И поэтому мы с тобой лучшие в мире друзья". Этот ответ,
сударь, лучше всяких моих слов нарисует вам портрет Гобсека.
- Мое решение бесповоротно, - сказал граф.- Потрудитесь подготовить все
необходимые акты для передачи Гобсеку прав на мое имущество. И только вам,
сударь, я могу доверить составление встречной расписки, в которой он заявит, что
продажа является фиктивной, даст обязательство управлять моим состоянием по
своему усмотрению и передать его в руки моего старшего сына, когда тот достигнет
совершеннолетия. Но я должен сказать вам следующее: я боюсь хранить у себя эту
расписку. Мой сын так привязан к матери, что я и ему не решусь доверить этот
драгоценный документ. Я прошу вас взять его к себе на хранение. Гобсек на случай
своей смерти назначит вас наследником моего имущества. Итак, все предусмотрено.
Граф умолк, и вид у него был очень взволнованный.
- Приношу тысячу извинений, сударь, за беспокойство, - заговорил он наконец,
- но я так страдаю, да и здоровье мое вызывает у меня сильные опасения. Недавние
горести были для меня жестоким ударом, боюсь, мне недолго жить, и решительные
меры, которые я хочу принять, просто необходимы.
- Сударь, - ответил я, - прежде всего позвольте поблагодарить вас за доверие.
Но, чтоб оправдать его, я должен указать вам, что этими мерами вы совершенно
обездолите... ваших младших детей, а ведь они тоже носят ваше имя. Пускай жена
ваша грешна перед вами, все же вы когда-то ее любили, и дети ее имеют право на
известную обеспеченность. Должен заявить вам, что я не соглашусь принять на себя
почетную обязанность, которую вам угодно на меня возложить, если их доля не
будет точно установлена.
Граф вздрогнул, слезы выступили у него на глазах, и он сказал, крепко пожав
мне руку:
- Я еще не знал вас как следует. Вы и причинили мне боль, и обрадовали меня.
Да, надо определить в первом же пункте встречной расписки, какую долю выделить
этим детям.
Я проводил его до дверей моей конторы, и мне показалось, что лицо у него
просветлело от чувства удовлетворения справедливым поступком. Вот, Камилла, как
молодые женщины могут по наклонной плоскости скатиться в пропасть. Достаточно
иной раз кадрили на балу, романса, спетого за фортепьяно, загородной прогулки,
чтобы за ними последовало непоправимое несчастье. К нему стремятся сами,
послушавшись голоса самонадеянного тщеславия, гордости, поверив иной раз улыбке,
поддавшись опрометчивому легкомыслию юности! А лишь только женщина перейдет
известные границы, она неизменно попадает в руки трех фурий, имя которых -
позор, раскаяние, нищета, и тогда...
- Бедняжка Камилла, у нее совсем слипаются глаза, - заметила виконтесса,
прерывая Дервиля.-Ступай, детка, ложись. Нет надобности пугать тебя страшными
картинами, ты и без них останешься чистой, добродетельной.
Камилла де Гранлье поняла мать и удалилась.
- Вы зашли немного далеко, дорогой Дервиль, - сказала виконтесса.-Поверенный
по делам-это все-таки не мать и не проповедник.
- Но ведь газеты в тысячу раз более...
-Дорогой мой! -удивленно сказала виконтесса. - Я, право, не узнаю вас!
Неужели вы думаете, что моя дочь читает газеты? Продолжайте, - добавила она.
- Прошло три месяца после утверждения купчей на имущество графа, перешедшее к
Гобсеку...
- Можете теперь называть графа по имени - де Ресто, раз моей дочери тут нет,
- сказала виконтесса.
- Прекрасно,-согласился стряпчий.-Прошло много времени после этой сделки, а я
все не получал того важного документа, который должен был храниться у меня.
..
- Можете теперь называть графа по имени - де Ресто, раз моей дочери тут нет,
- сказала виконтесса.
- Прекрасно,-согласился стряпчий.-Прошло много времени после этой сделки, а я
все не получал того важного документа, который должен был храниться у меня. В
Париже стряпчих так захватывает поток житейской суеты, что они не могут уделить
делам своих клиентов больше внимания, чем сами их доверители, - за отдельными
исключениями, которые мы умеем делать. Но все же как-то раз, угощая Гобсека
обедом у себя дома, я спросил его, не знает ли он, почему ничего больше не
слышно о господине де Ресто.
- На то есть основательные причины, - ответил он.- Граф при смерти. Душа у
него нежная. Такие люди не умеют совладать с горем, и оно убивает их. Жизнь-это
сложное, трудное ремесло, и надо приложить усилия, чтобы научиться ему. Когда
человек узнает жизнь, испытав ее горести, фибры сердца у него закалятся,
окрепнут, а это позволяет ему управлять своей чувствительностью. Нервы тогда
становятся не хуже стальных пружин - гнутся, а не ломаются. А если вдобавок и
пищеварение хорошее, то при такой подготовке человек будет живуч и долголетен,
как кедры ливанские, действительно великолепные деревья.
- Неужели граф умрет? - воскликнул я.
- Возможно, - заметил Гобсек.- Дело о его наследстве - лакомый для вас
кусочек.
Я посмотрел на своего гостя и сказал, чтобы прощупать его намерения:
- Объясните вы мне, пожалуйста, почему из всех людей только граф и я вызвали
у вас участие?
- Потому что вы одни доверились мне без всяких хитростей.
Хотя этот ответ позволял мне думать, что Гобсек не злоупотребит своим
положением, даже если встречная расписка исчезнет, я все-таки решил навестить фа
фа. Сославшись на какие-то дела, я вышел из дому вместе с Гобсеком. На
Гельдерскую улицу я приехал очень быстро. Меня провели в гостиную, где графиня
играла с младшими своими детьми. Когда лакей доложил обо мне, она вскочила с
места, пошла было мне навстречу, потом села и молча указала рукой на свободное
кресло у камина. И сразу же она как будто прикрыла лицо маской, под которой
светские женщины так искусно прячут свои страсти. От пережитых горестей красота
ее уже поблекла, но чудесные черты лица не изменились и свидетельствовали о
былом его очаровании.
- У меня очень важное дело к графу: я бы хотел, сударыня, поговорить с ним.
-Если вам это удастся, вы окажетесь счастливее меня, - заметила она, прерывая
мое вступление. - Граф никого не хочет видеть, с трудом переносит визиты врача,
отвергает все заботы, даже мои. У больных странные причуды. Они, как дети, сами
не знают, чего хотят.
- Может быть, наоборот - они, как дети, прекрасно знают, чего хотят?
Графиня покраснела. Я же почти раскаивался, что позволил себе такую реплику в
духе Гобсека, и поспешил переменить тему разговора.
- Но как же, - спросил я, - разве можно оставлять больного все время одного?
- Около него старший сын, - ответила графиня.
Я пристально поглядел на нее, но на этот раз она не покраснела; мне
показалось, что она твердо решила не дать мне проникнуть в ее тайны.
- Поймите, сударыня, - снова заговорил я, - моя настойчивость вовсе не
вызвана нескромным любопытством. Дело касается очень существенных интересов...
И тут же я прикусил язык, поняв, что пошел по неверному пути. Графиня тотчас
воспользовалась моей оплошностью.
- Интересы мужа и жены нераздельны. Ничто не мешает вам обратиться ко мне.