Оно было неестественно бледным, вернее, совершенно белым!
Белки глаз светились, а зрачки, огромные, как отверстия пистолетного дула, источали угрозу и странную сосущую тоску. Губы, прямые и узкие, казались черными, а нос больше походил на треугольный клапан и мелко подрагивал, будто незнакомец принюхивался.
— Иди назад! — шелестящим голосом, без интонаций, но тяжело и угрюмо сказал «десантник». — Шагай.
Никита сглотнул, с трудом отводя взгляд от гипнотизирующих глаз незнакомца. Возмутился:
— С какой стати я должен шагать назад? Я иду домой, так короче. В чем дело?
Жало копья прокололо рубашку, вонзилось в кожу. Никита вскрикнул, отступил, в изумлении осознавая, что все это не сон и что странный десантник вовсе не собирается шутить.
— Сказано: иди назад. Быстро. Тихо. Понял?
— Понял. — Гнев поднялся в душе крутой волной. Сухов не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне.
Он схватил копье возле наконечника, собираясь вырвать его у шкафоподобного верзилы, и вскрикнул еще раз — от неожиданности, получив болезненный электрический разряд. Однако он был довольно упрям и не останавливался на полпути, да и вспыхнувшая злость требовала выхода, хотя странное лицо незнакомца продолжало гипнотизировать, заставляло искать объяснений.
Копье нашло Никиту, оцарапало грудь, но он уже ушел влево, поднырнул под удар дипломатом — «десантник» бил наотмашь, — схватил копье и… кубарем покатился по дорожке, не успев сгруппироваться, получив оглушающий удар током. Гигант медленно шагнул к нему, и в это время из-за кустов вывалился и скрючился на дорожке пятый незнакомец.
Никита сел, опираясь на бордюр, потрогал гудящую голову, попытался сфокусировать зрение.
Новое действующее лицо оказалось седым стариком, одетым в нечто напоминающее изодранный окровавленный плащ неопределенного цвета. Он заскреб пальцами по асфальту, вывернул голову к Никите, Глаза у него были выколоты, по темному лицу текли слезы и кэовь, рот давился немым криком, потому что язык в нем отсутствовал. «Десантник» оглянулся на товарищей, молча и неподвижно стоявших неподалеку, не спеша подошел к старику и так же молча, не остана сливаясь, проткнул его своей пикой насквозь.
— Что вы делаете?! — вскрикнул Сухов, вскакивая.
Верзила нанес еще один удар. Старик растянулся на асфальте, затих.
Никита бросился к «десантнику» и в прыжке нанес ему прямой удар в голову, одновременно отбивая сумкой выпад копья. Некоторое время они танцевали странный танец: Никита уворачивался от выпадов копья и ударов дипломата, стараясь в свою очередь достать незнакомца ногой или рукой, а тот уходил от его ударов с какой-то ленивой небрежной грацией, необычной для такого массивного и громоздкого тела, пока не задел плечо Сухова жалом копья и снова не парализовал его разрядом электричества. Впрочем, вряд ли это можно было назвать электрическим разрядом: от него тело сжималось в тугой комок напряженных, но не действующих мышц, а вокруг точки укола разливалась волна холода.
Никита упал, с бессильной яростью сквозь набежавшие слезы впиваясь взглядом в страшные зрачки «десантника».
Копье приблизилось к его глазам, поиграло возле сердца, снова уставилось в глаз, в другой, словно белолицый «нелюдь» не знал, с какого глаза начать. И тут один из троих его напарников предупреждающе пролаял что-то на неизвестном языке: по боковой аллее справа кто-то бежал.
Копье замерло. Исчезло. «Десантник» наклонился к Никите:
— Слабый. Не для Пути. Умрешь.
Голос был глухой, невыразительный, равнодушный, но полный скрытой силы и угрозы. Он давил, повелевал, предупреждал.
И не принадлежал человеку. Это открытие доконало Сухова.
Кто-то тронул его за плечо, приподнял голову. Он открыл глаза и увидел лицо Такэды.
— Толя?!
— Жив, однако! Куда они пошли?
Никита вцепился в его руку, с трудом поднялся.
— Не ходи за ними, это… дьяволы, а не люди.
— Как они выглядели?
— Высокие, широкие… белолицые. В пятнистых комбинезонах… с такими короткими странными копьями…
— С копьями?! — Такэда побледнел, несмотря на всю свою выдержку. Сухов никогда прежде не видел, чтобы инженер так открыто выражал свои чувства.
— Аматэрасу! Это был отряд СС! А может быть, и ЧК!
Никита невольно засмеялся, закашлялся.
— Эсэсовцы ходили в мундирах, а чекисты — в кожаных куртках, а не в современных десант-костюмах.
— Я и не говорю, что это ЧК времен революции. ЧК значит — «черные коммандос». А СС — «свита Сатаны».
— Чепуха какая-то! Давай посмотрим, жив ли тот старик. Они его проткнули копьем.
— Я бы не советовал тебе вмешиваться. Старику уже не поможешь, а неприятности нажить…
Не отвечая, Никита подошел к лежащему ничком седоголовому мужчине, перевернул его на спину. Плащ на груди незнакомца распахнулся, и Никита невольно отшатнулся. Не раны на груди и животе человека потрясли его, а глаза! Два нормальных человеческих глаза, разве что без ресниц, на месте сосков на груди, и два под ребрами! Три из них были мутными, слепыми, полузакрытыми, неживыми, а четвертый, полный муки и боли, смотрел на Сухова пристально, изучающе и скорбно.
— Катакиути! [4] — проговорил за спиной Такэда и добавил еще несколько слов по-японски.
Никита оглянулся и снова, как зачарованный, уставился в глаз на груди старика. Впрочем, стариком этого человека назвать было нельзя, несмотря на седину и худобу, ему от силы исполнилось лет сорок, если не тридцать. И он был еще жив, хотя и получил страшные раны.
Рука его шевельнулась, согнулись и разогнулись пальцы. Хриплый клокочущий вздох выгнул грудь. Страшное лицо повернулось к людям, исказилось гримасой боли, напряглось в натуге что-то сказать, но у старика не было языка. Никита убедился в этом окончательно.
Рука незнакомца снова шевельнулась, приподнялась, словно он искал опору, и вдруг затвердела, перестала дрожать, повернулась ладонью вверх. Казалось, вся жизнь чужака, еще теплившаяся в теле, сосредоточилась сейчас в его руке. И в глазу на груди.
В центре ладони разгорелась звездочка, сияние волнами пошло от нее к пальцам и запястью. Рука приобрела оранжево-прозрачный цвет, словно выточенная из раскаленного стекла. Звезда в центре ладони стала бледнеть, превратилась в облачко свечения, начала формироваться в какой-то геометрический знак: сначала это был круг, затем в нем проявился треугольник, круг преобразовался в квадрат, и наконец две эти фигуры слились в одну — пятиконечную звезду, выпуклую, светящуюся, словно лед под луной.
Незнакомец замычал, протягивая руку Сухову. Тот нерешительно глянул на озабоченного товарища.
— Что ему надо?
Седой снова замычал, обреченно, тоскливо, жутко. Глаз на груди его заполнился влагой, он умолял, он просил, он требовал чего-то: то ли принять дар, то ли помочь встать.
Никита решился, осторожно берясь за ладонь незнакомца.
И получил знакомый леденяще-электрический удар, так что свело руку и подогнулись ноги. Вскрикнув, он выдернул руку из горячей ладони старика, отступил на шаг, хватая воздух ртом.
Рука седого упала безвольно, погасла. Знака в виде звезды на ее ладони уже не было. На лице незнакомца проступило нечто вроде улыбки, затем черты его разгладились, по лицу разлилась бледность. Глаз несколько мгновений вглядывался в людей, потом внутри него словно отключили свет — стал пустым и бледным.
— Умер! — констатировал Такэда, озабоченно поддержал Никиту под локоть. — Что с тобой?
— Не знаю, — прохрипел танцор. — Такое впечатление, будто меня трахнуло током… причем уже второй раз! Эти, которые его убили, тоже имели разрядники… копья. О господи! Башка раскалывается! И рука болит…
Он разжал кулак и взглянул на ладонь.