Из бразильской народной песни
ЖОРЖИ АМАДУ
БЕСКРАЙНИЕ ЗЕМЛИ
Посвящается
Дмитрию Шостаковичу,
ленинградскому композитору и солдату.
Кармен Гиольди и Тересе Кельман,
Апаресиде и Пауле Мендес де Алмейда,
Реми Фонсека.
Матилде в память о зиме.
Десять лет тому назад я написал небольшой обличительный романна
темуокакао,ккоторой вновь возвращаюсь сегодня.Мне было тогда
девятнадцать лет и я еще только начинал свою жизнь романиста.Заэти
десятьлетянаписал семь романов,две биографии,несколько поэм,
сотни статей,сделал десятки докладов.Эти десятьлетяпровелв
непрерывнойборьбе:разъезжал,произносилречи,жилжизнью моего
народа.С огромной радостью могусказать,чтонетольковсемое
творчествоэтихдесятилет,ноивсю мою жизнь связывала единая,
нерушимаялиния:надежда,болеечемнадежда,уверенность,что
завтрашнийдень будет лучше и прекраснее.Во имя этого завтра,заря
которого уже занимается над ночью войны на полях ВосточнойЕвропы,я
живу и пишу.
Монтевидео, август 1942 года.
ЗЕМЛЯ,
ПРОПИТАННАЯ
КРОВЬЮ
ПАРОХОД
1
Гудок парохода,похожий нарыдание,разнессявсумеркахнад
городом.
Жоан Магальяэнс стоял у борта,облокотившись на поручни,и
смотрелнарядыдомовстариннойпостройки,колокольницерквей,
почерневшиеотвременикрыши,улицы,мощенные громадными камнями.
Перед ним было множество крыш,но он видел лишь одну улицу,дажеее
крохотныйуголок,гденебылониединого прохожего.Сам не зная
почему, он нашел, что камни этой улицы, замощенной руками рабов, полны
волнующей красоты.Ему казались красивыми и почерневшие крыши домов и
колокольни церквей.Колокола начали перезвон, сзывая набожных жителей
городак вечерней молитве.Снова загудел пароход,разрывая сумерки,
спустившиеся над Баией. Жоан поднял руку и помахал на прощание городу,
как будто прощался с дорогой его сердцу, горячо любимой женщиной.
На борту парохода разговаривали пассажиры.А там,на берегу,у
трапагосподинвчерном,сфетровойшляпой в руке целовал в губы
бледную молодую женщину.Рядом с Жоаном толстый субъект,откинувшись
на спинку скамьи,разговаривал с коммивояжером португальцем.Один из
пассажиров взглянул на часы и сказал, ни к кому не обращаясь:
- Остается пять минут...
Жоан подумал,что часы этого человека, вероятно, отстают, потому
чтопароходдалпоследнийгудок,провожающиесошли,отъезжающие
перевесились через перила.
Машина запыхтела,и Жоан почувствовал,что он уезжает, и тогда,
охваченный необычным волнением, он снова окинул взглядом город, старые
крыши,уголок улицы, мощенной громадными камнями. Колокола продолжали
звонить,и Жоану казалось, что они зовут его, приглашают пройтись еще
раз по улицам города,спуститься по склонам его холмов,поесть утром
маниоковой каши на площади Террейро,выпить ароматной кашасы, сыграть
в кости около рынка; после обеда сразиться в карты в доме Виолеты, где
собиралась веселая компания;вечером в кабаре перекинуться в покерс
местными богачами,которые относились к нему с известным уважением. А
позднейночью,впредрассветныйчас,сновавыйтинаулицус
растрепанными,спадающиминаглазаволосами,отпускать шуточки по
адресу женщин,которые,дрожа от холода,проходят со скрещенными на
грудирукамивпоискахпартнеровдляпирушкипод гитару в порту
города.А потом, пока еще не рассвело, вздохи Виолеты, луна, светящая
в открытое окно ее комнаты,ветер, раскачивающий две кокосовые пальмы
во дворе.Любовные вздохи уносятся ветром; кто знает, может быть, они
долетаютдосамойлуны?(Кашаса-бразильская водка.(Это и все
последующие примечания - переводчика.))
Рыдания бледнойженщины на берегу отвлекли Жоана от этих мыслей.
Она говорила, и в голосе ее слышалась непоколебимая уверенность:
- Никогда, Роберио, никогда больше...
Мужчина взволнованно поцеловал ее и голосом,полным страдания, с
трудом ответил ей:
- Черезмесяцявернусь,любимая,ипривезудетей.Иты
поправишься... Доктор сказал мне...
В голосе женщины звучала скорбь.