Снимок изображал не катастрофу, а испытание (я вспомнил: в прошлом году газеты сообщали об изобретении, сводившем практически к нулю опасность для жизни пассажиров, даже если они попадут в такую переделку). Здесь, в метре от нас, все было наcтоящим: яростная встреча несокрушимых тканей аэролета с гранитом, сумасшедший изгиб сверхпрочного материала, сопротивляющегося громадной силе удара, и высеченные при этом несколько крупных, как спелые вишни, искр... А за прозрачным колпаком-лицо пилота, решившегося на безумный прыжок. Его не назовешь маской, хотя оно окаменело рт напряжения. В затвердевших мужественных чертах - спокойная сосредоточенность человека, занятого ответственной и трудной работой. И только вторым планом - готовность к встрече с опасностью.
Дело было под вечер. Ворвались в иллюминатор пологие лучи двух солнц, нарушили гармонию живых красок объемного изображения...
Мы помолчали, приходя в себя. Рустинг заменил кадр новым.
За толстой прозрачной стенкой террариума изготовилась к прыжку кобра: жутко застывшие мертвые глаза и неотвратимая угроза в грациозном наклоне стальной пружины туловища. От этого сочетания красоты с бессмысленной злобой становилось холодно на душе... Снимок назывался "Апофеоз жизнеощущения". Что-то отталкивающее было в этом винегрете противоречивых свойств природы-должно быть, противоестественность их смешения в едином образе ядовитого пресмыкающегося. Зло не может быть красивым, но именно красота жила в собравшейся перед прыжком змее. Название же работы выражало, на мой взгляд, холодный цинизм мастера, словно благословляющего единство несовместимых понятий.
Да, Дин Горт сказал правду. Его произведения не могли "развлечь", они не предназначались для того, чтобы нести людям отдохновение и радость.
- Как она отвратительна... и смотрит прямо на меня!-содрогнулась Кора Ирви.-Рустинг, пожалуйста, уберите эту змею!
...Голографические изображения, а вернее-живые, переливающиеся гаммой пестрых чувств, яркие, поразительные в своей подлинности фигуры сменяли одна другую в тесном пространстве нашего замкнутого мирка.
Здесь были люди и животные. Горт не признавал неодушевленной природы. Здесь были очень разные по содержанию, но всегда яркие куски жизни, неизменно вызывавшие острое чувство .личной причастности к изображенному на снимке. И здесь не было ни одной работы, статичной по характеру. Взрыв эмоций, грозная тишина последнего раздумья перед решающим шагом, трагическая смятенность мыслей, толкущихся в хаосе неверия и растерянности, захлебывающаяся в безнадежности нескончаемая тоска, отточенность и устремленность ненависти и алое зарево могучего мужского гнева - все это мощно жило в произведениях Горта, и я впервые по-настоящему осознал величие его таланта и неимоверность лежащей на нем тяжести. Такому человеку можно простить все, подумал я, ибо в любом случае он окажется в полной мере наказанным авансом. Что бы он ни совершил, нет кары большей, чем мука его обнаженной и беззащитной перед бытием души Художника.
Светила чужой планеты зашли одновременно-как будто спрыгнули с обрыва двое взявшихся за руки веселых детей. Автоматически зажглось общее внутреннее освещение. Рустинг вновь нажал кнопку проектора-и я замер, не веря глазам.
Передо мной была Сель. Тонкая, гибкая, чуть угловатая, как подросток, у которого затянулся период формирования, черноволосая, она стояла во весь рост, отведя назад одну руку и свободно уронив вдоль бедра другую. Сразу было видно, что она уже давно стоит вот так неподвижно и не собирается что-либо предпринимать, словно смирилась с большой неизбежной потерей и сейчас неспешно и, как всегда, добросовестно старается осмыслить совершившееся... В узких глазах нет ни печали, ни обиды, только легкое удивление человека, знающего, что он еще не все осознал до конца.
В незавершенной улыбке-вопрос и ожидание... Словом, стоит себе девушка, от которой что-то или кто-то ушел, а она пока не решила, насколько это важно.
- Ничего себе девушка,-оценил Тингли.-Только... зачем она?
Кора Ирви-она уже давно сидела рядом с практикантом: то ли случайно переменила место, то ли хотела быть подальше от слишком живых гортовских людей и зверей,-положила ему руку на плечо, объяснила мягко:
- Она любит, Тингли... И пока не знает: с нею ее любовь или уже ушла.
Оказывается, Вельд все-таки бросил наблюдение за экраном. Он сказал простодушно:
- Правильно, Кора Ирви! Женщина, конечно, не могла этого не увидеть... А девушка - стоящая... Смелая, хорошая девушка.
Я молчал, потому что от неожиданности не мог прийти в себя. Сель-в альбоме Дина Горта! Откуда? Спокойно, шевельнулась трезвая мысль, альбом голографа-не донжуанский список, мало ли где мог встретить ее Художник, которого весь цивилизованный мир знает как величайшего в истории "охотника за мгновениями".
Кто-то стоял за моей спиной. Я обернулся, и Дин Горт спросил:
- Вы ее знали?
Сель, потерянный мною дорогой человек, смотрела на нас. Вдруг я увидел, ради чего годограф схватил это мгновение. Все было обыкновенно в ней, все так, как я рассказал. Но если смотреть долго и внимательно, то рано или поздно невозможно было не сказать себе:
"Как же я не заметил сразу? Она еще не знает, что именно произошло. Но когда узнает-совершит Поступок".
Будто подслушав, Вельд уверенно повторил:
- Да, это стоящая девушка. Уж она никого не спросит, как ей поступить.
И я ответил Горту, отчетливо выговаривая каждое слово:
- Я очень хорошо знал эту девушку, Дин Горт.
-А я-думал, что знаю,-сказал голограф и с вежливой настойчивостью попросил Рустинга:-Давайте-ка закончим это представление... Вам не надоело? С меня, например, хватит. Не пора ли потерпевшим кораблекрушение отправляться баиньки? Утро вечера мудренее...
Вельд, разумеется, поддержал его. Отдыхать действительно было пора, а "космическому мусорщику" совсем не хотелось лишний раз выступать в роли волевого начала.
Но утро принесло нам досадные склоки, о которых я уже рассказал.
Вторая половина дня прошла, против ожидания, вполне терпимо.
Вельд, безоговорочно признанный руководителем нашей крошечной колонии, доверил (после некоторого колебания) Тингли Челлу ультразвуковой пистолетединственный, оказавшийся в ракете,-и практикант принялся с упоением крушить валуноподобные "кактусы", оказавшиеся превосходным топливом. Правда, почти лишенные влаги, они сгорали слишком быстро.
Мы разожгли костер. Выяснилось, что Кора Ирви, при всей ее склонности к мистицизму,-отличная повариха. Она сумела приготовить из консервов аппетитный обед, и настроение у всех поднялось. Рустинг решился на комплимент:
- Удивительно, что столь утонченная женщина так великолепно умеет стряпать!
- Стряпать?-переспросила Кора, глядя на Рустинга затуманившимися глазами.-Мои мальчики любили, когда я им готовила. У нас в доме почти не пользовались автоматической кухней. Мои мальчики любили все настоящее, они любили проводить выходные дни на Птичьем Острове-туда ведь всего час лету, если, конечно, вызвать скоростную ракету... Я не терпела этих ракет, я им всегда говорила, что нельзя до конца доверять свою жизнь бездушным автоматическим пилотам. Хотя кто знает...-Миловидное лицо женщины странно изменилось, в голосе зазвучала одержимость. - Кто знает, может, эти автоматы не так уж бездушны? Может, кто-то оттуда подсказал людям идею создать их?.. Я не верю в бога-каким представляли его язычники и христиане, однако что-нибудь ведь должно существовать там... наверху...
Я один знал историю Коры Ирви. Но я не знал, чго делать. Положение спас Тингли Челл.