- Неужели я так ошибся, мой дорогой учитель, и Клоринда всего лишь заурядная красотка? - с некоторым смущением проговорил граф.
- А что, если моя сирена, мое божество, мой архангел, как вы ее называете, совсем нехороша собой? - лукаво спросил маэстро.
- Если она урод, умоляю вас, не показывайте ее мне: моя мечта была бы слишком жестоко разбита. Если она только некрасива, я мог бы еще
обожать ее, но не стал бы приглашать в свой театр: на сцене талант без красоты часто является для женщины несчастьем, борьбой, пыткой. Однако
что это вы там увидели, маэстро, и почему вы вдруг остановились?
- Мы как раз у пристани, где обычно стоят гондолы, но сейчас я не вижу ни одной. А вы, граф, куда смотрите?
- Поглядите вон на того юнца, что сидит подле довольно невзрачной девчушки, - не мой ли это питомец Андзолето, самый смышленый и самый
красивый из наших юных плебеев? Обратите на него внимание, маэстро. Это так же интересно для вас, как и для меня. У этого мальчика лучший тенор
в Венеции, страстная любовь к музыке и исключительные способности. Я давно уже хочу поговорить с вами и просить вас заняться с ним. Вот его я
действительно прочу для своего театра и надеюсь, что через несколько лет буду вознагражден за свои заботы о нем. Эй, Дзото, поди сюда, мой
мальчик, я представлю тебя знаменитому маэстро Порпоре.
Андзолето вытащил свои босые ноги из воды, где они беззаботно болтались в то время, как он просверливал толстой иглой хорошенькие раковины,
которые в Венеции так поэтично называют fiori di mare <Морскими цветами (итал.).>. Вся его одежда состояла из очень поношенных штанов и довольно
тонкой, но совершенно изодранной рубашки, сквозь которую проглядывали его белые, точеные, словно у юного Вакха, плечи. Он действительно
отличался греческой красотой молодого фавна, а в лице его было столь часто встречающееся в языческой скульптуре сочетание мечтательной грусти и
беззаботной иронии. Его курчавые и вместе с тем тонкие белокурые волосы, позолоченные солнцем, бесчисленными короткими крутыми локонами вились
вокруг его алебастровой шеи. Все черты его лица были идеально правильны, но в пронзительных черных, как чернила, глазах проглядывало что-то
слишком дерзкое, и это не понравилось профессору. Услышав голос Дзустиньяни, мальчик вскочил, бросил все ракушки на колени девочки, сидевшей с
ним рядом, и в то время как она, не вставая с места, продолжала нанизывать их вперемежку с золотистым бисером, подошел к графу и, по местному
обычаю, поцеловал ему руку.
- В самом деле красивый мальчик! - проговорил профессор, ласково потрепав его по щеке. - Но мне кажется, что он занимается уж слишком
ребяческим для своих лет делом, ведь ему, наверно, лет восемнадцать?
- Скоро будет девятнадцать, sior profesor <Господин профессор (тал.).>, - ответил Андзолето по-венециански. - А вожусь я с раковинами
только потому, что хочу помочь маленькой Консуэло, которая делает из них ожерелья.
- Я и не подозревал, Консуэло, что ты любишь украшения, - проговорил Порпора, подходя с графом и Андзолето к своей ученице.
- О, это не для меня, господин профессор, - ответила Консуэло, приподнимаясь только наполовину, чтобы не уронить в воду раковины из
передника, - это ожерелья для продажи, чтобы купить потом рису и кукурузы.
- Она бедна и таким путем добывает на пропитание своей матери, - пояснил Порпора. - Послушай, Консуэло, - сказал он девочке, - когда у вас
с матерью нужда, обращайся ко мне, но я запрещаю тебе просить милостыню, поняла?
- О, вам незачем запрещать ей это, sior profesor, - с живостью возразил Андзолето.
- Послушай, Консуэло, - сказал он девочке, - когда у вас
с матерью нужда, обращайся ко мне, но я запрещаю тебе просить милостыню, поняла?
- О, вам незачем запрещать ей это, sior profesor, - с живостью возразил Андзолето. - Она сама никогда бы не стала просить милостыню, да и я
не допустил бы этого.
- Но ведь у тебя самого ровно ничего нет! - сказал граф.
- Ничего, кроме ваших милостей, ваше сиятельство, но я делюсь с этой девочкой.
- Она твоя родственница?
- Нет, она чужестранка, это Консуэло.
- Консуэло? Какое странное имя, - заметил граф.
- Прекрасное имя, синьор, - возразил Андзолето, - оно означает "утешение"...
- В добрый час! Как видно, она твоя подруга?
- Она моя невеста, синьор.
- Уже? Каково! Эти дети уже мечтают о свадьбе.
- Мы обвенчаемся в тот день, когда вы, ваше сиятельство, подпишете мой ангажемент в театр Сан-Самуэле.
- В таком случае, дети мои, вам придется еще долго ждать.
- О, мы подождем, - проговорила Консуэло с веселым спокойствием невинности.
Граф и маэстро еще несколько минут забавлялись наивными ответами юной четы, затем профессор велел Андзолето прийти к нему на следующий
день, обещав послушать его, и они ушли, предоставив юношу его серьезным занятиям.
- Как вы находите эту девочку? - спросил профессор графа.
- Я уже видел ее сегодня и нахожу, что она достаточно некрасива, чтобы оправдать пословицу: "В глазах восемнадцатилетнего мальчика каждая
женщина - красавица".
- Прекрасно, - ответил профессор, - теперь я могу вам открыть, что ваша божественная певица, ваша сирена, ваша таинственная красавица -
Консуэло.
- Как? Она? Эта замарашка? Этот черный худенький кузнечик? Быть не может, маэстро!
- Она самая, сиятельный граф. Разве вы не находите, что она была бы соблазнительной примадонной?
Граф остановился, обернулся, еще раз издали поглядел на Консуэло и, сложив руки, с комическим отчаянием воскликнул:
- Праведное небо! Как можешь ты допускать подобные ошибки, наделяя огнем гениальности такие безобразные головы!
- Значит, вы отказываетесь от ваших преступных намерений? - спросил профессор.
- Разумеется.
- Вы обещаете мне это? - добавил Порпора.
- О, клянусь вам! - ответил граф.
Глава 3
Рожденный под небом Италии, взращенный волею случая, как морская птица, бедный сирота, заброшенный, но все же счастливый в настоящем и
верящий в будущее, Андзолето, этот несомненный плод любви, этот девятнадцатилетний красавец юноша, привольно проводивший целые дни около
маленькой Консуэло на каменных плитах Венеции, не был новичком в любви. Познав радости легких побед, не раз выпадавших ему на долю, он бы уже
истаскался и, быть может, развратился, если бы жил в нашем печальном климате и если бы природа не одарила его таким крепким организмом. Однако,
рано развившись физически, предназначенный для долгой и сильной зрелости, он еще сохранил чистое сердце, а чувственность его сдерживалась волей.
Случайно он повстречался с маленькой испанкой, набожно распевавшей молитвы перед изваянием мадонны; и, чтобы поупражнять свой голос, он пел с
нею при свете звезд целыми вечерами.