Этих белых служащих мы зовем счетоводами, хотя, как я вам сказал, никаких счетов они не ведут. Теперь вам понятно, как обстоит дело?
— Но в чем же все-таки заключаются обязанности этого так называемого счетовода?
— Зависит от обстоятельств. Присматривать за неграми, то да се… А знаете ли, ведь мне самому как раз нужен такой человек. Я только что купил новую партию невольников и не хочу нарушать закон. Обычно я плачу счетоводу пятьдесят фунтов в год на всем готовом, но вам, из уважения к вашему дядюшке, я эту сумму удвою. Что вы на это скажете, мистер Воган: согласны вы принять такое место?
Неожиданный оборот дела вызвал у Герберта сомнения и колебания. Впрочем, они длились недолго. У него не было ни гроша в кармане, не было даже крыши над головой — все эти обстоятельства настойчиво требовали определенного решения. Короче говоря, Герберт согласился и принял столь великодушное, как ему казалось, предложение. И с этого часа Счастливая Долина стала его домом.
Глава XXXII. ЗАБОТЛИВЫЙ ОТЕЦ
Но Джекоб Джесюрон не был способен на бескорыстное великодушие. Никогда еще не истратил он и гроша без расчета вернуть потом свое в многократном размере. Но какую выгоду мог он извлечь, оказывая благодеяния молодому англичанину — бездомному, нищему, не способному ничем отплатить за поддержку и гостеприимство? Почему он назначил столь щедрое жалованье человеку, который явно не годился для такой работы? Ведь, говоря по правде, какой надсмотрщик за невольниками мог получиться из Герберта? А именно в этом и заключается суть обязанностей «счетовода» на ямайской плантации. Несомненно, Джесюрон что-то замыслил, но, как обычно, держал свои замыслы в тайне. Даже его «драгоценная Юдифь» была не вполне осведомлена на этот счет, хотя кое-что и поняла из разговора с отцом, происшедшего на следующее утро после появления Герберта в Счастливой Долине.
— Будь полюбезнее с молодым человеком, Юдифь. Не жалей усилий, постарайся во что бы то ни стало понравиться ему.
— Почему я должна проявлять к нему какую-то особую любезность, мой достойный родитель?
— Тише, тише, Юдифь! Бога ради, тише! Вдруг он услышит! Молодой англичанин очень щепетилен. У меня есть причина добиваться его расположения.
— Потому что он племянник спесивого Лофтуса Вогана? Только поэтому?
— Тише, говорю тебе! Он в соседней комнате, может услышать. Одно неосторожное слово — и все мои планы рухнут.
— Ну, если желаешь, можем говорить шепотом… Но что ты затеял? Надеюсь, ты не собираешься передо мной скрытничать?
— Нет, конечно, нет. Все скажу, только попозже, не теперь. У меня возникла идея — блестящая идея. Если все сойдет гладко, моя Юдифь станет самой богатой женщиной Ямайки!
— Быть самой богатой женщиной Ямайки и чтобы у меня лакеем был принц — ничего не имею против. Кто не позавидует тогда Юдифи Джесюрон, дочери работорговца!
— Тсс… Помни, Юдифь, в его присутствии надо поменьше упоминать о рабах. И чтобы не вздумали на его глазах наказывать плетьми и тому подобное. Пусть сперва попривыкнет. Надо будет предупредить Рэвнера, чтобы он сдерживался. Я знаю немало случаев, когда вот такие молодые люди из-за подобной ерунды бросали место. Надо, чтоб ему вовсе не приходилось иметь дела с рабами на плантации. Я позабочусь об этом. Но помни, Юдифь: все зависит от тебя. А я знаю: ты всего добьешься, стоит тебе пожелать.
— Да о чем ты, отец?
— От тебя зависит, захочет ли Герберт Воган остаться у нас.
Эти слова сопровождались многозначительным взглядом. Но Юдифь сделала вид, что понимает их буквально.
— Я думаю, ты напрасно беспокоишься. Если он действительно так беден, как ты говоришь, он будет только рад получить выгодное место и, уж конечно, постарается удержать его.
— Как знать… Он горд и запальчив.
Ведь ушел же он от богатого дяди, да еще наговорил ему всяких дерзостей! А у самого в кармане пусто. Признаться, порядочный глупец этот родственничек Лофтуса Вогана. Надо его приручить — понимаешь, Юдифь? — приручить! Вот эта задача тебе и предстоит.
— Право, отец, послушать тебя, так можно подумать, что речь идет не о каком-то нищем юнце, а о богатом поместье, которое может принести большие доходы.
— Вот именно! Он и есть вроде как богатое поместье. Посмотрим, может…
— Если бы речь шла о госте, который осчастливил своим присутствием Горный Приют, — продолжала Юдифь, как будто не слыша отца, — если бы ты просил меня приручить владельца замка Монтегю, это мне было бы еще понятно…
Она многозначительно улыбнулась.
— Нет, Юдифь, это безнадежно.
— Что безнадежно? — резко оборвала его дочь.
— Ну, понимаешь… — замялся Джесюрон.
— Что, боишься сказать? Ничего, дражайший родитель, говори. Я и так вижу, куда ты клонишь. Ты думаешь, что у меня, дочери старого работорговца, нет никакой надежды пленить аристократа Монтегю Смизи — так, что ли?
— Ты ведь знаешь, Юдифь, Воган припасает его для своей дочки. Она, как тебе известно, считается первой красавицей, и нам нечего и думать…
— Первой красавицей? — Юдифь гордо вскинула голову и раздула ноздри. — Во всяком случае, на последнем городском балу не она была признана первой красавицей, могу тебе поручиться! И полагаю, дочь работорговца ничем не хуже дочери рабыни. В конце концов, сама-то она всего-навсего простая рабыня…
— Тише, Юдифь, об этом ни слова, даже шепотом! Ну, вдруг он услышит? Ты ведь знаешь, он ее двоюродный брат, и…
— Хотя бы и родной, что из того? — гневно прервала его дочь. Тон Юдифи ясно говорил, какую злобную зависть питает она к красоте Кэт Воган. — Будь он ее братом, ему у нас пришлось бы не сладко. Но, к его счастью, он всего-навсего кузен. И притом рассорился с ее отцом — значит, и с ней также… А он что-нибудь тебе о ней говорил? — спросила вдруг Юдифь, и по голосу чувствовалось, что она ожидает ответа с волнением.
— О ком? О Кэт Воган?
— О ком же еще? — грубо отрезала Юдифь. — Кажется, в Горном Приюте нет другой молодой особы, о которой он мог бы говорить. Или у тебя все еще в голове эта медно-красная девчонка Йола? Разумеется, я говорю о Кэт Воган. Что он о ней рассказывал? Как ни короток был его визит, а уж наверно он успел с ней встретиться. Вы сидели за вином вчера так долго, что могли бы перебрать все местные сплетни.
Она говорила деланно-небрежным тоном, но сама от волнения наклонилась вперед, и в глазах ее была тревога, выдававшая зарождающуюся любовь.
— Да, действительно, разговор зашел и о дочери Вогана. Я сам спросил у него, какого он о ней мнения. Я надеялся, что он успел и с ней поссориться, но, увы, нет, отнюдь нет!
— А тебе-то что за дело?
— Очень даже большое дело, дочка, очень!
— Ты говоришь что-то уж очень таинственно, отец. Кажется, за двадцать лет я успела тебя достаточно изучить, но сейчас ничего не понимаю… Так что же он все-таки сказал о Кэт Воган? Видел он ее?
— Да. И говорит, она отнеслась к нему необычайно сердечно. На нее он не обижен, нет!
Ответ не доставил, очевидно, удовольствия прекрасной Юдифи. Опустив глаза, она некоторое время молчала.
— Отец, — сказала она вдруг, — что это за голубая лента у него в петлице? Ты ее заметил, конечно. Может быть, это какой-нибудь орден? Он тебе об этом ничего не говорил?
— Нет, но ленту я заметил. Это не орден. Откуда у него орден? Отец у него был нищий художник. Да ты спроси у него сама, это вполне удобно.
— Вот еще! Мне-то что за дело?
Она даже в лице изменилась, словно устыдившись, что невольно обнаружила женскую слабость, выказав любопытство.
— Да это неважно, Юдифь.