Я шел к управе, шагал по пустой деревне. Если бы она была пустой. Если бы только я был уверен, что вокруг нет никого, никто за мной не следит. Но вот это гнусное чувство — что меня преследуют по пятам, исподтишка за мной наблюдают — оно постоянно при мне было. С тех пор, как очнулся в госпитале, в той палате. Параноик малолетний. Нервы надо беречь. Нервные клетки не восстанавливаются. Хотя это все вранье. На самом деле всё восстанавливается, еще как. Но суть не в этом.
Я поднялся на крыльцо. Дядь Семен сказал, что входная дверь будет открыта. Но она не просто открыта — она распахнута настежь. Что бы это значило?
Я встал у двери и стоял, наверное, с минуту. По загривку мне словно холодным утюгом кто-то прохаживался. А я думал, что делать дальше. Я не мог переступить порог — просто физически даже, меня как будто к крыльцу приклеили. Клеем «супер-момент». Я стоял и понимал, что если сейчас обратно поверну, то все. Во второй раз мне на это крыльцо в жизни не забраться.
Я шагнул в темноту.
Вонь тут была страшная — глаза моментально заслезились. Я прислушался: тихо все. Ни звука. Пошел прямо по коридору. Я точно знал, куда надо идти — дядя Семен начертил мне план и все подробно объяснил. Я ничего не видел, все равно как ослеп. Значит так: десять шагов прямо по коридору, поворот налево, еще шесть шагов, и я упрусь в дверь. Это будет кабинет бухгалтерии. Рация там. Видимо, бухгалтерам в Николаеве она была нужнее всего. Шучу. В управе это единственная комната, окна которой выходят на перекресток — здесь располагался военный штаб. Зараженных там точно нет. По крайней мере, не должно быть. Их же вроде замуровали. Если только… Я остановился — нет, все тихо. Восемь, девять, десять. Поворот. Раз, два, три, четыре. Я услышал шорох. Замер опять, прислушался. Где-то вроде бы мышь скребется. Или крыса — какое-то мелкое зверье то и дело сновало под ногами. Больше ничего. Пять и шесть. Я протянул руку — дверь вот она, прямо передо мной. Сейчас будет самое интересное: либо она заперта, либо… Я нащупал ручку и повернул — дверь открылась. Отлично. Просто отлично. Только как-то все слишком легко, вам не кажется?
Я был внутри. Рация должна где-то на столе лежать. Если нет, то в ящиках. Стол напротив окна. Точно — я ткнулся ногой об угол, черт! Я тихо выругался и зашарил обеими руками по столешнице: куча каких-то бумаг, папки, тарелки вперемешку со стаканами. Один я случайно смахнул вниз — он ударился об пол и покатился.
Я вдруг вспомнил ту кастрюлю. И испуганное Сонькино лицо.
В темноте кто-то чихнул.
Звучит почти смешно, я знаю. У меня мысль сразу мелькнула: как это? Зараженный и чихает. Но мне в тот момент было совсем не до шуток. Я судорожно вцепился в ружье.
— Кто здесь?
Молчание.
Кто-то притаился в дальнем углу. Я не видел его, скорее, чувствовал чужое присутствие. Ни дыхания, ни шороха — но он точно был там. И, кажется, он от меня прятался. Он меня боится. Боится, поэтому не шевелится и не дышит. Я отчетливо ощутил ужас, он прямо волнами от него расходился. И еще я вдруг понял, что он меня видит. Видит в темноте меня и ружье.
Стараясь не делать резких движений, я снял его с плеча, опустился на корточки и положил на пол.
— Кто здесь? — ровным голосом повторил я. Теперь я слышал, как он там дышит, в темноте.
В углу шевельнулись и зачастили скороговоркой:
— Только не стреляйте, не стреляйте, прошу, не стреляйте! Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте!
— Я не собираюсь стрелять, вы видите?
— Хорошо, хорошо, я сейчас, сейчас, у меня тут фонарик… Я думал, я один остался, а тут же зараженные кругом… А я один… думал, что всех уже вывезли… Вы спасатель? Я знал, знал, что за мной вернутся… Я верил…
Он включил фонарь. Тусклый оранжевый свет, чуть ярче, чем от свечки. Это был парень — длинный, кожа да кости. На вид вроде старше меня. У него глаза туда-сюда бегали. Шуровали без остановки, и еще сопли из носа текли. Фонарик прыгал в руке, выхватывая из темноты куски мебели, стены, дощатый пол.
— Ты кто? — спросил я.
— Вова. Володя. Я из города. К тетке приехал погостить, на майские, а тут такое началось… У вас попить случайно не будет? Пить жутко хочется, я тут третьи сутки сижу… спасибо, спасибо вам, что меня спасли! — Он смахивал на перепуганного зайца в свете фар. — Мы вертолетом полетим? Спасибо! А в Москве, там сейчас как? У нас-то тут такие дела, такие дела — да что я говорю, вы же сами знаете… Я, как все это началось, в теткином погребе спрятался. Не знаю, сколько там просидел… а как вылез, уже никого не было… я думал, что уже все… конец света… Как же я рад, друг!
У меня не было попить. И поесть у меня тоже не было. И вообще, у меня не было никакого желания спасать этого болтливого перца. Не внушал он мне. Не внушал и все. Надо радио искать. Найти и как можно быстрее валить отсюда. Остальное — не мои проблемы. По-любому не мои.
— Дай сюда фонарь. — Я решил не церемониться с этим Вовой.
Он отдал мне его без звука.
Радиостанция была тут. Стояла, родимая, заваленная всяким барахлом — йес! Йес, йес, йес! Я чуть не заорал от радости! Я схватил рацию, сунул ее в мешок, поднял ружье и повернул было к выходу.
— Подождите! А я?
«А я?» — он это тонким, почти детским голосом сказал и потрогал себя за кончик носа.
— Я не спасатель.
— Как?.. — он опешил. — Не спасатель? А кто?.. Значит, вы не за мной?.. Подождите, все равно! Возьмите меня с собой!
Ишь чего захотел.
— Браслет.
— Что, простите? — Он поднял бровь и вдруг улыбнулся. Как собака, которая выпрашивает кусок колбасы.
— Покажи браслет, — я направил на него фонарь.
— Я не понимаю… — Рот у Вовы дергался. — У меня нет никакого браслета.
— Тем хуже, — я протянул руку к двери.
— Стойте! — Он схватил меня за рукав. — Вы не можете меня здесь оставить! Тут в соседних комнатах… Я просто еще одну ночь не выдержу. Я с ума сойду. Вы думаете, я заражен? Вы ошибаетесь! Я здоров! Родителями клянусь! Вот вам крест! — он уже просто орал, блажил во все горло и быстро-быстро крестился.
— Заткнись, — процедил я, направляя на него ствол. Клянусь, его вопли было слышно на все село. А тут ведь полно зараженных. Правда, они что-то сидели тихо. Я ничего подозрительного не слышал. — Будь тут. И молчи, понял? Если все нормально, я еще вернусь.
Мне надо было по-быстрому от него отделаться. Я боялся, что зараженные нас почуют и начнут щемиться сюда. Лишь бы он больше не причитал. Может, прикладом по голове его — легонько? Только чтобы отключился ненадолго.
— Нет! Нет! Прошу вас!
Он вцепился мне в руку. Вцепился, как собачонка, и шепчет мне в лицо прямо — я даже запах зубной пасты у него изо рта разобрал. Еще подумал: он тут и зубы где-то чистит, хорошо же устроился. А я как бомж которые сутки… Он почему-то мне Грибка напомнил. Ну моего одноклассника, Грибкова. Мы с пацанами тогда собрались после уроков, у ворот его дождались и вели до самого дома. А он, главное, идет и нас в упор не замечает. Цветочки, помню, всё нюхал. Сорвал одуванчик и стоит, нюхает у забора. Мы с Егором и еще одним парнишкой к нему подошли, он сразу перестал нюхать. Испугался. Нет, удивился даже скорей. Тот парнишка учился в одиннадцатом, он Грибка даже и не знал. Он от меня про него узнал, про прыщи эти — заинтересовался. Ну он просто всеми всегда интересовался, кто да что. Короче говоря, он Грибкову тогда предложил на выбор: или мы ему нос ломаем или он встает на колени. Он колени выбрал, наш Грибок.
А потом он мне начал сниться. Как он там стоит на асфальте, за домом, за углом, мимо люди идут, а он на коленях стоит, и у него лицо такое… Как будто так и надо. Как будто он знает, что заслужил это, и вот стоит сейчас перед нами, баранами, с покаянным лицом.
Я его больше не видел — я же в Штаты уехал. Не видел года два. А потом встретил случайно на улице, хотел подойти поздороваться. Но он на другую сторону перешел. Не знаю, видел он меня или нет.
— Не бросайте меня. Умоляю. Ведь я живой человек. Я хочу жить. Вы понимаете, очень хочу!
Всю ночь мы пытались выйти на связь. Вернее так: дядь Семен пытался, пока я спал. За день я так вымотался, что отключился, как только голова коснулась подушки. Но спал я плохо. Не из-за зараженных — я их даже не слышал. Все из-за снов. Мне снился Игорек. Он стоял посреди дороги, по которой мы шли в Николаево, стоял ко мне спиной, поэтому я не видел его лица. Но я все равно узнал его и побежал. Я бежал, но Игорек почему-то не становился ближе. Тогда я понял, что бегу на одном месте. Гравийка движется подо мной в обратном направлении, как беговая дорожка в спортзале. Я закричал. Стиснул зубы и побежал еще быстрее. Быстрей. Я бежал и звал его по имени. Долго — не знаю, сколько раз я его окликнул. Но когда он наконец услышал меня и обернулся, я понял, что это не Игорек. Это была девчонка, лысая. Соня. Она улыбнулась и сказала маминым голосом: