Питер Марлоу покачал головой. Столько цифр, столько денег и столько удовольствия. Только что они просто разговаривали с корейцем, и тут же он получает сто десять долларов, надо, правда, отдать два доллара. Сто восемь долларов достались так просто. «Ну и ну! – подумал он ликующе. – Это двадцать с лишним кокосовых орехов или куча яиц! Мак! Теперь-то мы сможем достать еды для тебя. Яйца! Яйца – это вещь!»
Вдруг он услышал голос своего отца, услышал так ясно, как будто тот стоял рядом. Даже увидел его, коренастого, с хорошей выправкой, в форме королевского военно-морского флота: «Послушай, сынок. Существует такая вещь, как честь. Если ты имеешь дело с человеком, говори ему правду, и тогда он будет вынужден говорить тебе правду, или у него нет чести. Защищай другого так, как он, по твоему мнению, стал бы защищать тебя. А если у человека нет чести, не имей с ним дела, потому что он опозорит тебя. Помни, есть люди благородные, но есть и нечестные. Есть честные деньги, но есть и грязные».
«Но это не грязные деньги, – услышал он свой ответ. – Кинг ведь объяснил, что это не так. Его приняли за болвана. Он оказался умнее их».
«Верно. Но бесчестно продавать собственность человека, называя ему цену значительно меньшую, чем та, за которую она фактически продана».
«Да, но...»
«Не существует никаких „но“, сынок. Верно, честность бывает разная. Но человек может иметь только один кодекс чести. Поступай, как считаешь нужным. Ты волен выбирать. Некоторые вещи человек должен решать для себя сам. Иногда тебе приходится приспосабливаться к обстоятельствам. Но из любви к Господу береги себя и свою совесть, никто больше сделать это не в состоянии, и знай, что безнравственное решение в определенный момент может убить быстрее пули».
Питер Марлоу понимал значимость этих денег и представил, что они могут купить на них, он. Мак и Ларкин. Он подвел итоги, и стрелка весов явно склонилась в одну сторону. Деньги по справедливости принадлежали Праути и его группе. Вероятно, часы были единственной их вещью. Возможно, из-за украденных денег Праути и его группа, из которой он никого не знал, умрут. Все из-за его жадности. На другой чаше весов был Мак. Ему срочно была нужна помощь. И Ларкину тоже. И мне самому. И мне самому тоже. Он вспомнил слова Кинга: «Не следует принимать подачки», а он принимал их. Много раз. Что же делать, милый Боженька, что же делать? Но Бог молчал.
– Спасибо. Спасибо за деньги, – сказал Питер Марлоу. Он спрятал их. И чувствовал, как они жгли его.
– Благодарить не за что. Вы их заработали. Они ваши. Вы работали ради них. Я вам ничего не дарил.
Кинг ликовал, и радость его притупила отвращение Питера Марлоу к себе.
– Ну вот, – предложил Кинг, – нам надо отпраздновать первую совместную операцию. С моими мозгами и вашим знанием малайского. Мы еще с вами поживем! – И Кинг пожарил несколько яиц.
Пока они ели, Кинг рассказал Питеру Марлоу, что он послал ребят купить дополнительные запасы еды, когда услышал, что Иошима обнаружил приемник.
– В этой жизни нужно уметь рисковать, Питер. Определенно нужно. Я предвидел, что япошки на некоторое время сделают жизнь трудной. Но только для тех, кто не готов оценить положение. Посмотрите-ка на Текса. У несчастного сукина сына нет денег даже на какое-то поганое яйцо. Взгляните на себя и Ларкина. Если бы не я. Мак бы по-прежнему мучился, бедняга. Я, конечно, рад помочь. Люблю помогать друзьям. Человек должен помогать друзьям, или все это не имеет смысла.
– Я думаю так же, – ответил Питер Марлоу. Что за ужасные вещи приходится говорить. Слова Кинга задели его; он не понимал, что американцы в некоторых вопросах также примитивны, как и англичане. Американец гордится своим умением делать деньги, это справедливо. Англичанин, подобный Питеру Марлоу, будет горд умереть за свой флаг. Это тоже верно.
Он поймал взгляд Кинга, брошенный в окно, и заметил, как он прищурил глаза. Проследив за его взглядом, он увидел какого-то человека, идущего по тропинке. Человек вышел на свет, и Питер Марлоу узнал его. Полковник Семсен. Когда Семсен увидел Кинга, то дружески помахал рукой.
– Добрый вечер, капрал, – сказал он и пошел дальше мимо хижины.
Кинг отсчитал девяносто долларов и протянул их Питеру Марлоу.
– Сделайте мне одолжение, Питер. Добавьте к этой сумме десятку и отдайте их тому парню.
– Семсену? Полковнику Семсену?
– Конечно. Отыщите его наверху за углом тюрьмы.
– Дать ему деньги? Так вот просто? Но что я ему скажу?
– Скажите ему, что это от меня.
«Боже мой, – остолбенел Питер Марлоу, – неужели Семсен состоит на содержании? Не может быть!»
– Я не могу этого сделать. Ты мой друг, но я не могу подойти к полковнику и сказать: вот сто баксов от Кинга. Не могу!
Кинг насквозь видел своего друга. «Господи, Питер, – думал он, – ты такой ребенок». Потом добавил: «Да пошел ты к черту!» Но отказался от последних слов и обругал себя. Питер – единственный человек в лагере, которого он хотел видеть своим другом, единственный человек, который был ему нужен. Поэтому он решил преподать ему жизненные уроки. Уроки будут суровыми. Питер, дружище, они могут доставить тебе много огорчений, но если я хочу сломать тебя, я должен научить тебя жить. Ты выживешь и будешь моим партнером.
– Питер, есть ситуации, когда вам нужно доверять мне. Я никогда не подставлю вас. До тех пор пока вы мне друг, верьте мне. Если не хотите быть мне другом, тогда другое дело. Но я хочу, чтобы вы были моим другом.
Питер Марлоу чувствовал, сейчас настал еще один критический момент. Поверить – и взять деньги или оставить их и уйти.
Человек всегда стоит на распутье. И не в одиночку, если только он действительно человек. Всегда есть кто-то еще, кто тоже висит на волоске. Он понимал, что своим отказом подвергает риску жизнь Мака и Ларкина вместе со своей собственной. Без Кинга они так же беззащитны, как и любой другой человек в лагере; без Кинга не будет вылазки в деревню, ведь он никогда не рискнет пойти туда в одиночку, даже за приемником. Однако он отказывается от семейных традиций и делает бесполезной прожитую жизнь. Семсен – крупный кадровый офицер, человек из привилегированного класса, с большими возможностями и средствами, а Питеру Марлоу суждено было родиться офицером, как и его отцу до этого и его сыну после него, а такое обвинение никогда не будет забыто. Если же Семсен куплен, то все, во что он верил, потеряет свою ценность.
Питер Марлоу видел себя со стороны, когда взял деньги, вышел в ночь, пошел по тропинке, нашел полковника Семсена и услышал его голос:
– Привет, вы ведь Марлоу, не так ли?
Он увидел себя, протягивающего деньги.
– Кинг просил отдать это вам.
Он видел, как загорелись слезящиеся глаза, когда Семсен жадно пересчитал деньги и засунул их в карман изношенных брюк.
– Передайте спасибо, – услышал он шепот Семсена, – и скажите, что я задержал Грея на час. Но ведь этого времени хватило, правда?
– Хватило. Вполне хватило. – Потом услышал свой голос:
– В следующий раз задержите его подольше или дайте знать, тупица!
– Я задержал его сколько мог. Скажите Кингу, что виноват. Действительно виноват, это не повторится. Обещаю. Послушайте, Марлоу. Вы же знаете, как это иногда получается. Трудновато.
– Я скажу ему, что вы просите прощения.
– Да, да, спасибо, спасибо, Марлоу. Я завидую вам, Марлоу. Находиться в таком близком знакомстве с Кингом. Вы счастливчик.
Питер Марлоу вернулся в хижину американцев. Кинг поблагодарил его, он поблагодарил Кинга и вышел в ночь.
Он нашел какой-то маленький бугорок недалеко от проволочной ограды, и ему захотелось оказаться в своем «Спитфайере», в одиночку взмывающем в небо все выше, и выше, и выше, туда, где все ясно и безупречно, где нет мерзких людишек – подобных мне, – где жизнь чиста и где можно разговаривать с Богом, либо самому быть одним из богов, не стыдясь этого.
Глава 13
Питер Марлоу лежал на койке, нежась в полусне. Вокруг него просыпались, поднимались с коек, выходили облегчаться, готовились к выходу на работы, сновали туда-сюда. Майк уже обихаживал свои усы, пятнадцать дюймов от кончика до кончика: он поклялся, что не сбреет их, пока он не окажется на свободе. Барстерз стоял на голове, выполняя гимнастику йоги, Фил Минт ковырял в носу, уже началась играв бридж, Рейлинс распевал, Майнер играл гаммы на своей деревянной клавиатуре, Чаплин Гровер пытался каждому поднять настроение, а Томас чертыхался из-за того, что завтрак запаздывал.
Эварт, который спал на верхних нарах, над Питером Марлоу, проснулся с оханьем и свесил ноги.
– Треклятая ночь!
– Ты брыкался как черт, – Питер Марлоу говорил это много раз, потому что Эварт всегда спал беспокойно.
– Извини.
Эварт всегда извинялся. Он тяжело спрыгнул с койки. Он не должен был находиться в Чанги. Ему полагалось быть за пять миль отсюда, в лагере для гражданских лиц, где находились, вероятно находились, его жена и дети. Связь между лагерями не поддерживалась.
– Давай прожарим кровать после душа, – сказал он, позевывая. Он был мал ростом, смугл и привередлив.
– Хорошая мысль.
– И представить трудно, что мы три дня назад делали это. Как ты спал?
– Как всегда. – Но Питер Марлоу знал, что ничего не будет как всегда после этой ночи, после того, как он взял деньги, особенно после Семсена.
Раздраженная очередь уже выстраивалась за завтраком, когда они вынесли железную койку из хижины. Они сняли верхнюю постель и вытащили железные стойки, которые вставлялись в прорези в нижней части. Потом под полом своей хижины набрали скорлупы кокосовых орехов и веток и развели огонь под четырьмя ножками койки. Пока нагревались ножки кровати, они водили горящими пальмовыми листьями по продольным прутьям кроватей и пружинам. Земля под кроватью стала черной от клопов.
– Бога ради, – заорал на них Фил. – Неужели надо делать это до завтрака?
Он был угрюмым человеком с куриной грудью и ярко-рыжими волосами.
Они не обратили на него внимания. Фил всегда орал на них, а они всегда обжигали свою кровать до завтрака.
– Боже, Эварт, – сказал Питер Марлоу. – Их столько, этих вонючек, что они могли поднять кровать и уйти вместе с ней.
– Черт, они чуть было не сбросили меня с койки сегодня ночью. Мерзкие твари. – В неожиданном приступе ярости Эварт начал давить несметные полчища клопов.
– Спокойнее, Эварт.
– Ничего не могу поделать. У меня прямо мурашки бегают.
Кончив возиться с кроватью, они оставили ее остывать и вычистили матрасы. На это ушло полчаса. Потом взялись за противомоскитные сетки. Еще полчаса.
К этому времени кровати остыли и их можно было переносить. Они собрали койки вместе и внесли их обратно, поставив ножки в четыре жестянки, тщательно вымытые и наполненные водой так, чтобы края жестянок не касались железных ножек.
– Какой сегодня день, Эварт? – рассеянно спросил Питер Марлоу, пока они ждали завтрака.
– Воскресенье.
Питер Марлоу содрогнулся, вспоминая то, другое воскресенье.
Это случилось после того, как его поймал японский патруль. В то воскресенье он находился в госпитале в Бандунге. В то воскресенье японцы приказали всем больным военнопленным собрать свои пожитки и выходить. Их должны перевести в другой госпиталь.
Они построились по сотням во дворе. Все, кроме старших офицеров, которых, по слухам, должны были отправить на Формозу. Генерал тоже оставался, он, который действительно был старшим офицером и который бродил по лагерю, явно лишившись разума. Генерал был аккуратным широкоплечим мужчиной, форма которого была мокрой от плевков победителей.
Питер Марлоу вспомнил, как он тащил свой матрас по улицам Бандунга под раскаленным небом, по улицам, заполненным шумной пестрой толпой, криков которой он не слышал. Потом он выбросил матрас. Тот был слишком тяжел. Он упал, но поднялся. Потом открылись тюремные ворота и снова захлопнулись. Во внутреннем дворе хватало места, чтобы лечь. Но он и еще несколько других оказались запертыми в тесные камеры. На стенах висели цепи, а в полу было маленькое отверстие, выполнявшее функции уборной; вокруг него – груды экскрементов. На полу – вонючая солома.
В соседней камере сидел маньяк, обезумевший яванец, который убил трех женщин и двух детей, прежде чем голландцы схватили его. Но сейчас тюремщиками были не голландцы. Они сами превратились в заключенных. Все дни и ночи напролет маньяк гремел цепями и истошно выл.
В двери камеры Питера Марлоу было крошечное отверстие. Он лежал на соломе, глядел на ноги проходящих, ждал, когда принесут еду, слушал, как ругались и умирали пленники. В тюрьме свирепствовала чума.
Он ждал целую вечность.
Потом наступил покой, появилась чистая вода, мир не надо было рассматривать через крошечное отверстие. Наверху было небо, прохладная вода обмывала его, смывая вонь. Он открыл глаза и увидел доброе лицо, оно казалось перевернутым, потом появилось другое лицо; оба были полны спокойствия, и он подумал, что умер.
Но это были Мак и Ларкин. Они нашли его незадолго до того, как из тюрьмы их перевели в другой лагерь. Они решили, что он яванец, как и маньяк в соседней камере, который по-прежнему выл и гремел цепями. Питер Марлоу тоже кричал что-то по-малайски и был похож на яванца...
– Давай, Питер, – повторил Эварт. – Жратву принесли!
– А, спасибо, – Питер Марлоу собрал свои котелки.
– С тобой все в порядке?
– Да. – И, помолчав, сказал:
– Хорошо быть живым, правда?
* * *
Когда утро было в самом разгаре, Чанги облетела новость: японский комендант собирается снова выдавать пленным обычную норму риса в честь великой победы японцев на море. Комендант сказал, что оперативные силы США полностью разгромлены, попытка наступления на Филиппины провалилась и что японские силы перегруппировываются для вторжения на Гавайи.
Противоречивые слухи. Разные мнения.
– Проклятая чушь! Они просто пытаются скрыть поражение.
– Я так не считаю. Они никогда бы не дали нам прибавку.
– Послушайте его! Прибавка! Да мы просто получаем назад то, что у нас отняли. Нет, старина. Поверь моему слову. Проклятые япошки получили хорошую трепку. Это я тебе говорю!
– Откуда, черт возьми, ты знаешь, что это не мы ее получили? У тебя есть приемник?
– Даже если бы он у меня и был, я бы ни за что не сказал тебе.
– Кстати, а что с Девеном?
– С кем?
– С тем человеком, у которого был приемник.
– А, да, помню. Но я не был с ним знаком. Что он за человек?
– Слышал, это нормальный малый. Жаль, что его поймали.
– Хотел бы я найти сволочь, которая его выдала. Бьюсь об заклад, он был из авиации. Или австралиец. Эти ублюдки свои души готовы продать за полпенни!
– Я австралиец, ты, английская сволочь.
– Успокойся! Это просто шутка!
– Странный у тебя юмор, педераст.
– Эй, вы двое, полегче. Слишком жарко. Кто-нибудь даст мне покурить?
– Вот, затянись.
– Ух, молодчина, но что за противный вкус.
– Листья папайи. Сам готовил. Ничего, надо, правда, привыкнуть.
– Посмотрите вот туда!
– Куда?
– Вон, поднимается по дороге. Марлоу!
– Это он? Будь я проклят! Я слышал, он снюхался с Кингом.
– Вот почему я и показал его тебе, идиот. Весь лагерь об этом знает. Ты спал, что ли?
– Не кляните его. Я сделал бы то же самое, если у меня была бы хоть какая-нибудь возможность. Говорят, у Кинга есть деньги, золотые кольца и еда в таком количестве, что можно накормить целую армию.
– А я слышал, он гомик. Марлоу его новая девка.
– Это точно.
– Черта с два. Кинг не гомик, просто проклятый мошенник.
– Я тоже думаю, он не гомик. Он, конечно, ловкач, так бы я его назвал. Ничтожный ублюдок.
– Гомик он или нет, хотел бы я оказаться на месте Марлоу. Вы слышали, он получил целую пачку долларов? Говорят, он и Ларкин купили яиц и целую курицу.
– Ты спятил. Ни у кого нет таких денег, не считая Кинга. У них свои собственные куры. Может быть, одна сдохла, и все! Это еще одна из твоих дурацких выдумок.
– Как ты думаешь, что у Марлоу в котелке?
– Еда. Что же еще? Не надо быть очень умным, чтобы догадаться.
Питер Марлоу шел в госпиталь.
В котелке он нес грудку цыпленка и ножку. Питер Марлоу и Ларкин купили их у полковника Фостера за шестьдесят долларов, немного табака и за обещание принести оплодотворенное яйцо – от Раджи, сына Сансета и Ноньи. Получив одобрение Мака, они решили дать Нонье еще один шанс и не резать ее, как она того заслуживала. Ведь ни из одного яйца, снесенного ею, цыпленок не вылупился. «Возможно, Нонья здесь ни при чем, – сказал Мак, – возможно, петух, который принадлежал полковнику Фостеру, ни к черту не годился, и все это хлопанье крыльями, клеванье, топтанье кур просто представление».