И когда, уже на ночь глядя, в мою комнату вошла Екатерина Ивановна Артемьева, усталая, с чемоданом в руках, и чуть не с порога заявила: "Выгоните в дверь - войду в окно", - я попросту очень обрадовался, словно темной ночью на незнакомой дороге кто-то засветил мне фонарик. Может быть, только теперь, в эту ветреную и холодную мартовскую ночь, я по-настоящему помял то, что сказал мне на прощанье Антон Семенович. Я работал с ним вместе и помогал ему как только мог. Но я всегда полагался на его слово. Его мысли были для меня неоспоримы, его находки - самыми лучшими. А сейчас я сам за старшего.
6. И СНОВА НАСТАЛО УТРО
Первый, кого я увидел утром, был Сергей Стеклов.
- Все в порядке? - спросил я.
- Часы целы, вот они, - простодушно ответил он.
Я в упор посмотрел на него и пожал плечами.
Он густо покраснел.
- В детдоме все в порядке, Семен Афанасьевич. И... и пришел Подсолнушкин.
- Это кто же?
- Наш. Воспитанник. Мы еще вам говорили - его Тимофей слушается. Вот он идет!
Я ожидал увидеть взрослого парня, силача. Но от будки к нам шел маленький, узкоплечий подросток - шел не спеша, руки в карманы, независимо поглядывая по сторонам.
- Здравствуй, - сказал я.
- Здравствуйте, коли не шутите, - неторопливо и с достоинством ответил Подсолнушкин.
- Как же ты оставляешь дом, если знаешь, что без тебя на Тимофея нет управы? Вот он тут вчера вырвался, мог кого-нибудь поддеть на рога.
Я застал его врасплох. Он ждал выговора за самовольную отлучку, и весь его вид поначалу говорил: "Я сам себе хозяин и сумею за себя постоять". И вдруг - Тимофей... Подсолнушкин смотрел растерянно, и я не дал ему опомниться:
- Ну, вот что: скорей умойся, позавтракай, и пойдем с тобой к Тимофею. Ты в какой спальне?.. Значит, у Жукова. Отбери там двоих понадежнее себе в помощь - надо сарай привести в порядок. Кстати, где ж ты был эти два дня? Я тебя еще не видел здесь.
Подсолнушкин кашлянул.
- У меня... гм... - Он явно придумывал, чем бы объяснить свою отлучку. - Я у тетки был... хотел там остаться...
- И что же?
Дальше пошла чистая правда:
- Я на рынке Нарышкина встретил... Он говорит: "В детдоме все вверх дном!" Я и решил поглядеть.
- Это ты правильно решил. Ну-ка, Сергей, давай сигнал на подъем!
Раздался дробный, прерывистый звон колокольчика. Он дребезжал, всхлипывал, захлебывался все на одной и той же высокой ноте. "Экая музыка! с досадой подумал я. - Надо скорее горн".
На кухне уже разведен был веселый огонь, и лицо Антонины Григорьевны показалось мне не таким суровым, как вчера.
- Екатерина Ивановна уже на ногах. В корпусе. Чуть свет встала, сообщила она, поздоровавшись со мной.
Все было как вчера - и все было совсем иначе. Вчерашнее утро они начинали, с любопытством ожидая, что с ними будет. Они привыкли: кто-то что-то с ними делает, а они либо кое-как подчиняются, либо увиливают, а то и бунтуют понемногу. Сегодня они просыпались с сознанием, что у них есть начатые и неоконченные дела: Жуков еще накануне знал, что его отряд дежурит в столовой и на кухне, отряд Королева должен был убрать двор, отряду Колышкина поручили привести в порядок клуб.
Любопытно было видеть, как встретили ребята Екатерину Ивановну. Собственно, трудно назвать это встречей. "Ка-те-ри-на Иван-на!" - только и произнес нараспев Петька, но вложил он в эти два слова очень много. "Как хорошо, что вы приехали! А мы уж думали, вы не вернетесь!" - с несомненностью разобрал я в этом приветствии. Тут были и радость, и удивление, и что-то еще, чему не сразу подберешь название. Старшие, видно, мало знали ее, но ребята лет десяти-одиннадцати, должно быть, сразу чувствовали в ней то, чего им давно не хватало.
Вася Лобов ходил за ней по пятам и, размахивая руками, горячо, хоть и довольно невнятно, объяснял:
- Я ничего не жабыл, Екателина Ивановна. Я повтолял. Пошлушайте...
- Вы ведь работали здесь меньше месяца? - спросил я Артемьеву.
- Ровно двадцать четыре дня, - ответила она.
"Много, оказывается, может человек посеять за двадцать четыре дня", подумал я, глядя ей вслед.
- Это хорошо, что приехала Екатерина Ивановна, - сказал Король. - Но только она для маленьких ребят. А для больших...- Он с сомнением покачал головой и закончил осторожно, стараясь никого не обидеть: - Для больших это дело несерьезное.
- Нет, я с тобой не согласен, - ответил я. - Это для всех нас очень хорошо.
В середине дня произошли два события. Первое было приятное: из Ленинграда приехал Алексей Саввич. О нем уже успел сказать инспектор Зимин: "Даем вам преподавателя по труду - век будете благодарны. В прошлом путиловский рабочий, давно связан со школой... Одним словом - находка. Как видите, что обещал - исполняю!"
Алексей Саввич был невысокий, худощавый, с аккуратно подстриженными усиками, с проницательным взглядом глубоко сидящих глаз. Коротко представился, мне, крепко, энергично пожал руку и попросил разрешения сразу пройти в мастерскую. Спрашивать ни о чем не стал, видимо всё поняв с первого взгляда.
- Стало быть, инструмента нет?
- Стало быть, нет.
- Никакого. Так. Ну что ж, отрядите со мной на два дня парочку ребят. Придется в Ленинград возвращаться.
Я тоже не стал расспрашивать. Отпустил с ним двух ребят из отряда Колышкина и занялся очередными делами. И тут подстерегало меня второе происшествие, неприятное: пришел Жуков и сообщил, что четверо ребят ушли из дома без всякого разрешения - Глебов, Плетнев, Разумов и Володин.
- Как же они ушли? Ведь у будки дежурный? - спросила Екатерина Ивановна, стоявшая тут же.
- Через забор. Подставили бочку и перелезли.
Так...
В первый день ушел один рыжий Нарышкин. Возможно, он был храбрее других, или легче на подъем, или менее любопытен - не интересовался переменами, которые, может быть, придут со мною. Возможно, ему было куда пойти и он не боялся холода - ведь почти еще зима, на улице легко не проживешь. Но улица, конечно, тянула и других, а с теплом потянет много сильнее, если я не помешаю. Да. Стало быть, Нарышкиным и сейчас дело не кончилось. Этого я ждал, это - я знал - было неизбежно. Но такие мысли не утешали.
Поздно вечером, когда ребята уже улеглись, а у меня в комнате сидели командиры, обсуждая дела на завтрашний день, в дверь кто-то тихонько стукнул.
- Пожалуйста! - сказал я.
Дверь приотворилась, но никто не входил.
- Войдите! Кто там? - повторил я, вглядываясь в темноту.
- Это я... - послышалось оттуда. - Я, Глебов...
- Заходи, Глебов. Что случилось, почему ты такой бледный? И почему не спишь? Заболел?
- Меня не пускают...
- Как это - не пускают? Кто смеет не пускать?.. Стеклов, он в твоем отряде?
Стеклов сбит с толку. Он смотрит то на меня, то на Глебова и не знает, что ответить.
- Да он только сейчас приехал, - произносит он наконец.
Я встаю. У меня на лице и в голосе - величайшее возмущение:
- Тогда надо его поскорее накормить, и пускай ложится. Видите, человек устал. Ты ведь с Алексеем Саввичем ездил за инструментами, Глебов?
В комнате мертвая тишина, я слышу только, как посапывает простуженный Колышкин. Все ждут, переводя глаза с меня на Глебова. Он переступает с ноги на ногу, тяжело вздыхает и наконец выдавливает из себя:
- Да нет, я... я самовольно...
- Ах, самовольно?.. Извини, пожалуйста, я просто не понял. Нет, тогда уходи.
Я снова сажусь и погружаюсь в лежащие передо мной бумаги. Тихо. Даже Колышкин больше не сопит. Удивительно, какой длинной может быть минута тишины. Через минуту я подымаю глаза:
- Ты еще здесь, Глебов? Почему не уходишь?
Будь мы с ним в комнате один на одни, он уже давно произнес бы обязательное в таких случаях: "Я больше не буду". Но сейчас у него язык не поворачивается: как просить прощения при товарищах? Он переминается с ноги на ногу. Скрипит половица - или, может быть, это скрипят его новые башмаки. За окном гудит ветер. На улице сейчас так холодно, так неуютно...