, с длинной шеей и почти без плеч. Вдобавок ко всему он еще и сутулился. Белый халат сидел на нем так, словно был на несколько размеров больше.
– Добрый вечер, Алексей Георгиевич, – кивнула Клинкевич, – это наши гости из Башкирии, о которых я вам говорила. Насколько я знаю, вы сегодня остаетесь дежурным врачом. Можете все им показать и рассказать. Я уже рассказала им о нашумевших похоронах Боровковой…
Мокрушкин уныло кивнул.
– Покажите им все, – повторила Светлана Тимофеевна, – я думаю, что часа за два они управятся. А машина пусть подождет. Я думаю, что Дмитрий уже не понадобится Федору Николаевичу. Он, наверно, сразу же после совещания поедет домой и уже не вернется сюда.
– Большое спасибо за ваше гостеприимство.
– Надеюсь, что завтра мы с вами увидимся. – Она поднялась из-за стола, пожала каждому из гостей руки. – Алексей Георгиевич, – требовательно произнесла она, – в следующий раз, если Зинаида захочет меняться сменами, пусть она поставит в известность именно меня. А кто сегодня еще работает?
– Сама Клавдия Антоновна, – сообщил Мокрушкин.
– Вот так всегда, – развела руками Клинкевич, – про наших врачей, даже если они имеют ученые степени, не говорят «сама», а про нянечку или санитарку могут выдать такое! Это тоже уровень провинциального сознания. От него нужно избавляться, Алексей Георгиевич. Я вам об этом много раз говорила. Иначе вам будет трудно в дальнейшем.
Он согласно кивнул.
– До свидания, – сказала на прощание Клинкевич, – завтра в десять я буду на своем рабочем месте. Обращайтесь по всем вопросам, я готова вам помочь. И не забудьте передать наш привет вашему премьер-министру. Когда вы планируете вернуться?
– Через два дня, – ответил Дронго.
– Значит, мы еще увидимся. До свидания!
Они вышли из кабинета в сопровождении Мокрушкина. Вейдеманис выразительно посмотрел на Дронго.
– Инициативная женщина, – сказал он с подтекстом, сделав ударение на первом слове.
– Да, – согласился Дронго, – сразу заметно, что она знает и любит свое дело. Особенно свою работу.
Эдгар увидел улыбку на лице Дронго и согласно кивнул.
– Алексей Георгиевич, – обратился Дронго к молодому врачу, – давайте сразу начнем с осмотра основного корпуса. Я думаю, что так будет правильно.
Светлана Тимофеевна, все еще в белом халате, вышла в коридор. Кивнув на прощание, она прошла к лестнице, спустилась вниз.
– Кажется, у нее напряженные отношения с главным врачом, – заметил Дронго, обращаясь к Мокрушкину.
Тот неопределенно пожал плечами. Ему явно не хотелось говорить на такую опасную тему. Дронго хотел еще что-то спросить, но тут увидел, что по коридору к ним идет высокая полная женщина в белом халате. Ее волосы были собраны в узел.
– Алексей Георгиевич, вы там нужны, – попросила она.
– Что случилось, Клавдия Антоновна? – спросил врач. – Это наши коллеги. Можете говорить при них.
– Она умерла, – сообщила женщина, – идемте быстрее.
Глава 6
Мокрушкин взглянул на гостей. – Извините, – торопливо сказал он, – я должен идти. Если хотите, можете пройти со мной. Вы ведь врачи?
– Почти, – хмуро ответил Дронго.
Где-то за окном завыли собаки. Сначала одна, потом вторая, третья. В этом было нечто мистическое. Гости вздрогнули.
– Вот так всегда, – недовольно сказала Клавдия Антоновна, – как только один из пациентов умирает, так они сразу затягивают свой хор. И все знают, что в этот момент кто-то умер. Прямо как сигнализация какая-то. И больные нервничают. Нужно наших собачек куда-то убрать.
Они прошли в предпоследнюю палату, Мокрушкин открыл дверь, входя первым, за ним Клавдия Антоновна. Гости переглянулись. Дронго нахмурился и решительно вошел, следом за ним – Вейдеманис. Впрочем, в том, что они увидели, не было ничего страшного или трагического. На кровати лежала изможденная женщина. На вид ей было не меньше семидесяти. Она лежала так, словно заснула, и лицо ее было умиротворенным и спокойным, словно она сделала все, зачем пришла в этот мир. Если бы не ее худые, почти бесплотные руки и ввалившиеся щеки, можно было бы сказать, что эта старуха вполне здорова. Мокрушкин подошел к ней, проверил пульс, отключил аппаратуру, накрыл лицо одеялом и обернулся к гостям.
– Вот и все, – негромко сказал он, – она уже отмучилась. Санубар Идрисова, жена нашего руководителя коммунального хозяйства. Она сама решила переехать сюда. Обычно мусульмане не отдают своих больных в наш хоспис, вы об этом знаете лучше меня. Но она сама настаивала. У нее дочь в Америке живет с мужем, а сын давно в Австралии. А у мужа больное сердце, вот она и решила сама сюда переехать, чтобы никого не тревожить. Придется завтра звонить ее супругу. Он как раз вчера навещал жену, они разговаривали…
– Сколько лет ей было? – спросил Дронго.
– Сорок восемь, – ответил Мокрушкин, – она в восемнадцать лет замуж вышла. Сыну уже двадцать девять, а дочери двадцать семь. И трое внуков от дочери. Но всех судьба раскидала по разным местам.
Дронго тяжело вздохнул. Он был уверен, что умершей не меньше шестидесяти.
– Вы можете ей что-то сказать, – неожиданно предложила Клавдия Антоновна.
– Что сказать? – не понял Дронго, повернувшись к санитарке. – О чем вы говорите?
– Она была мусульманкой, – спокойно пояснила пожилая женщина. – А вы приехали из Башкирии. Прочитайте молитву, если можете. А если не можете, то скажите несколько слов, ей наверняка было бы приятно.
– Да упокоит Господь ее душу, – произнес Дронго, взглянув на лежавшее под одеялом вытянутое тело.
– Спасибо, – кивнула Клавдия Антоновна, – вы можете идти. Алексей Георгиевич, вы сами заполните журнал?
– Да, конечно.
Сыщики вышли из палаты.
– Вот и все, – негромко сказал Вейдеманис, – был человек – и нет человека. Все так просто и обыденно, как будто в порядке вещей.
– У нас именно так, – согласился Мокрушкин, – это место, где люди уходят. Гораздо приятнее работать в родильном доме. Место, где появляются новые люди и радуются новой жизни. Но уверяю вас, что там тоже хватает своих трагедий. Простите, что мы начали наш обход именно с этого печального события, но так уж получилось. Что именно вас интересует?
– Все, – ответил Дронго. – Как устроен ваш хоспис, сколько в нем пациентов, в каких условиях они живут, как работают ваши врачи.
– Пойдемте, я все покажу. У нас как раз сейчас ужин заканчивается.
– Больные ходят в столовую?
– Мы не говорим «больные», мы называем их пациентами. Обычно в столовую многие не ходят, не хотят есть вместе со всеми. Кто хочет, может пройти, столовая в конце коридора на первом, рядом с кухней. Остальным нянечки носят еду прямо в палаты. На втором этаже у нас реанимационные. Сейчас там пять человек… уже четыре, – поправился Мокрушкин. – Остальные девять внизу. Кабинеты врачей тоже внизу, а руководство на втором этаже. Там же у нас операционная и рентген-кабинет.
– Вы делаете операции?
– Очень редко. У нас хоспис, а не клиническая больница. Но если есть необходимость, то, разумеется, все делаем сами. У нас работают прекрасные специалисты – Сурен Арамович Мирзоян и Людмила Гавриловна Суржикова.
– А ваш руководитель Светлана Тимофеевна сказала, что самый лучший и опытный врач именно вы, – возразил Дронго, испытывающе глядя на своего собеседника.
Тот вспыхнул, покраснел и отвернулся.
– Если она так считает… – пробормотал он, – впрочем, я не знаю. Не уверен.
– Вы обещали показать нам ваше основное здание, – напомнил ему Дронго.
– Конечно, покажу. Пойдемте. Только учтите, что в другие реанимационные палаты входить нельзя, только с разрешения главного врача или его заместителя.
– Мы туда и не собираемся. Давайте начнем с первого этажа, – предложил Дронго.
Они спустились вниз, прошли в столовую. Здесь сидели двое мужчин и одна женщина. Один из мужчин был в спортивном костюме, другой – в голубом халате. Женщина тоже была в таком же халате. При их появлении все трое подняли головы. «У них в глазах есть нечто неуловимо схожее, – подумал Дронго. – Может, это ожидание скорой смерти делало их глаза такими похожими друг на друга».
– Это наши гости из Башкирии, – представил своих спутников Мокрушкин, – а это наши пациенты. Арсений Ильич Угрюмов… – показал он на мужчину в халате.
Тот кивнул головой, мрачно разглядывая вошедших.
– Елена Геннадьевна Ярушкина…
Женщина с любопытством посмотрела на мужчин и улыбнулась.
– И Константин Игнатьевич Мишенин.
Мужчина в спортивном костюме кивнул в знак приветствия.
– Остальные в своих палатах, – закончил Мокрушкин.
Дронго прошел мимо двух больших столов. За ними могли разместиться человек двадцать или двадцать пять, но ужинали здесь только трое.
– Почему вы не спрашиваете, как нас кормят? – услышал он голос Ярушкиной и обернулся к ней.
– Разве я должен спрашивать?
– Проверяющие всегда спрашивают, как нас кормят, – сообщила она. Ей явно хотелось поговорить.
– Я не проверяющий, – улыбнулся Дронго, – я скорее по обмену опытом. Мы хотим открыть в Башкирии такой же хоспис, как у вас.
– Разве у мусульман есть хосписы? – не унималась Ярушкина. – Они, по-моему, держатся за своих стариков до конца. Хотя наша Идрисова была здесь, упокой Господь ее душу.
– Откуда вы знаете, что она умерла? – изумился Дронго.
– Собаки, – пояснила Ярушкина, – они всегда воют, когда кто-то умирает. А из наших самой плохой была Идрисова. Господин Мокрушкин, а почему вы молчите? Что случилось с Идрисовой? Или собаки выли просто на луну?
У этой женщины было своеобразное чувство юмора.
– Она уснула, – коротко ответил Мокрушкин.
– Какой изящный термин – «уснула», – не унималась Ярушкина, – хотя древние греки считали, что сон – это временная смерть. Но им явно не приходило в голову ваше определение.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Мокрушкин.
– Пока не спешу на ваш второй этаж, – пошутила Ярушкина.
В зал вошла женщина в брючном костюме. Ее волосы были аккуратно уложены, макияж подведен. Было заметно, что ей много лет, но она гордо держала спину и входила в зал той плавной походкой, которая отличает бывших балерин. Сразу бросались в глаза плавные движения ее рук и длинная шея.
– Марина Леонидовна, зачем вы поднялись, – взмахнул руками Мокрушкин, – мы же договаривались, что сегодня вы будете отдыхать.