Внезапно с потрясшей его ясностью он осознал, насколько он одинок. Если не считать Линду, которая жила в Стокгольме и которую он почти не видел, друзей у него нет. Он общается только с коллегами по работе, и то в рабочее время.
Он пошел в ванную и сполоснул лицо. Посмотрел в зеркало. Несмотря на загар, явственно читалась усталость. Левый глаз красный. Лоб стал выше, но не потому, что он поумнел, а потому, что начинал лысеть.
Он встал на весы. По сравнению с прошлым летом он похудел, но все равно вес его не порадовал.
Зазвонил телефон. Это была Гертруд.
– Я только хотела сказать, что я уже в Рюнге. Все нормально.
– Я думал о тебе, – сказал Валландер. – Мне, наверное, надо было остаться.
– Мне самой хотелось побыть одной. Повспоминать… Но я думаю, мне здесь будет хорошо. Мы с сестрой замечательно ладим. И всегда ладили.
– Я заеду через недельку.
Не успел он повесить трубку, как снова раздался звонок. Это была Анн‑Бритт Хёглунд из полиции.
– Просто хотела узнать, как все прошло.
– Что – все?
– Ты же должен был встречаться с маклером? Насчет отцовского дома?
Валландер вспомнил, что накануне они обменялись несколькими словами по поводу дома.
– Похоже, все нормально. Ты можешь купить этот дом за триста тысяч.
– Я его даже не видела.
– Так странно, – сказал Валландер. – Теперь там никого нет, Гертруд переехала. Кто‑то купит дом. Может быть, превратят его в дачу. Чужие люди, ничего не знающие о моем отце.
– Во всех домах есть привидения. Кроме новостроек. Там их, кажется, нет.
– Запах скипидара останется надолго… Но когда и он исчезнет, уже ничто не будет напоминать, что когда‑то там жил мой отец.
– У тебя голос расстроенный.
– Так оно и есть. Увидимся завтра. Спасибо, что позвонила.
Он пошел на кухню попить воды.
Анн– Бритт очень внимательна. Не забыла и позвонила. Самому ему никогда бы не пришло в голову позвонить в похожей ситуации.
Он глянул на часы – семь. Он поджарил себе колбасы с картошкой и сел перед телевизором с тарелкой на коленях. Пощелкал пультом, но ничего интересного не нашел. Поев, налил себе чашку кофе и вышел на балкон. Но солнце уже село, и было довольно холодно. Он вернулся в дом.
Остаток вечера он посвятил разбору привезенных из Лёдерупа отцовских бумаг.
На дне одной из коробок лежал коричневый конверт. Он посмотрел – там были старые выцветшие фотографии. Он не припоминал, чтобы видел их раньше. На одном снимке он сам, четырех или пяти лет, сидит на капоте большой американской машины. Отец стоит рядом и поддерживает его, чтобы он не упал.
Валландер отнес снимок в кухню и стал искать лупу в ящиках.
Мы улыбаемся, подумал он. Я смотрю прямо в объектив и раздуваюсь от гордости – мне позволили посидеть на машине одного из перекупщиков. Из тех, что покупали картины отца и безобразно недоплачивали. И отец тоже улыбается, но смотрит он не в объектив, а на меня.
Он долго сидел, положив перед собой фотографию. Давно прошедшая, потускневшая и забытая реальность. Когда‑то у них с отцом были прекрасные отношения. Но решение пойти работать в полицию изменило все. Только в последний год жизни отца им удалось постепенно наладить контакт.
Но до прежней близости мы так и не дошли. До той улыбки, когда я сидел на капоте сверкающего «бьюика». В Риме нам было хорошо вдвоем. Но не настолько.
Он прикрепил снимок к кухонной двери и выглянул на балкон. Грозовой фронт был уже совсем близко.
Сел на диван и досмотрел последние эпизоды старого фильма.
В полночь он лег.
Завтра в восемь у него встреча с Мартинссоном и Сведбергом. Потом прием у врача.
Потом прием у врача.
Он долго лежал в темноте и не мог заснуть.
Два года назад он мечтал переехать из этой квартиры – купить дом, завести собаку. Жить с Байбой.
Ничто не сбылось. Ни Байбы, ни дома, ни собаки. Все по‑старому.
Что– то должно произойти, подумал он. Что‑то обязательно должно произойти, чтобы я снова мог смотреть в будущее.
Когда он наконец заснул, был уже четвертый час утра.
Он встал, принял душ и выпил кофе. На улице по‑прежнему тепло и, как и накануне, необычно безветренно. Он дошел до стоянки, взял машину и поехал в полицию. Коридоры еще пусты – рабочий день начинался в семь. Он захватил в столовой кофе и пошел в свой кабинет. Стол был на удивление прибран, на нем не громоздилось, как обычно, ворохов бумаг и папок. Он попытался вспомнить, бывало ли когда‑нибудь такое затишье. За многие годы он уже привык к тому, что, по мере того, как происходят сокращения, бесконечные рационализации и оптимизации, нагрузка все увеличивается. Дела откладывались, следствие велось спустя рукава. Он мог бы сейчас на память назвать несколько случаев, когда из‑за небрежно проведенного следствия дело закрывалось. Этого не должно быть. Если бы только у них было побольше времени. И если бы их не было так мало.
Вечный вопрос – окупается преступление или нет. Сейчас, может быть, и окупается. Стало окупаться. Исторического обзора представить он бы не смог, но что он точно знает и все знают – преступность в Швеции выросла. Те, кто занимается экономическими махинациями, чувствуют себя в полной безопасности. Правовое общество капитулировало.
Валландер часто обсуждал это с коллегами. Они знали, что не только полиция этим обеспокоена. Гертруд говорила о том же. И соседи в прачечной.
Валландер знал, что это не пустые обывательские страхи. Но, насколько он мог видеть, никаких мер не принимается. Продолжается экономия, продолжаются сокращения – как в полиции, так и в судебной системе.
Он снял куртку, открыл окно и уставился на старую водонапорную башню.
В последние годы появилось множество негосударственных охранных организаций. Эдакая гражданская защита. Это его пугало. Когда государство не справляется, всегда тут как тут – юстиция Линча. Людям начинает казаться, что вершить правосудие собственными руками – совершенно естественно.
Стоя у окна, он еще подумал, сколько по стране ходит нелегального оружия. И сколько его станет через несколько лет.
Он сел за стол. Пробежал глазами несколько записей, накопившихся со вчерашнего дня. В одной из них подробно освещались меры, планируемые в борьбе с поддельными кредитными картами. Он не особенно удивился, узнав, что где‑то в Азии существуют целые фабрики, занимающиеся подделкой платежных карточек.
В другой записке шла речь о закончившихся испытаниях перечного спрея, начатых еще летом 1994 года. При определенных обстоятельствах баллончики раздавались женщинам, которым что‑то угрожало… Валландер прочитал бумагу дважды, но так и не понял, при каких таких «определенных» обстоятельствах раздавались баллончики, что именно угрожало тем, кто их удостоился, и какие результаты были достигнуты. Вздохнув, он отправил обе бумаги в корзину. Он оставил дверь приоткрытой, чтобы слышать голоса в коридоре. Женский смех – это Лиза Хольгерссон, их начальница. Пару лет назад она сменила Бьорка. Многие насторожились. Начальник полиции – женщина? Но Валландер с самого начала почувствовал к ней уважение, и в дальнейшем первое впечатление подтвердилось.
В половине восьмого зазвонил телефон. Это была Эбба из приемной.
– Все в порядке? – спросила она.