Точно посередине линии судьбы виднелась черная отметина в виде пятиконечной звезды, словно кожа в этом месте была сожжена. Такэда хмыкнул, рассматривая ладонь друга.
— Любопытно. В эзотерике пятиконечная звезда — символ вечности и совершенства. Такая звезда была эмблемой Тота и Кецалькоатля, а также ключом Соломона. Кстати, у японцев это знак высокого положения. — Такэда спохватился, видя, что Никита побледнел и еле стоит на ногах. — Тебе плохо?! Пошли, пошли отсюда, отвезу тебя домой. Хорошо, что я пошел за тобой, интуиция подсказала.
— Его… надо… в скорую.
— Поздно, ему уже никто не поможет. Позвоним от тебя в милицию.
— Он… не человек.
— Ладно, успокойся. Обопрись о плечо.
— И те… амбалы пятнистые… тоже не люди.
Такэда не ответил, выбирая дорогу и почти волоча Никиту на себе, пока не выбрались из парка на освещенную улицу.
Сухов не помнил, как добрался домой. Перед глазами все плыло, тянуло на рвоту, рука горела и дергала, в ладони точно застрял раскаленный гвоздь, не помогли ни йод, ни мази, ни таблетки.
В конце концов ему стало совсем плохо и он потерял сознание, уже не видя и не слыша, как Такэда вызывал скорую и говорил с милицией об инциденте в парке.
* * *
Двое суток Сухов провалялся дома с высокой температурой.
Его лихорадило, бросало то в жар, то в холод, а по ночам постоянно снились кошмары: то один, то двое, а то и целый батальон «десантников» с белыми лицами мертвецов гонялись за ним по парку, дырявили копьями, выжигали на груди и руках странные клейма и гудели на все лады: «Слабый! Шагай! Умрешь!..» Снился и многоглазый старик в плаще на голое тело, тянул к нему руки и беззвучно кричал, разевая черный безъязыкий рот: «Возьми-и-и! Это ключ власти! Будешь повелевать миром!» Никита хватал с руки старика странной формы ключ, но тот превращался то в громадного жука, то в скорпиона, а однажды в гранату, осколки которой после взрыва превратили голову больного в решето…
Первые ночи у постели танцора дежурила мама; в больницу сына отправить она не разрешила, хотя врач скорой, вызванной Такэдой, настаивал на госпитализации. На третий день Никите стало легче, и Толя уговорил маму, что теперь его очередь заботиться о больном, а в случае каких-либо осложнений он тут же вызовет ее к сыну.
К вечеру лихорадка прошла окончательно, температура спала, и Сухов почувствовал себя значительно лучше. С аппетитом поужинав (заодно и пообедав), он сделал подушку повыше и с интересом принялся разглядывать свою ладонь, сняв повязку. Пятно в форме пятиконечной звезды размером с жетон метро уже посветлело, приобрело коричневый цвет и походило теперь на вдавленное в кожу родимое пятно. А главное, оно сдвинулось с центра ладони к запястью. Ладонь уже не жгло, как вначале, а лишь покалывало, причем иногда это было даже приятно. Врач, осмотрев пятно, лишь хмыкнул, когда ему сообщили о передаче звезды с ладони на ладонь.
Однако мазать «родинку» не стал, ограничившись спиртовым обеззараживающим тампоном. Сказал: это не рак и не СПИД, будет болеть — выпишу УВЧ.
Допив кофе, Такэда убрал посуду и устроился возле рабочего стола Никиты, разложив на нем какой-то старинный с виду манускрипт. Разговаривал он мало, в отличие от матери, и Сухову это нравилось. Правда, после случившегося его самого тянуло к разговору. Из головы не шла фраза, произнесенная гигантом-«десантником»: «Слабый. Не для Пути. Умрешь». Интуитивно Никита чувствовал, что речь шла не о физической силе, и это уязвляло и заставляло искать причины оценки.
— Толя, а сам ты что об этом думаешь?
— О чем? — Такэда не поднял головы от пожелтевшей страницы манускрипта. От его спокойного и сдержанного облика тянуло прохладой, как от колодца с ничем не замутненным зеркалом воды.
— О встрече в парке… о старике… Ты сообшил в скорую?
— И в милицию тоже.
— Ну и?..
— Рассказал, что знал. Когда приехала скорая, он уже не дышал. — Кстати, — Такада взглянул на Сухова поверх страницы, — глаз на его теле никаких не нашли.
— Как это не нашли? Куда же они делись?
Толя молча углубился в изучение книги. Не зная ответа, он никогда не пожимал плечами и не делал других жестов.
Никита полежал, переваривая сказанное, потом залпом выпил стакан холодного молока.
— Ты хочешь сказать, что нам все померещилось?
— Не померещилось.
— Так в чем же дело?
Такэда перелистнул страницу, любовно пригладив книгу, снова глянул на лежащего поверх стола.
— Чтобы делать какие-то выводы, информации недостаточно.
Похоже, что он был человеком, вернее, человеком с какими-то добавочными органами чувств. Как, возможно, и те-четверо, о которых ты говоришь. Но что дальше? Мы незнаем ни их координат, ни целей появления, ни причин ссоры… кстати, язык у него был вырван.
Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя — на месте ли.
— О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были. Как ты думаешь, что он им сделал? За что они его… так?
Такэда углубился в изучение очередной страницы.
— Что ты там изучаешь? — рассердился Никита. — Напился моего чая, сел в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не разговариваешь!
— Жлоб! — констатировал Такэда. Закрыл книгу. Улыбнулся своей обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой. — Теперь я понимаю, почему девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить к тебе со своим чаем. Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали. А читаю я очень умную книгу: Чхве ‚нсоль, Техника «мягкого» искусства. Хапкидо.
— На японском?
— На корейском.
— О-о! Вы у нас полиглот.
— Не ругайся.
Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на его ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
— Что же это такое? Ожог?
— Весть, — серьезно сказал Такэда.
— Что?!
— Весть. Но это ты поймешь позже. — Толя поднял руку, останавливая попытку Сухова выяснить смысл сказа нного. — Я не готов ответить на твои вопросы. Как и ты — услышать правду.
Отложим разговор дня на два-три.
Сухов покачал головой, с любопытством глядя на внезапно отвердевшее лицо друга, хотел что-то спросить, но передумал.
Показал на стакан.
— Налей молока, плиз.
— А нетути, дорогой. — Ты выдул все три литра. Но если хочешь, я позвоню, и через полчаса принесут. А мы пока посмотрим информпрограмму, не возражаешь? — Инженер включил телевизор. — Звонить?
— А кто это?
— Мой друг, — уклонился от прямого ответа японец. — Живет тут неподалеку, на Соколе. Приедет, познакомлю. — Он набрал номер. — Извини, подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь?
Ждем. — Повесил трубку. — Сейчас принесут.
Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
— Ты что же, заранее договорился?
Такэда молча увеличил громкость телевизора.
Некоторое время они слушали новости первого канала Останкино: страны Лиги Империй, как уже несколько лет негласно называли Содружество независимых государств, жили по своим законам, часто не совпадавшим с законами ближнего зарубежья, конфликтовали, все еще воевали, пытались строить экономику с помощью противоречий политики, но учились, работали, рожали детей, занимались спортом, слушали музыку, смотрели видео, а иногда спектакли вживую, увлекались сексом, наркотиками — все больше и больше, — боролись с тем и другим, митинговали — правда, все меньше и меньше, то есть творили историю… Национализм продолжал буйствовать, неуклонно развивался терроризм, росли цены.