Роберт был не один. Рядом с ним стоял его друг, и также друг Яна, Володя Ивлин. Но Володя сразу слинял, и его нигде не могли найти. Менты объявили всесоюзный розыск.
Гена Медведев тоже приехал на каникулы, и Ян с ним неплохо гульнул.
Перед отъездом Ян на большаке встретил участкового.
– Здравствуйте, Николай Васильевич, — приветствовал его Ян, улыбаясь.
Теперь он не боялся участкового — амнистия!
– А, Петров, здравствуй, — ответил участковый, тоже улыбнувшись, впервые протянув ему руку. — Ну как ты там, в Волгограде?
– Хорошо, Николай Васильевич, — продолжая улыбаться, ответил Ян.
– Улыбайся, улыбайся, вот пройдет амнистия, и мы посадим тебя.
Ян ничего не ответил, подумав: «Как они меня посадят, если амнистия. Надо дергать в Волгоград».
В Волгограде Яна ждала приятная новость.
Мать Женьки протянула письмо.
– Что-то мой Женька в Сибирь никому не писал, а письмо пришло, — улыбнулась тетя Зина. — Но я поняла, что это тебе, и распечатывать не стала.
Ян взял письмо и с жадностью прочитал. Вера просила его фотографию. Как быть? Не посылать же свою, Тогда она ни на одно письмо не ответит. И Ян решил послать Вере фотографию какого-нибудь парня. «Женьки, соседа, нельзя. Он пацан. Надо кого-то постарше. Какого-нибудь парня из училища. Может, Сергея Сычева? Ведь Серега, пожалуй, самый симпатичный из нашей группы».
На другой день Ян поговорил с Сергеем и попросил у него фотографию. Но тот был, как и Ян, приезжий, и фотографий у него не было.
– Хорошо, — сказал Ян, — а если ты сходишь и сфотографируешься?
– Но у меня денег нет, — сказал Серега, — и приличной одежды — тоже.
Серега жил в общежитии.
– Деньги у меня есть, — подбодрил его Ян, — и рубашку с пиджаком мои оденешь.
Скоро у Яна было пять фотографий Сергея. Одну он оставил ему на память, другую вместе с письмом вложил в конверт и послал Вере. В письме — теперь он писал его не в стихах — он тоже просил у Веры фотографию.
Приближался Новый год, и Ян, не дождавшись от Веры письма, за несколько дней до наступления каникул поехал зайцем в Падун. Дорога в один конец занимала двое суток.
Едва Ян объявился в Падуне, как его вызвал начальник уголовного розыска. Сходив в школу на новогодний вечер старших классов и, блеснув на нем брюками, сшитыми по моде, Ян на другой день поехал в Заводоуковск в милицию.
Начальник уголовного розыска, Федор Исакович Бородин, предъявил ему с ходу два обвинения — две квартирные кражи.
– Бог с вами, Федор Исакович, никого я не обворовывал. Сейчас я честно живу и учусь в Волгограде. Да, раньше был за мной грех, но в эти дома я не лазил…
– Хватит! — прервал его Федор Исакович. — Посиди в КПЗ, подумай.
И Яна закрыли в камеру к малолетке. «Странно, почему Бородин меня в непереполненную камеру посадил? Уж не подсадка ли, — думал Ян, — неужели Бородин через этого пацана желторотого хочет о кражах моих выведать? Гнилой номер».
Ян хоть с пацаном и разговаривал, но о себе ни гу-гу, все парня расспрашивал, за что его посадили. А тот жил в Боровинке и Яном не интересовался даже.
У Яна был опыт: он знал от рецидивистов, что менты подсадок в камеры сажают, чтоб у тех, кто в несознанку идет, все о преступлениях выведать и уголовному розыску стукануть. Да и в Падуне Бородин к Яну людей подставлял, они просили у него достать кой-какие вещи, им украденные. Но Ян, когда Бородин его крутил, сказал:
– Вы лучше на Сажина нажмите, он просил меня точно такие вещи достать. Это он обворовал, а не я, так как вначале меня просил, а когда я не согласился, он сам обтяпал.
И Бородин злился на Яна, что такого молодого расколоть не может и даже подставные лица не помогают.
А один парень признался Яну, что начальник уголовного розыска просил его разнюхать кражу, не является ли ее участником Ян.
Через день Бородин вызвал Яна на очную ставку. Войдя в кабинет, он увидел сидящим на стуле Саньку Танеева. Ян поздоровался, но Санька не ответил. Он сидел, опустив глаза.
С Санькой Танеевым Ян в одном классе учился. И даже последнее время за одной партой сидел. Из школы Яна выгнали тоже из-за Саньки. На уроке физики он катал под партой ротор, и он тарахтел, как трактор. Виктор Фадеевич, классный руководитель, сделал Яну замечание. Ян промолчал, а Санька стал еще быстрее катать ротор, глядя в глаза Виктору Фадеевичу.
– Петров, встань! — не выдержав, повысил голос Виктор Фадеевич. — Ты что мешаешь заниматься? Выйди из класса. На перемене зайдешь ко мне.
Под гробовое молчание класса Ян шел к дверям, стуча каблуками. На улице закурил. Стоял конец марта, и солнце топило лед. Легкий ветерок относил дым сигареты, и Ян часто затягивался.
Виктора Фадеевича школьные хулиганы боялись: у него был первый разряд по боксу, и на его уроках предпочитали не баловаться.
Прозвенел звонок, и Ян пошел в лабораторию. Он ожидал, что Виктор Фадеевич начнет на него кричать. Но тот спокойно, посмотрев на Яна, спросил:
– Почему мешаешь заниматься?
Ян мог, конечно, сказать, что ротор под партой катал не он, а сосед, Санька, но ведь нельзя выдавать товарищей, и потому промолчал.
– Знаешь, что я тебе предложу: переходи ко мне в вечернюю школу, я приму тебя. А то ты все нервы учителям вымотал. Согласен?
Виктор Фадеевич был директором вечерней школы, и Ян, услыхав от него такое заманчивое предложение, ни секунды не колеблясь, ответил:
– Согласен.
– Ты свободен, — чуть улыбнувшись, сказал Виктор Фадеевич, — можешь идти. Вечером приходи на занятия.
Дома Ян сказал отцу, что ему предложили закончить восьмой класс в вечерней школе, и отец ответил:
– Что ж, в вечерней так в вечерней.
И четырнадцатилетний Ян стал учиться в вечерней школе.
И вот теперь Санька Танеев сидел в кабинете начальника уголовного розыска и не поднимал на Яна глаз. Бородин, оторвавшись от бумаг, посмотрел на Яна.
– Раз не хочешь сознаваться, — сказал он, — тогда выслушай показания свидетелей. Саша, расскажи, — обратился Бородин к Танееву, — что тебе известно о краже в доме Серовых.
Танеев поднял глаза на Бородина и начал:
– Летом я спросил Петрова, не сможет ли он достать мне лампы от приемника. Он сказал, если попадутся. Через неделю примерно он спросил у меня, какие лампы нужны. Я сказал «шесть А семь» и «шесть пэ на четырнадцать пэ». На другой день он принес мне их.
Прошло так дней десять, и из отпуска приехали Серовы. От них я узнал, что их дом обворовали. Взяли костюм, пластинки, перчатки, запчасти от мотоцикла и все лампы от радиолы. Я с дядей Володей в хорошем отношении и сразу сказал ему, что Петров мне не так давно дал две лампы. Я принес их, и мы сравнили год выпуска ламп и приемника. Год оказался одинаков. Вот и все.
– Известно ли что тебе о других вещах, украденных из квартиры Серовых? — спросил Бородин.
– Нет, о других вещах я ничего не знаю.
Бородин отпустил Танеева и спросил Яна:
– Ну, что теперь скажешь?
– Что скажу, Федор Исакович? Скажу, как и раньше говорил, что к Серовым не лазил. А то, что Танеев про какие-то лампы несет, так я ничего не знаю. Он сам, может быть, залез к Серовым, украл лампы, а теперь на меня клепает. Нет, Федор Исакович, избавьте меня от таких воров-свидетелей.
– Хорошо, я сейчас тебе других, не воров-свидетелей, приглашу, — сказал Бородин и вышел из кабинета.
«Вот, Санька, падла, — думал Ян, оставшись в кабинете один, — я же специально для него лампы из приемника вытащил, а он продал меня Серову, а теперь, козел, дает показания против меня…»
Но тут отворилась дверь, и в кабинет зашел Бородин, следом за ним — Мишка Павленко.
Мишка Павленко был другом Яна, но ни в одном преступлении не участвовал, хотя обо многих, даже об убийстве, знал. «Как же он-то попал в свидетели?» — недоумевал Ян.
– Так, — сказал Бородин и сел, — Миша, расскажи, что тебе известно о краже дома Серовых.
Мишка, посмотрев на Бородина, стал быстро говорить:
– Летом мне Коля дал предохранитель от радиолы, он мне как раз нужен был. Я спросил его, где он взял? Он сказал, что обворовал дом Серовых и там взял.
– Больше ничего не можешь добавить? — спросил Бородин.
– Нет.
– Ну вот, второй свидетель тебе говорит, что в дом к Серовым залазил ты. Сейчас что скажешь?
– Федор Исакович, я от прежних показаний не отказываюсь. А что Мишка говорит, так я ни одному его слову не верю. Не верьте и вы. Предохранитель я ему не давал и про кражу, раз я ее не совершал, не говорил.
Ян поглядел на Павленко. Он несмело сидел на стуле. Переть на него Яну ни в коем случае нельзя. Если он Бородину в одной краже колонулся, то это полбеды, как бы он не рассказал про убийство.
– Хорошо, Павленко, иди. Пусть Медведев заходит, — сказал Бородин и закурил.
В кабинет робко вошел Гена Медведев. Его-то Ян тем более не ожидал увидеть свидетелем. Ведь они с ним совершили несколько краж и убили мужчину. «Что ж, — подумал Ян, — пусть он дает любые показания, лишь бы про убийство не заикнулся».
Бородин, затянувшись папиросой, спросил:
– Гена, расскажи, что тебе известно о краже дома Серовых?
Медведев говорить начал не сразу. Как-никак на подельника надо клепать. И он, кашлянув, сказал:
– Мне летом Коля говорил, что он к Серовым в дом лазил и взял у них пиджак, грампластинки, лампы от радиолы и перчатки. Сам я ничего ворованного не видел.
– Ну что, Петров, второй твой друг на тебя говорит. Он тоже врет?
– Не сомневайтесь, врет. Ну и фантазер ты, Генка!
– Иди, Медведев.
Гена покорно встал и закрыл за собой дверь.
– Три человека подтверждают, что дом Серовых обворовал ты. Будешь запираться?
– Федор Исакович, если я спрошу вас, что дом Серовых вы обворовали, вы сознаетесь?
Бородин на такой вопрос не ответил, и Ян продолжал:
– Молчите. Не хотите, как и я, в краже сознаваться, раз вы в дом не лазили. Вот и я никогда не сознаюсь, потому что я, как и вы, в дом не лазил. А потом, все эти показания трех несовершеннолетних свидетелей обличить меня в этой краже не могут. Малолетки они. Почему нет ни одного взрослого? На малолетках хотите выехать. Их показания — филькина грамота.
Ян плохо знал уголовное законодательство, но перед собой гордился, что знает, так как у отца прочитал несколько юридических книг. Кроме того, отец, когда Яна выпускали из милиции, всякий раз расспрашивал сына, за что забирали и какие показания он дал. И подучивал. Однажды Коле предъявили заключение дактилоскопической экспертизы, показывавшей, что отпечаток указательного пальца левой руки сходится с отпечатком, оставленным им на столе директора школы, и Коля сознался. Отец тогда отругал его и сказал, что матерые преступники, если у них совпадает отпечаток только одного пальца, никогда следователю в преступлении не сознаются. Бывали случаи, когда они отрубали себе пальцы и заводили следствие в тупик.
К пятнадцати годам отец перестал драть сына ремнем, поняв, что этим его не воспитаешь. Алексею Яковлевичу было стыдно, что сын ворует и он ничего не может с ним поделать. Пусть хоть тогда не сознается в кражах, думал Алексей Яковлевич, подрастет, перебесится и не будет воровать. И он натаскивал сына, как вести себя в милиции.