Перехватил, оглядел, хмыкнул удовлетворенно: «Давно бы так»… Хмыканье это слилось со звонким щелчком, и через секунду к горлышку самооткупорившейся фляжки сладострастно прильнули «два хот-дога под кетчупом».
Семидесятипятиградусная текила выжигающей лавой прошлась по разбитым губам и пересохшему горлу, но Матвей, судорожно выглатывая содержимое фляги, громко подскуливал не столько от боли, сколько от совершенно неприличного удовольствия. К сожалению, все на свете рано или поздно заканчивается, а уж удовольствия — гораздо раньше, чем прочее-остальное. Окинув тоскливым взглядом опустелую емкость, несчастный узник выронил ее, попятился, не глядя нащупал койку и сел. И поинтересовался:
— Больше нету?
— Потом хоть утопись в ней, а пока мне нужно, чтоб у тебя мозги прочихались. — Крэнг, как всегда, обильно шпиговал англос русскими словечками, некоторые из каковых употреблял в значениях крайне оригинальных. Но у Молчанова пока еще не было сил его поправлять.
Рука Дикки-боя вновь скользнула в какое-то спереди невидимое вместилище за спиной, и Матвей, вопреки только что выслушанному отказу, уже приготовился ловить вторую флягу… но — увы! — его беспочвенная надежда не пожелала сбываться. Крэнг достал что-то вроде сигаретной пачки, сдавил это что-то в кулаке, бросил об пол, и у его ног забился в конвульсиях разворачивающийся походный стул… даже нет, чуть ли не кресло… и даже безо всякого «чуть ли не»… Однако!
Конечно, в подобных игрушках нет ничего сверхъестественного — это то есть кроме цены.
Только теперь Матвей обратил внимание, что выгодно облегающий могучую Крэнгову фигуру серебристо-зеленый комбинезон сшит (именно сшит!) из натуральной хлопковой ткани; что на запястье Дикки-боя трудолюбиво отсчитывает время не какой-нибудь там вшивый таймер, а доподлинный механический «Блэкбрилл» трудновообразимой старинности и такой же стоимости…
Одно из двух. Либо дружище Крэнг, оставшись без присмотра, по самые локти запустил хватала в неприкосновенно-резервную заначку, либо…
— Либо, — сказал дружище Крэнг, весело осклабляясь.
А потом добавил, осклабляясь еще веселее:
— Чего таращишься, как змея на штаны? Я твою кожу в любых видах видал. Я по твоей коже читаю, как по дисплею…
— Вероятно, читаешь ты все-таки не по коже моей, а по роже, — устало предположил Матвей. — А что долженствовало обозначать твое эффектное «либо»?
Крэнг многозначительно подмигнул.
— Я э-э-э… как это у вас говорят?.. уделался, — сообщил он, понизив голос чуть ли не до шепота и воровато зыркнув через плечо.
— Что?! — Вообще-то Молчанову казалось, будто он давно уже научился расшифровывать Крэнговы лингвистические шедевры. Получается, зря казалось.
Душевный друг Дикки-бой растерянно скребанул в затылке:
— Ну, говорю же: уделался. Или как правильно — вступил?
— Да говори ты уже на чистом англосе или глобале! — раздраженно рявкнул было Матвей и тут же, зашипев по-удавьи, прижал ладони ко рту: состояние губ неудалого наставника новоэдемской молодежи категорически не позволяло вести разговор «на басах».
— О, между прочим, — оживился Крэнг, — что тут у них с языками? Я еще в прошлый прилет с одним техником заговорил на глобале, так он от меня кинулся, как от черта. И в этот раз тоже…
— Именно как от… ой, ч-черт… черта… — Говорить, не шевеля губами, к сожалению оказалось практически невозможно. — Глобал тут запрещен. Господь, понимаешь, за что-то там наказал предков смешением языков; стал-быть, учить всеобщий язык — идти против Божьей воли. Да хуже того: они по этой же причине считают чем-то вроде досадной хвори знание больше чем одного языка. Тут в ходу англос, русский и немного украинский, так примерно треть народу из благочестия не желает понимать остальных.
Брэйнишь, какой бардак получается сплошь да рядом? Зов… дьявол, да что ж больно-то так?! Зовут, понимаешь, то туда, то сюда попереводничать (в основном всякие междусемейные склоки), а вместо благодарности этакая снисходительная укоризночка… или вообще как на калечного какого-то смотрят…
Дикки-бой опять скребанул затылок. Потом еще раз скребанул (вероятно, для верности). А потом сказал глубокомысленно:
— Ах-ха… Ты ж украинский тоже знаешь? Получается, ты с каждым из местных можешь объясниться, а они сами друг с другом, может быть, и никак… Вот видишь, как все удачно на тебе сходится!
Несмотря на то? что Крэнг перешел-таки на относительно чистый глобал, смысл его речи от этого не прояснился.
— Ладно. — Матвей повалился на койку, подложил руки под голову и уставился в потолок. — Давай, разархивируйся. Чем ты там уделался, во что вступил и, главное, чего тебе от меня-то нужно?
Дикки-бой сделался очень серьезен:
— Я вступил в дело. Не бойся, дело очень выгодное. И под тебя забронировал уютное местечко. В общем, потом объясню, что к чему, а пока давай собирайся. Сейчас сбегаю к этой здешней полицай-хренотерке («Гренадерке», — поправил Молчанов страдающе), внесу залог и буду тебя забирать.
Выговорено все это было очень решительно и по-деловому, однако же сам Крэнг с места не стронулся — сидел, как сидел, и выжидательно, чуть ли не с опаской даже глядел на Матвея. А Матвей рассматривал белый светящийся потолок.
Немая сцена тянулась минуту или две, а потом Молчанов сказал:
— Хрена. Пока не узнаю, во что ты меня втравливаешь, я с этого топчана ни на ангстрем.
— Можно подумать, у тебя есть какой-то выбор, — пробормотал Дик без особой, впрочем, уверенности.
— А как же! — Молчанов по-прежнему любовался потолком. — Например, оскорблю красавицу, в форму одетую… Похоже, оскорбление при исполнении вообще единственное, с чем приходится иметь дело местной полиции… И хрена эта самая полиция меня тебе выдаст.
Он до хруста скосил глаза и посмотрел на Крэнга поверх синяков.
Крэнг воровато озирался:
— Я не могу здесь… Здесь могут быть под-слушки…
— Дурак, — сказал Матвей и сел (смотреть на собеседника ему хотелось, а вывихнуть глаза — нот). — Здесь НЕ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ подслушек. О чем, интересно, ты думал, когда перся сюда? Что я с полнамека облобызаю тебя сквозь решетку и поскачу за тобой на задних цыпочках? Спа-си-тель… Благодетель долбанный, мать твою…
Крэнг вздохнул и полез в нагрудный карман.
— О чем думал, о чем думал… Сам ты долбленный мать… О том и думал, что брыкаться станешь из проклятой своей огородости…
— Гордости, — осторожно рявкнул Молчанов. — Ты продолжаешь?!.
Дикки-бой на рявк не отреагировал. Дикки-бой выволок из кармана портативный «антижучок» (очень недурной, из последних универсальных моделей), включил его и гулко, по-коровьи вздохнул:
— Между прочим, тут нет никакого криминала… почти. Просто конкуренты, мать их ту хэлл… Ну, хорошо, твой верх. Ты слыхал когда-нибудь такое слово: «флайфлауэр»?
— Ну, — сказал Матвей.
— Ты знаешь, что эти твари даже в своем родном мире — страшная редкость?
— Ну, — сказал Матвей.
— Не нукай, не напряг, — старательно выговорил Дик, явно гордясь собой и своим знанием русского. — А знаешь, что из этих… фер-мен-тов этих… фи-то-ин-сек-то-и-дов делают очень дорогие духи? Самые дорогие духи. Безумно дорогие. Знаешь?
— Ну, — сказал Матвей.
— Сейчас этим занимается какое-то дочернее предприятие «Макрохарда» (шустрые ребята лезут всюду, откуда пахнет наваром). То есть вообще-то они там занимаются вынутыми алмазами — тоже счетастый бизнес, сам понимаешь. У этих парней исключительная монополия на геологические разработки, но постоянного поселения там нет… Ну, не подходящее там место для поселений… Проблема там одна, понимаешь… вот.